«Давай, ты хоть что-то доведёшь до конца!»
Принято!.. Или даже так: «Я тебя услышал, Татьяна!.. Услышал». И брови насупить, и губы поджать, и кивнуть веско — как Миша-телохранитель…
А не доведёшь — ответишь!
* * *
— Ты так здорово выглядишь!
— Да прямо! — добродушно рассмеялась она. — Матрёшка такая!
— …Счёт помните: раз, два, три- четыре!.. Три-четыре, раз, два! Не скачем — танцуем на подушечках, в шаге припадаем — джайва!
Любовь порхала бабочкой — ей был хорошо этот танец знаком и, без сомнения, ею любим. А она ещё и шампанского успела до этого выпить. С кем, правда, — на этот мой нетактичный вопрос она лишь строго повела бровью.
— И вот когда вы меняетесь позициями — такой момент!.. Вот, как тореадор: не здорово — если он просто с быком разминётся, высший пилотаж — когда рога по его покрывалу прошуршат. Вот вы должны тоже помнить: когда, расходясь, вы друг о друга ветерком прошелестите, буквально — вот это будет идеальное исполнение!
А группа редела на глазах: сегодня танцевало только три пары.
* * *
— Как у тебя с розой-то дома: обошлось?
— Обошлось!.. Серёжа-маленький, правда, сразу набычился: «Это кто подарил?» Сказала — ученики бывшие заходили.
Прошуршало, значит… Ветерком.
— Ну, ты когда уже там закончишь-то?
— Где? Камин-то? — изумился я. — Да вот-вот: один пролёт остался! А чего это ты вдруг интересуешься?
— Да просто я тебя поторапливаю — чтоб мог спокойно на танцы ходить.
И эта — туда же!
* * *
Да-да, сейчас, уже вот-вот:
Один остался лишь пролёт,
И будет всё белым-бело,
Как в том камине сажа!
Но новый месяц уж грядёт,
Работа медленно ползёт,
И всех кругом уж допекло,
А и Любовь — туда же!
А тут ещё за танцпол пришла пора за следующий месяц платить!..
* * *
— …А за Нахимову не переживай! Тысяча рублей для неё — ничто! «Без пяти тысяч в кармане я чувствую себя некомфортно»!.. А кольцо — видел, какое ей Серёжа подарил?.. Что? Пять тысяч?!. Алексей, цен сейчас таких нет! Посмотри на мой брюлик, которого и не видно, и на её кольце бриллиант!.. Ладно, ты извини, что я про деньги, но поверь — там, — Татьяна указала в сторону двери, — там! — тебе этот вопрос задавали бы гораздо
чаще!
Да знаю я, Тань. Прекрасно знаю…
А Серёга, оказывается, вот чего — охранником-то прошлый месяц подрабатывал.
А за танцпол за партнёршу заплатить всё равно надо, «хуш плач»: как же я, с коня-то своего белого, в попоне, спешусь? Напрасно, получится, в такую даль скакал?!.
* * *
Шампанского Гаврила был не против.
Чтоб только бы не с незнакомцем N его пила.
Когда о том партнёрше заикнулся робко,
Законно та прекрасной бровью повела.
«Ктуй ты такой? — та бровь сказала. —
Партнёр по джайве, а мужа мне вопросы задаёшь!
Если такого статуса тебе, гонимый, мало —
Отставку дам — Любовь что есть, тогда поймёшь!»
И тут Гаврила, натурально, наш — сорвался!
(Не удержала и потянутая в джайве той нога!)
Серьёзным гневом мужичина обуялся:
«Во вторник, в шесть, Любашечка?.. Ага-ага!»
Рифма стала изменять, а строка уже не слушалась чёткого размера. Лиха беда — начало?
* * *
В пятницу, когда я только подходил к дому, Вадим от него уже отъезжал. Было, правда, уже начало одиннадцатого. Остановившись и опустив боковое стекло, он, кивнув, сказал без предисловий:
— Давай так: если до понедельника ты не заканчиваешь, то я тебе денег не плачу.
«Денег»! Там осталось-то — семь тысяч! Остальные ж я авансами выбрал: «на проезд».
