Живём как можем. Глава 1. Семья Ивановых

Ивановича, сдобрила, не жмотясь, заваркой, прихватила кусок торта и отнесла самому на противоположный край стола. Подождала, пока все остальные обеспечат себя, тогда обслужилась и сама. – Хлюпайте во здравие.
У заторопившейся было младшенькой Виктории то ли кусок попал не в то горло, то ли смочила слишком горячим, только некстати одолел кашель, да со слезами, так, что совсем пропал аппетит.
Последыш Виктория, как и старшая сестра, со школы жила особняком, но по собственной инициативе и без пригляда вечно занятых родителей, уведённая, в конце концов, равнодушным оцифрованным временем в липкие интернет-сети. Нормально, без всякой сторонней помощи, вытерпев школу, легко поступила по семейной традиции на экономический фак местного универгадюшника, но, продолбав там три курса и по-взрослому осознав, что по окончании будет мало кому нужна или нужна по дешёвке, перешла на неформативный для университета физфак, но не физики, а общей физкультуры, где и пристроилась на специальность фитнес-тренера. Она уже опробовала сверхприбыльную дойку местных толстушек, прислюнившись по случаю в местный фитнес-клуб. А параллельно ещё и осилила специализацию муниципального управления. В общем, сметливая девушка без подсказки определяла, где поглубже. Родственники не препятствовали и даже не страховали.
Обитала младшая отщепенка сначала у родителей, потаённо, в отдельной комнатке, увешанной красочными девицами и парнями из непотребных жёлтых журналов, а после окончания третьего курса, разом повзрослев, ушла с такой же голенастой подругой в съёмную двушку-хрущёвку, за которую платить разрешено было матери. Вскоре у подруги появился прыщавый хахаль, одетый попугаем, с гривой растрёпанных и, похоже, давно не мытых волос, который мало того, что по-хозяйски влез в их быт, распоряжаясь имуществом и жратвой по-своему, но ещё и захотел поиметь гарем из обеих сожительниц. Получив гневный отказ, незадачливый хам перестал наведываться, решив, очевидно, что более сговорчивых девок в городе и без этих больше, чем галок на помойке. А близкие подруги, естественно, разругались вдрызг, чуть ли не до дранья волос, обвинив друг друга в подлости. Пришлось Виктории перебираться в съёмную однокомнатку, благо подвернулась недалече от предков. Там и куковала до сих пор в одиночестве с ноутбуком. Правда, летом, на каникулах, подрабатывала волонтёром и на разных партизанских стройках, но этих заработков хватало только на прожор, а в основном за свободное существование расплачивались родители и старший брат. Но не это тревожило старших, а частая смена татуированных прилипал с болезненными жидкими бородками, и с подозрением принимали объяснение дочери о том, что один и надолго – нонсенс для современной женщины. И вообще, эти ещё не оторвались от пивной соски и не способны на серьёзные половозрелые отношения.
И словно в подтверждение выработанной богатым жизненным опытом аксиомы неожиданно для себя серьёзно втюрилась в серьёзного взрослого сорокалетнего дядьку, привозившего в фитнес-клуб пухлую объевшуюся недоросль, и сам уродовался в тренажёрном зале. Да и он, потрёпанный жизнью, женатый не один год, поднаторевший во всяких отношениях, тоже вляпался сходу, с первого взгляда, во что никогда не верил и не предполагал, что такое может случиться с ним на пике жизни. Их души, как будто бившиеся в унисон, на одной волне, встретившись неожиданно, сцепились намертво всеми шестерёнками чувств так, что он всерьёз задумался о разбеге с супругой, с которой прожили нормальной безоблачной жизнью без боли и нервов почти двадцать лет. Но Вика, узнав, неожиданно сдрейфила и нажала, что было сил без желания, на тормоза, предложив заплетающимся от волнения языком прежде испытать их спонтанную связь на прочность временем, которое, надеялась, расставит все знаки препинания. Она вдруг по-девчачьи испугалась оказаться голиком со здоровенным дядькой в одной постели, а утром с недоумением вглядываться в ощетинившееся за ночь морщинистое лицо. Да и взрослая дочь отталкивала… и вообще, куда-то её потянуло не туда.
