боялся, что ты не поймешь. А теперь я рад, что так все случилось, как-то само собой. Тебе понравилось, дорогой?
− Федя, это ни фига не смешно.
Князь давно знал привычку друга шутить на грани, причем так, что до конца не понятно где он шутит, а где нет. К тому же он с рождения жил в Калифорнии и всякого повидал. А Федор не унимался:
− Да какой тут смех, Ваше Сиятельство. Я юноша честная и вы у меня первый. Мне вот что интересно, как вы меня родителям теперь представите, кто к кому переедет, и какую фамилию мы возьмем. Вы ведь меня не бросите, князь. Вы порядочный человек, я давно Вас знаю.
Щербацкий встал и принялся растягивать трусики в разные стороны, потом протянул их Федору и сказал:
− Ну-ка примерь.
− Да, «неладно что-то в Датском королевстве», − возмутился Федя, − Ты не принц, Щербацкий, ты сволочь, я рассчитывал на туфельку.
Федор уже куражился и князь знал, что на этой волне ему друга не переиграть, легче игру принять.
− Да, похоже, я попал. Классическая схема. Шпион Ник, чертовы деньги, запой и ты, − ни разу ни Сингарела, подстилка Гэбэшная.
− Не верите вы в любовь, Ваше Сиятельство, а зря. А я той ночью поверил.
− Да перестань уже, Федор.
− Успокойся, Ваня, я не о тебе. Я о Рите, − Федор вырвал трусики из рук князя, растянул их перед лицом, и, обращаясь, к ним сказал, − прости, родная, я не стою ни слез твоих, ни крови твоей.
И он сложил трусики в карман халата.
− А если без пафоса? – спросил Щербацкий.
− А если без пафоса, Ваня, то все ужасно мерзко.
− Что именно мерзко?
− Я, князь. Я мерзок.
− Не накручивай, Федя, оно всегда так с похмелья. Ты же знаешь.
− Нет, тут другое. Я Мечту предал. Вот живешь, живешь и есть у тебя Мечта, такая Мечта, о которой никому не говоришь. Красивая, нежная, светлая. И вот она приходит, не приходит – появляется, как солнце утром, а ты начинаешь меленько и подленько бояться. Казалось бы – чего бояться, но ты понимаешь, что теперь так, как раньше ты жить не сможешь. Все конец твоему болоту. И тебе становится страшно терять всю свою мерзость нажитую, свое «превосходство», − Федя показал четырьмя пальчиками свое отношение к этому «превосходству», − свою «свободу», − он опять показал пальчиками, − и тебе легче испоганить Мечту, измазать своей болотной жижей, опустить до своего уровня, чем принять ее как есть. А потом, когда оттолкнул, изгадил, опустил, начинаешь понимать, что ты наделал, и кто ты есть на самом деле. Как будто ребенка ударил, когда он поцеловать подбежал. Или убил. И убил-то не просто, а как-нибудь зверски, как-нибудь по Достоевскому, гвозди в ручки.
Князь не отвечал. Он знал, о чем говорит его друг. Он и был его другом именно потому, что оба они много одинаково чувствовали и жили. И сам он также проживал уже то, о чем говорил Федор, и предательство мечты, и мерзость и пустоту душевную, и знал, что нельзя сейчас включаться и потакать, но и отталкивать друга тоже нельзя.
− Опять нажрешься? – спросил Щербацкий.
− Не знаю, Ваня, не знаю.
− А что тут знать-то, не бином Ньютона. Послушай, я не тот человек, который должен это говорить…
− И не говори, Ваня, не надо. Думаешь, я сам не понимаю, я все понимаю, и пить все равно буду. И не спрашивай почему? У меня нет ответа. Я знаю, что убиваю себя, но остановиться не могу. Мне зачем-то очень надо себя убить. Выживу ли я после этого неизвестно. Если выживу, то Мечта придет и останется, если нет… Этот вариант не рассматривается, то есть он возможен, причем пятьдесят на пятьдесят, но его последствия меня мало заботят. Пусть родственники парятся.
