признаюсь!
Главное — здорово получилось! А шелуху личных амбиций — в огонь!
Кстати!..
— И, как я уже Вадиму вот говорил, никогда теперь не выбрасывайте картофельные очистки — сжигайте их в камине! Дело в том, что их сжигание прочищает дымоход от сажи.
Хозяйка внимала моим наставлениям с открытым взором чуть раскосых, добрых глаз. Вадим косился, как всегда, недоверчиво.
— Да, и вот ещё что — с трубой… Так как где-то и моя есть вина — что я до вас так и не доехал… Давайте, по весне, когда у меня время выдастся, приеду я — трубу подреставрирую.
Трубу-то, по осени дождливой, ученик мой — «строитель чёрный» — так уделал! Все кирпичи в растворе заляпал. До того самого места, как его на настоящих, на стороне Вадимом найденных спецов сменили. Зато теперь, по «убитым» кирпичам отчётливо видно было: «Вот до этого места Серёга выкладывал».
— А возможно это? — Хозяйка обернулась в надежде, глаза Вадима загорелись огнём. — Отделочники вот эти говорят, что уже всё — испорчен кирпич.
«Делов»-то куча! Лак в цвет подобрать да им пройти.
— Можно! — авторитетно заверил я. — Можно — я знаю, как…
— Ну, мы тогда будем вас ждать! — кивнула хозяйка.
— Но только по весне — для верности ещё раз упредил я, — когда тепло уже будет: сейчас, по минусовой температуре — не получится.
А когда Вадим довёз меня до остановки, хозяйка, обернувшись с переднего сиденья, радостно протянула и крепко пожала на прощание руку:
— Спасибо вам огромное! Будем вас ждать — с трубой.
Значит, действительно — славный у нас камин получился!
И разве теперь хоть сколько-то важно, сколько дней на него было потрачено?
* * *
В предэкзаменационный понедельник, в обеденном перерыве я «отскочил» в кадровое агентство по трудоустройству, что находилось через дом: грех было бы не зайти.
— А какая именно работа вас интересует?
— Временная, сменная, а лучше всего — ночная.
Мне же сейчас придётся по крулинговым компаниям, в море-то определяясь, днями бегать!
Таких вакансий, без интереса сообщили мне, пока нет. И, понял я, в этом агентстве вряд ли с моим запросом помогут.
Поищем ещё…
А, выходя из серого коридора на слепивший солнечным снегом день, я нос к носу столкнулся с Равилем: он тоже шёл сюда.
Одновременно шарахнувшись в стороны, каждый сделал вид, что не заметил другого.
* * *
Во вторник мы сдавали экзамен строгому капитану и тому самому штурману, что читал нам первую лекцию. Одного свободного слушателя отправили домой — до следующего раза.
Додумался же — полуночный перегар ещё и «свежаком» усилить!
Для берега-то нормально было. Как говорил на Ушакова Гриша, трусясь одним субботним утром перед аудиенцией с шефом: «Запах перегара перебьёт только запах свежака!» Но вот для моря…
— А что ещё происходит в восемь часов утра? — удовлетворённый, в общем, моим ответом про буксируемое судно и спасательный жилет («…Делается из пробки, имеет светоотражательные полосы, выдерживает падение на воду с высоты тридцати пяти метров!»), пытал заслуженный капитан.
— Так — в восемь!.. Смена вахт на мостике и в машинном отделении…
— А ещё?
— Начало судовых работ. — Я уже знал, что это всё не то!
— Ну, а что ещё? — уже нетерпеливо сдерживал досадливый выдох экзаменатор.
И тут проблески памяти лучом судового прожектора резанули по давно забытому…
— Так, подъём флага происходит в восемь утра.
— Правильно!
— В восемь часов утра на судах торгового флота происходит подъём флага, — торопился браво доложить я, — а на рыбаках…
— Да забудьте вы про рыбаки! — раздражённо махнул рукой капитан. — Сдались они нам!
«Нам»! И вправду — чего в преддверии оценки итоговой морскому капитану перечить?
Я готовно кивнул.
Предатель — ты двадцать два года на «рыбаках» ходил!..
За вычетом, теперь, трёх с лишним ушаковских лет, правда.