Ушла из фитнес-клуба, затаилась в камерной однушке с напрягом всей нервной сети, боясь, что вот-вот позвонит, и тогда… Совсем замкнулась, потеряв себя, похудела, осунулась, пугая родичей и знакомых нервными срывами внезапной идиотской радости и удушающего горя. Надо бы с кем-нибудь пооткровенничать, расслабясь, поплакаться в жилетку, но с кем и кому? Мать ужаснётся и не поймёт, привычная к терпежу, а отец выругается и открестится по привычке сваливать все беды на жену. В отчаяньи и в чаяньи присунулась к Василию, самому разумному и доброму из всех, сбивчиво рассказала о подруге, которая не в охотку, а вопреки, полюбила мужика, старшего вдвое, а у того семья и дети, и не знает, бедняга, запутавшаяся во взрослых любовных сетях, что делать: семью рушить – больно, так жить, смирясь – стыдно. Мается муха, не зная, как сопрячь чувство с разумом. И подсказать некому.
Василий вгляделся в подругу незадачливой подруги попристальнее, будто пробуровил душу до самого донышка, всё понял, ничего не посоветовал, а только будто невзначай расспросил о мужике и в тот же день пропал на долгий вечер. А когда вернулся и зашёл к потускневшей, забившейся в угол дивана Вике, то только и сказал: «У него прекрасная жена». И это был конец – приговор окончательный и без обжалования, заставивший окостеневшую было Викторию, похожую характером на мать, распрямиться, наконец, и вернуться к реалиям жизни. Сжала нервишки, хорошенько разозлилась на себя и подала документы в магистратуру. Легко поступив, въелась в учёбу так, что забыла обо всём на свете, кроме экономики, отталкиваясь от всего стороннего и надеясь так утопить болезненные щемящие чувства в плотно загруженном разуме. Боль, однако, не ушла совсем, и страдалица лечила возникающие порой  рецидивы прежними примочками из инфантильных сверстников, не приспособленных ни к любви, ни к труду.
В этот раз она приволокла с собой не такого, а совсем из другой, не из современной бутафорской оперы. Познакомились в сетях, он долбал геофак на пятом курсе в ближнем миллионнике, и очень красочно и занимательно рассказывал о прошлогодней полевой экспедиции, в которой участвовал настоящим съёмщиком. Её, знакомую с девственной природой только по родительской даче, почему-то заинтересовали дикие красоты далёкого Приморья, невиданное экзотическое зверьё и суровый дружный быт геологов в таёжных условиях. Она даже представила себя там, у костра, и сердечко защемило от полноты вольного счастья и освобождения от гнетущей цивилизации. А его заинтересовал её интерес к его рассказу, посыпалась масса наивных вопросов и уточняющих ответов, так и приблизились друг к другу, находясь в разных городах и при разных интересах. Романтику очень захотелось воочию увидеть родственную душу, занятую скучной пресной экономикой и никуда не выезжавшую за пределы провинциального городка, тем более, что, судя по фотке, девица была на физию ништяк. Вот и прикатил, вырвавшись на пару дней, да сразу с корабля на бал. Сидел и, приглядываясь к обширному Викиному табору, не забывал, не ожидая приглашения, по-студенчески закладывать в пасть всё, что есть, всё, что подкладывала предупредительная соседка – «классная подруга, с такой не пропадёшь!» - разумно полагая, что при обилии еды томить желудок и кишки вредно.