− Ты с ним часто местами меняешься?
− С кем?
− С чертом своим. Чертушкой.
− Не знаю. Один раз точно было, это помню.
− Да. Ты рассказывал. А потом?
− Не знаю. Хотя, вот те моменты, которые не помню… Наверное, да. Да, скорее всего. Да и те, которые помню, такое впечатление, что это не я там все делал. То есть я, конечно, но не сам по себе.
− А это не заразно?
− Только половым путем, князь. Так что не переживай, тебе не грозит.
− А Рите?
− Рите да. Может поэтому и лучше ее изолировать. Хотя они сами сваливают, когда начинают понимать, куда попали.
− Тебе их не жалко?
− Жалко, Ваня, очень жалко. Особенно каждую последнюю. Только сделать ничего не могу.
− Ты себя-то хоть любишь?
− Я себя ненавижу, князь.
− Значит любишь. Только ты и себя любишь как-то по-скотски.
− Ты уедешь сегодня?
− Нет. Дождусь капельницу, потом поеду. Куда тебя такого бросать? Ты же без меня и себя доведешь до ручки и все вокруг. Только пить не буду, надо отойти денек.
− Совсем не будешь? – улыбнулся Федор.
− Что значит совсем? – тоже улыбнулся князь, они слишком хорошо друг друга знали, − Два к одному, как обычно, ты две я одну. Потом Леле позвоню, пусть приезжает, прокапает.
Ольга Николаевна Олсен, жена иммигранта из Ленинграда Артура Косых, принявшего вместе с американским гражданством скандинавскую фамилию, была их общей знакомой по церкви Св. Симеона Верхотурского, куда они иногда ездили пообщаться с отцом Владимиром и пофлиртовать, впрочем без последствий, с самой Ольгой, с Лелей, как они ее называли. В России, в Москве она работала медсестрой, здесь жила на содержании мужа, но навыки не теряла, и при необходимости оказывала простые услуги русской иммиграции, за небольшую, по сравнению с американской медициной, плату. С ребят она денег не брала, сколько они не пытались ей вручить, но и никогда не отказывала. Федор давно уже был ее клиентом и когда ее вызывали к нему, она понимала, что ехать надо, по мелочам ее не тревожили.
Часть 24.
Как много людей вокруг тебя, если ты не отшельник. Маленькие дети просто подходят друг к другу и говорят: «Давай дружить» и дружат. Дети в школе собираются в стаи и начинают дружить против другой стаи. Взрослые дети, начав участвовать в «продвижении капитала», дружат выгодно. Вспомни, мой редкий читатель, любой банкет любого начальника. Где-то в середине застолья он обязательно возьмет слово, поднимет бокал и скажет: «Я счастливый человек, мне в жизни повезло с друзьями…» и сквозь слезу посмотрит на всех сидящих за столом, давая понять, что вы все его друзья. Ну не сука ли?! Какой ты мне друг?! Какой я тебе друг, падла лысая?! Но ты сидишь и почти счастлив, ты причастен. Ну не мерзко ли?! Мерзко!!!
Не ходи, мой редкий, любимый читатель, на эти банкеты. Не ходи на свадьбы и похороны, если они не твои. Если повезет и на свои не ходи.
Есть три этапа мудрости. Жизнь в городе. Жизнь у дороги. И жизнь вне дороги.
Живя в городе, ты связан бесчисленными нитями «дружб» и знакомств. Ты решаешь проблемы или «вопросы», маленькие разновидности проблем. Город обязан иметь проблемы, каждый день, каждое мгновение. Если вдруг в городе исчезнут проблемы, люди впервые по-настоящему посмотрят друг на друга, подумают «на кой черт мы здесь собрались» и разбегутся из города кто куда. Причем проблема одного жителя города всегда решается за счет другого жителя города, потому что основная проблема города – это распределение благ (деньги, еда, жилье, должности и т.д.) а их, этих благ, никогда не будет поделено поровну. Собственно все действия, всех жителей города, так или иначе, направлены на то, чтобы этих благ оттяпать как можно больше, у других жителей того же города.