— Вадим, — непроизвольно скривив полупрезрительную гримасу, процедил я, — мне осталось двенадцать плиток по верху. Не к понедельнику — к обеду тебе будет готово. Ну, а нижний ободок — как договаривались: когда парни половую плитку вокруг камина бросят.
Кивнув и буркнув что-то невнятное, Вадим дал газу.
Не газуй, Вадим!
А я некстати заметил, что промежуток между верхних его зубов — точно крысиный.
Да ладно — он ведь в том не виноват: я действительно здесь безобразно долго делал.
Парни сегодня молчали, угадывалось — виновато. Это они, наверняка, Вадима «настрополили»-науськали: в понедельник планировали начать выкладывать плитку на пол зала. Да только я-то их не держал! Наоборот — теперь мне их ждать придётся. Чтоб нижний бордюрчик по плитке проложить. Но так то ж — работа! С неизбежными её издержками.
Да ладно — сегодня я их вижу последний раз…
Чуть за полдень я уже был в офисе у Вадима.
— …Слушай, Вадим, я вот тут что подумал: может, вы сами положите эти бордюрные плитки — там двадцать штук всего-то. За оставшиеся деньги, парням-то — чего?..
Может, он, или они, такого варианта хотели?
— Лёха!.. Лё-ха! — удивлённо подняв колючие, ставшие теперь чуть растерянными глаза и вздохнув протяжно, совершенно искренне посерчал Вадим. — Я фигею от всех строителей планеты Земля!.. И ты — туда же?!
Ну, если действительно так!..
— Всё, Вадим, извини — не парься, забудь! Думал просто, может, так тебе будет лучше…
— Лёха!.. Вот тебе деньги — думаешь, мне жалко? — сдвинув брови у переносицы, протягивал заранее отсчитанное Вадим. — Только полторы тысячи я пока придержу — а то ты тогда можешь не приехать.
Вадик!.. Вадик! Я не удивляюсь одному заказчику маленького городка — он ведь меня совсем не знает.
— Всё — звони, когда они пол закончат, пока! Спасибо за деньги, Вадим!
— Спасибо тебе за работу!
* * *
А парни — парни меня просто к партнёрше моей заочно приревновали.
Что же может быть ещё?
* * *
— Вот — бери эти деньги и иди — делай себе в море документы.
— Хорошо, Таня — с понедельника начну!
— Тебе надо писать! А ты ерундой занимаешься!.. А в море у тебя больше на это времени будет!
* * *
Роман был морской и писался уже несколько лет. Но сильно в «Ушаковский период» работа подзачахла — хоть и двигал я старательно крошечные отрезки. На колене в автобусе — по дороге на работу: а много ли так напишешь?
Да, в море-то тоже: выкраивать от драгоценного сна, конечно, придётся. Выходя тогда на вахту не выспавшимся и оттого раздражительным, нервным. А что делать — искусство, равно как и жалкие мои потуги на него, требует жертв! Но что здесь для писанины хорошо — замкнутость пространства и крайняя ограниченность событий. Однообразие. Ничто с толку не собьёт!..
Повестушку-то, в книжечке заглавную, так ведь и писал: в Северном море. Зимой — когда шторма там буйствуют вовсю. И сельди синебокой было — навалом, и вахты в трюме — по полной, а и повесть написать надо — позарез! Потому что внутри-то кипело всё и рвалось: писаниной только и спасался. И чтоб лирической героине — той, № 1, ко дню рождения, было что в конце апреля подарить.
Вот и выкраивал три полновесных часа за двое суток — больше не получалось. На той отдыхающей вахте, что с восьми часов вечера до четырёх утра. В первом часу поднимался и — за перегородку коек, с краешку дивана. Там, в малюсеньком этом закутке, Слава (тоже!), с которым мы эту каюту и делили, обустроил мне крохотный столик-парту, светильник повыше приторочил, занавеску приделал. Это он так по домашнему ремонту,
что из-за рейса пришлось на полдороге бросить, тосковал.И здорово же в уголке этом, под чародейным покровом ночи,сочинялось! Почему именно ночное время выбрал — чтоб Слава спал! Кружка чая, лист бумаги, света луч — что ещё надо для мук творчества?!..
Лишь кружка чая, лист бумаги, света луч,
И тишина, с привычным гулом — судовая…
Полдюжины ты белых творчеством замучь,
По строчкам, к счастью прошлому, вновь отлетая.