* * *
«Забудьте вы!..» Да как же забыть — как стоял я с четвёртым штурманом стояночную вахту в порту. Суточную. И молодой «штурманец», уже под утро решив ненадолго глаза сомкнуть, все уши мне прожужжал: «Только флаг поднимешь — когда рассветёт!.. Понял? С восходом солнца!»
Он ушёл, а я остался у трапа. Добросовестно стараясь не прокараулить момент — если это так важно! И вдруг на судах, стоящих в торговом порту, стали один за другим подниматься российские флаги на кормовом флагштоке. Помаявшись с ноющим сердцем (верно, дубина, ты чего-то недопонял!), я, наконец, решился на подъём флага на нашей корме. И только успел вернуться на трап, как снизу уже громыхал вот такой же суровый капитан, по злому року ковылявший мимо на службу:
— А ну, позвать сюда вахтенного штурмана!..
В то злосчастное утро я и уяснил: на «торгашах» флаг поднимается ровно в восемь утра и опускается с заходом солнца, а на «рыбаках» — с рассветом, и опускается также — по закату.
Зачем такой кавардак? Чтоб враг, наверное, не догадался, зачем ещё?!
Но почему такой на флоте кавардак?
С рассветом поднимает флаг «рыбак».
«Торгаш» с восьми утра взвевает стяг:
Гаврила мозг напряг —
Запоминать старался!
Но, получилось, он опять дурак!
Ведь штурман назидал и эдак, да и так:
«Как солнышко взойдёт — тогда поднимешь флаг!»
Зачем бардак?
Чтоб враг
Никак
Не догадался!
Да, было около восьми утра, досточтимый читатель. Не помню, конечно, какого числа, но весеннего месяца апреля. И в белом плаще, хоть и без кровавого подбоя, развальной морской походкой явился я в том году к Татьяне:
— Я тогда подумала: ну вот же он — принц! На белом коне.
И повесть в том году напечатали. Которую лихо и написал я на том самом, с торопыжным флагштоком, судне…
А он говорит: «Забудьте»!
* * *
— В первый раз, вообще, сколько я помню, — говорила методист в своём кабинете, — Сергеевич кого-то похвалил. «Хорошо, — говорит, — эта группа подготовилась». Но вам, Жеребцов, для получения международного сертификата нужно ещё отучиться на спасательные средства и на вахтенного матроса — это вместе десять дней обучения.
Ёлки-палки!
— А стоит сколько?
— Две двести — вахтенный матрос и три четыреста — шлюпки.
Ёшкин кот — вот этого я не рассчитал!
* * *
— Слава, ну чё там у тебя — с работой?
— Да пока нет ничего. Мёртвый, до весны, сезон. Детский садик, вот, уже заканчиваем, но там своим — которые все с «Клевера», — уже работы нет. Подожди вот чуть-чуть: пару, может быть, дней — что-то сейчас должно появиться!
— М-мда!.. Надо, наверное, на пока работу какую-то искать: с документами затягивается.
— Слушай, ну, книжку попиши — два дня подождать: будет у нас работа для тебя!
Славный всё-таки парень Слава: не из-за работы — из-за «книжки»!..
* * *
— Мне, честно, всё не верится, что это ты написал! — хитро щурясь, говорил Слава ещё там — на Ушакова.
— А кто, по-твоему?
— Не знаю. Кто-то, может, тебе рассказывал когда-то, а ты…
— Его грохнул и рассказы присвоил, да?
Слава смеялся. Вполне логично! Во всяком случае, более, для Славы, правдоподобно.
Потом он как-то раз распекал меня, когда накануне набрался я, как поросёнок:
— Я всем своим говорю: «Какой строитель у нас появился: книжки пишет!» Вот, вчера бы они подъехали, глянули, сказали бы: «Чё ты гонишь? Какие, на хрен, книжки?!»
Слава был единственным, с кем я по-настоящему сошёлся на Ушакова — больше не с кем было. Правда, ушёл он оттуда очень скоро. Не оставив надежды вытащить с Ушакова и меня.
— Уходи оттуда, — не оставлял повторять он. — Тебе надо с нами работать! Вернёшь ты свои деньги, и быстро вернёшь!