Урбанизация – основной бренд двадцатого века. Нас взяли и согнали в города. А зачем? Движения огромных масс людей никогда не бывает бессмысленным. В огромном переселении народов в города нет смысла, но есть умысел. Какой? Нас легче захватить и нами легче управлять, вот и вся недолга. Во время войны, когда армия берет столицу области, объявляют о взятии всей области. При взятии столицы государства объявляют о падении всего государства. Но если большая часть страны согнана в города, то не нужна ни война, ни армия, в общепринятом смысле. В бой идут не танки, а банки. И средства массовой информации. И совершенно неважно, о чем пишут и вещают наши СМИ. Одни могут быть «за», другие «против», неважно за что они «за», и неважно против чего они «против». Их всех объединяет одно – Реклама. Смысл любой рекламы – КУПИ. Если человеку 99 раз сказать, что он свинья, на сотый раз он хрюкнет и купит. А если денег нет, то вот вам, пожалуйста – КРЕДИТ. А за кредит, ответишь, по закону, не по понятиям даже. Ближе, бандерлоги, ближе…
И что теперь, спросит мой редкий, любимый читатель, не жить в городах, не смотреть Тв, и не брать кредиты ? Конечно, жить, смотреть, брать и, конечно, учиться. Просто понять, что город – это сейчас самое высшее учебное заведение. Нужно ходить на лекции, посещать семинары, сдать экзамены, получить диплом и уехать, к чертовой матери по распределению. Только распределить себя должен каждый самостоятельно, в зависимости от полученных знаний и навыков.
И если ты получил правильные знания и навыки, то ты уедешь из города и начнешь жить у Дороги.
Жизнь у Дороги – прекрасная пора. Ты все еще связан с городом финансами, родственниками, друзьями, собственностью, но ты уже на взлёте. Ты уже мчишься по взлетно-посадочной полосе. Еще неизвестно взлетишь ты или нет, но радость полета уже есть. К тебе еще приезжают друзья, и ты одинаково радуешься их приезду и их отъезду. У тебя есть, наконец, Женщина, которая уже не жена тебе, по браку и не невеста. Она уже ведает, что творит. И ты, наконец, правильно распоряжаешься деньгами. Кому нужно дашь, кому не нужно, откажешь. Ты радуешься одиночеству и поешь молчание. Тебя забавляют оставшиеся вредные привычки. Ты окружаешь себя домашними животными и даришь им имена. И начинаешь любить простую полезную еду, и сам готовишь, и счастлив, когда угощаешь.
Тебя пытается окликнуть город, подкидывая тебе свои обычные городские проблемы. Ты их решаешь походя, не напрягаясь, поглаживая кошку по шерстке. В мире людей тебе интересны только музыка и литература. Хорошие оба. Тебе нравятся ремонт и стройка, потому, что вокруг должно быть красиво, а к красоте приблизится любовь. Тебя начинают раздражать любые спортивные истязания, и ты их удаляешь из жизни. Ты творец и наблюдатель. В твое жилище начинает проникать Знание, пока в виде информации. К тебе приходят люди и хотят у тебя учиться, но если ты станешь учителем, ты останешься у дороги навсегда. И это тоже прекрасно. Жизнь у дороги, равно как и смерть у дороги, выше жизни и смерти в городе.
И, наконец, третий этап – жизнь Вне Дороги. Его нельзя описать документально. Те, кто живет вне дороги, не пишут книг и не дают интервью. У них нет ни финансовой, ни родственной, ни духовной зависимости от города и от мест у дороги. Они вне. Они не учат, они не говорят, потому что выходят за рамки слов и