В общем, так уж распорядилась судьба-злодейка, что все пять ивановских пар были с изъяном, и ни у кого из дружного, вроде бы, рода не было достойной пары. А нет пары – нет и жизни: одиночка – ходячий мертвец, и бездетная пара – мертвецы, потому что человек как никто из животного мира не приспособлен существовать в одиночку.
- Вика, - подал голос Виктор, - познакомь нас, наконец, с… - чуть придержал ядовитый язычок, - …товарищем.
- Родион, геолог, - последовало представление.
- Будущий, - поправил студент скромно.
- Изгой общества, - тут же приклеил ярлык доморощенный остряк, - причём, по собственной инициативе.
- Ну почему же? – возразил романтик. – Буду работать в НИИ и только летом в поле.
- Вдвойне изгой, - ещё больше ужалил принципиальный лодырь и соизволил объяснить свою позицию: - Потому что наука у нас не в чести ни у власти, ни у народа, потому и плетёмся в хвосте цивилизации и прогресса. Власть боится подвоха от умников, а народ не доверяет тому, кто выдавился из него в бездельники. Да и как доверять, когда у нас среди шишкарей-академиков большинство словоблудливых гуманитариев и явный дефицит молчаливых технарей. Вот и получается: много шуму, мало толку. У нас не любят таких счастливчиков, пользующихся бесплатно божьим даром, не любят и остро завидуют, стараясь и своим отпрыскам дать высшее образование или хотя бы диплом. А вдруг пролезут? – Виктор нервно, с хлюпом, отпил кофе, смочив напряжённое горло. – Надо добавить, что у нас в чести не эти, чистенькие голосистые и прожорливые, и вообще все удачливые, у нас любят и лелеют страдальцев, обиженных судьбой. Потому, очевидно, и Иисус прижился, легко стал супер-символом. Отсюда же, вероятно, всегдашнее желание окунуться в любую грязь, символическую и натуральную, измазаться всласть, гордиться опущенностью и жаловаться, на радость и соболезнование окружающих. И жестокость в характере от этого – от неприятия счастливых от ума, а не от дела рук. А поскольку постоянно счастливым быть нельзя, то в отместку и поступаем грязно – чем счастливее кто-то, тем грязнее мы. Мне вообще кажется, что как только появились учёные, хороших людей не стало. Они только и заняты, что собой, а ещё больше дрязгами между собой – мусорная ядовитая кодла. Не ходи к ним, Родя, смешают с дерьмом, не отмажешься, - посоветовал будущему учёному-геологу.
- А сам-то ты не такой? Не из этого самого народа? – вознегодовал родитель. – Обидно вам таким, необустроенным да недообразованным с несколькими дипломами, вот и канючите.
- Ой, батя, - предостерёг сын, - не говори только за себя, - ужалил родителя так, что тот пожелтел, а ответить нечем. – Такой ли я? К сожалению, а может, к счастью – такой и даже хуже, потому что понимаю всё, но живу как все.
- И неплохо устроился, - уколола сестричка. – Потому и канючишь, - попыталась сбить с неприятного для дружного застолья ориентира.
Но братик зациклился.
- Для чего живём, тянем лямку? – начал любимую застольную песню интеллигентов – о смысле жизни, вечную и нескончаемую, с массой старых и новых припевов.
- Не надо ничего придумывать и переиначивать, - подал вдруг голос дед Иван Васильевич, сидевший отдельно от всех за маленьким столиком в углу. – Вся команда разом повернула к нему головы, уставившись недоумёнными взглядами на вычлененного в сторону старейшего члена семьи. – Испокон веков, с самого зарождения людишек по жизни тянут три главных порока: похоть тела, включая, в первую очередь, обжорство и блуд; гордыня, и в том числе глупость и дутое самомнение, и корыстолюбие, куда относятся жадность и зависть. – Дед утёр полотенцем рот и нос, из которых постоянно после пережитого инсульта что-то сочилось, и по этой-то причине он настоял на отдельном месте, стыдясь самого себя. – Все в мире преследуют свою выгоду –