Конечно, не был я наивен насчёт денег, а Гриша и в отношении работы «под Славой» сомневался:
— Зачем тебе с ними работать? Совершенно разный у вас уровень. Тебе одному работать надо!
Гриша мне твердил своё, но то же: «Заканчивай, Лёха! Заканчивай скорей, и уходи!»
И вот за две, буквально, недели до окончания ушаковской эпопеи Слава позвонил мне:
— Слушай, мне сейчас звонил Гриша — минут сорок, наверное, выговаривался. Правда, очень он просил тебе ни в коем случае ничего не говорить, так что — не подставляй меня! В общем, он сказал: «Забирай Лёху! Забирай любым путём! Выдёргивай, как можешь! Здесь такие люди, что и пять шкур сдерут, и будут ещё недовольны, что так медленно нарастает!»
Слава блефовал! Гриша — Гриша! — который «пас» меня чуть не ежечасно, чтобы доделал я, наконец, последние метры палубы, завершив огромную эту работу, мог, позвонив Славе, нести такую чушь?.. Он что — самоубийца?!.
Слава блефовал. Зачем?..
Причина стала ясна через несколько дней. Когда позвонил друг, сказал, что мне надо приехать на Емельянова, посмотреть — что там можно сделать.
Тут-то я уже понял: плохи его дела!
Но увидеть такого, что представилось моему взору по приезде, я не ожидал!
То было убийство камня — самое настоящее! Громождение его на отмостке дома, дорожках, и въезде в гараж напоминало скорее затор ледяных глыб в весенний ледоход. Швы между камнями «плясали» толщиной до пяти сантиметров, а где-то камни сходились вплотную.
Был у меня один знакомый плиточник, он справедливо, в общем, говорил: «Плитку на пол надо выкладывать так, чтоб только люди не спотыкались». Но здесь и этого не получалось!
Никак…
А камень, сам по себе, был красивый! Жёлтый песчаник с красно-коричневыми полосами — разводами: «Тигровый песчаник». Дорогущий!
Под пристальные взгляды хозяев я понял: Славу вот-вот «поставят на бабки». Это «мастера» его, что все уж к тому моменту разбежались (и почти все деньги, кстати, уже выбрали), в течение двух месяцев такое вытворяли!
— Да мы вас уже с самого июля ждём! — сообщили мне хозяева. — Договаривались ведь, что вы будете работать.
Вот как: и здесь, получалось, всех я подставил! Напропалую: и Славу, и хозяев! Руки ни к чему не приложив, но безвольно что-то проблеяв — «пообещав». Вселив «людя’м» в сердца напрасную надежду…
Лично я-то ни на что такое не договаривался! В тот злополучный день, когда с такой склокой доехали всё-таки мы со Славой и Адилем сюда, я лишь ходил бледной тенью, не отошедши ещё от ссоры, где-то, по мелочам, кивал, где-то, по случаю, поддакивал.
Понятно: я был «брендом» Славиной фирмы.
Хорошо, действительно, что эти люди ушаковской работы не видали: «Они меня тогда убьют», — говорил ещё раньше Слава.
Да было, честно сказать, за что — не убить, так руки оторвать!
Поневоле теперь надо было выручать друга — кто, если не я, должен был это сделать? И кто ещё, кроме меня, сделать это мог?!
В самом деле: на что Гавриле опыт прошлых лет? Зачем он тогда столько лет себя и камень мучил, чтобы в один — самый нужный! — момент все свои знания, умение и наработки в прорыв не бросить?
Вспомнил, как почти десять лет одному хозяину (тому самому, что «художником» меня и величал) угождая («Чтоб что-то такое — необычное — как ни у кого ещё не было!»), поднаторел Гаврила выпуклые швы между камнями лепить. В журнале тоже подглядел. И своего видения добавил. Масса раствора пальцами наносилась в узкое, с причудливыми «берегами» «русло» меж камнями и вылепливалась в упругий, вольно текущий поток. Который то разбегался широкой поймой, то сужался в узкий ручеёк. И разные промежутки между камнями — то, чего так старательно избегает каждый мастер, замечательно вписывались в