А они уж меня помытарили! Ведь хотелось — ой, как хотелось! — сохранить, оставить себе все дни, часы и мгновения той любви, что случилась так нежданно и быстротечно! Ничего не забыть, не потерять!.. Но попробуй ты — скажи новое, о любви-то, слово! Так, чтобы она услышала!.. Всё какая-то мура получалась!.. Пока однажды в трюме том самом — морозном, родимом, с могучими пиллерсами — колоннами храма моего, не пришло вдруг озарение: «А увяжи ты, дурень, любовную эту лирику с забойным своим, но сугубо морским рассказом — как вы рыбу, под чутким твоим «руководительством», ченчевали — продавали. Современно, в фарватере времени, свежо — в прошлом рейсе ведь было. А развязку — по О’Генри, новеллистическую, — перерисуй один в один с мечтаний своих сумасшедших. Коих, в трюмном своём одиночестве, ты нагородил — круче коробов вокруг!»
Уж чего, чего, а соврать Гаврила всегда был мастак.«Мастер — с во;от такой буквы!»…
В какой-то месяц повесть была написана. Просто балдел, дурень, когда уже, по пути в родной порт, начисто её переписывал.
Оценили. И она, и редактор областного еженедельника, и сотрудники собственной экономической безопасности.
«Делов не знаю — литературный вымысел!..»
Не знаю…
— Слушай, может, тебе всё-таки стоило на ней жениться?
— Да ну, Таня, скажешь тоже!.. Драконили бы друг друга — с нашими-то характерами!..
И с ней, наверное, меня бы уже не было… Кто, кроме тебя, меня бы столько лет терпел?
Сущая, ведь, правда!
Одним вопросом я теперь только и одолевался: почему, за тринадцать лет жизни, ни полстрочки не посвятил я Тане?.. Уж кому, как не ей, всё лучшее посвящать?!.
Про остальное — не знаю… А, и знать — не хочу!
* * *
В понедельник, прилежным школяром — с авторучкой и тетрадкой даже, для конспектов, сидел я в учебном классе Морского Института повышения квалификации. В группе нашей, девятичасовой — занятия же с девяти утра начинались, — девять, как раз-таки, человек и было.
Через неделю обучения и успешной сдачи экзаменов — в следующий вторник, должны мы были получить международные сертификаты матросов торгового флота.
«Торгаши»! Не рыбаки какие-нибудь! В которых ты, Гаврила, двадцать два года «отходил», и был тем, в общем-то, счастлив и горд…
И, старательно записывая за кутающимся в чёрное наброшенное на плечи пальто сухим преподавателем — вторым лишь бывшим штурманом, по временам я отводил взор в заиндевелое снизу рамы окно. В котором — выше прямых крыш скучных серых типовых пятиэтажек — зимнее, ещё слабое солнце старательно восходило к невысокому нынче зениту, окрашивая порой небосвод лазурным, а мгновениями и голубым.
У неё сегодня, говорила она, инспекторская проверка районо.
В проверке жизнью наш Гаврила
День каждый Божий состоял.
И, чтоб Любаше подфартило,
Сегодня кулаки держал.
— …Так, далее — судно, идущее с тралом!.. Значит, бортовые огни: зелёный — с правого борта, красный — с левого. Ходовые — белый над красным: белый лоб, красный нос — так легче запомнить, может быть, кому-то.
— А на экзамене конспектом можно будет пользоваться?
— Да. Поэтому лучше вы всё записывайте!
Я чинно сидел — обучаясь и переквалифицируясь в солидном морском учреждении, а не рыскал по калымам, с зыбкими, как сама вода, договорами — на «честно’м» слове.
Я двигался к морю!
* * *
Вторник принёс мне любимоё ча-ча-ча и свидание с любимой — партнёршей! — наедине…
— Так, надо, наверное, вас в семичасовую группу переводить, — поразмыслив, сказал Артём, — одни вы из шестичасовой и остались!
Мы были одни на всем паркете ставшего таким просторным зала.
Поневоле маэстро уделял внимание сегодня только нам.
Ну, прямо-таки, как «спортсменам» или «индивидуалам». Так что даже подошедшая под конец Алевтина простодушно изумилась в нашей паузе:
— Ой, а чего
