Зима-весна-лето. Московские сказки.

пери говорила, чтобы они не теряли спасительную нить?
– Но они же почти добрались до дома, разве это так важно?
– Важно, очень важно доводить каждое дело до конца, иначе все может быть насмарку.
– Насмарку? – переспросила Аня. – Это как это?
– Это значит, что сделанное тобой дело станет бесполезным или испортится, – попробовал я объяснить.
– Аня, помнишь, мы с тобой недавно безе пекли? – спросила мама дочку.
– Это такие сахарные печенья, да? – оживилась дочка.
– Да, сахарные печенья. Ты тогда сама сбила белки с сахаром, выложила их в форму.
– Да, а они не получились, – расстроенно сказала Аня.
– А почему не получились?
– Потому, что я стала прыгать на кухне, – сказала Аня. – Я помню, ты мне говорила этого не делать! Но я забыла. Но все равно было же вкусно!
– Да, а какая получилась вторая партия?
– Я поняла, – просияла дочь, – но ведь у них же есть еще шанс все исправить?
– Конечно, исправить свою жизнь можешь только ты сам, такой шанс есть у каждого, просто многие не видят его, или не хотят видеть, – я пододвинул к ней пиалу с салатом. – А ты должна все это съесть.
– Иначе ты мне продолжение сказки не расскажешь? – хитро прищурилась дочка. – А если я не буду есть?
– Тогда ты станешь слабая и не пойдешь гулять, опять заболеешь и будешь все дни сидеть дома, – сказала мама.
– Я так не хочу, – запротестовала дочь.
– Тогда ешь, – сказал я. – Как назовем следующую сказку? Ты придумала?
– Черное сердце! – воскликнула Аня. – И… нет, не то, вот: «Черное сердце и…» Опять не то.
– Может так: «Черное сердце и капля света»? – предложил я.
– Да, точно! Я это и хотела сказать, просто слова забыла. А когда ты будешь мне ее рассказывать?
– Только после того, как ты поешь и поможешь маме по хозяйству.
– Но я же маленькая, – возмутилась дочь.
– Тогда не буду тебе взрослую сказку рассказывать.
– А разве взрослые тоже читают сказки? – удивилась Аня.
– И читают, и рассказывают друг другу, – ответила мама.
– А бывают такие женщины, ну, как в том дворце, чтобы сначала красивая, а из глаз змеи! – Аня изобразила лицом гримасу ведьмы, но у нее не получилось, и она только высунула язык.
– Да, конечно, – рассмеялась мама и добавила шепотом. – Почти каждая вторая, а мужики не видят.
– Все мы видим, – парировал я. – Я же тебя в жены взял.
– О, мой господин! – залилась смехом жена.
– Так, ты чему дочь учишь? – возмутился я, но Аня точно уловила все, сказанное мамой, и смотрела на меня горделивым и слегка надменным взглядом, уму непостижимо, откуда она этому научилась уже!

* * *

«Черное сердце и капля света
Долго, очень долго ехал шах со своим верным слугой, названным братом, до своего дворца. Много городов посетили они, многие беды смогли увидеть, много воды утекло, но не кончалась живая вода из кувшина. Вдоволь ее хватало всем.
Вот и показался родной город, но ничего не почувствовал в своем сердце шах, только черный дым застилал его глаза. Вот подошли они к дому его матери, вошел он туда, сел на ковер и хотел заплакать, а не может. Все внутри разрывается, томится, болит, а не может он и слезинки уронить. Делать не чего, поехали они во дворец.
Сорок жен его отца, как узнали, что он возвращается, отравились все разом, не желая попасть под его руку, не желая стать его жертвами, не желая каяться в содеянном. Похоронили их с почестями, положенными женам шаха, но никто не сказал молодому шаху, куда зарыли их тела.
Вышел к шаху старый визирь, тяжело ему было ходить, еле стоял он на ногах, а когда поклонился своему господину, так и упал, совсем обессилив. Успел подхватить его шах. Отнес в свой дворец, положил в своих покоях.
– О, мой господин, – сказал визирь. – Надеялся я, что вернешься ты в родной дом, наделся увидеть тебя перед смертью. Долгий век я прожил, еще больше ты проживешь. Много лет тебе, как и твоему отцу, не знать покоя, много лет обречен ты искать себе счастье. Послушай моего совета, когда придешь к последней черте, когда не будешь видеть ничего, кроме черного дыма, посмотри на себя. Видя в другом зло, не видишь в себе добра. Отрубая некрасивые ветви с дерева, ты убиваешь все дерево. Выкидывая все неказистые плоды, рискуешь ты обречь себя на голод.
– Я  услышал тебя, мой визирь, – поклонился ему шах, и визирь умер.
Похоронил его шах с почестями. Достойными самого шаха. Больше года горевали все сорок городов, жгли поминальные костры, не пели веселых песен, не готовили праздничных кушаний. Погрузилась вся страна в черное время.
Назначил шах семь визирей, по одному из каждой земли. Доверил каждому из них по одному делу: один за войско отвечал, другой за воду, третий за хлеб, четвертый за торговлю с другими странами, пятый за знания и учения отвечал, шестой за песни и сказания, а седьмой за налоги и казну. Наказал он им служить честно, а сам заперся во дворце и не выходил сорок дней.
Потом решил он жениться, снарядил сватов к соседнему шаху, где жила красавица дочь, но в последний момент отказался, не понравилась она ему, слишком много корысти было в ее глазах, слишком сильно хотела она стать его женой.
Уедет он на охоту со своим слугой, так и вернется без добычи, заскучает на охоте, нет интереса гоняться за ланью, нет удовольствия подбить из лука дичь, все и так есть, зачем желать еще большего.
Так летели дни, недели, месяцы. Распустил шах свою охрану, и так к ним никто не смел подойти, страшась ужасного палача рядом с ним. И отправились они по городам ездить. Приедут в один город, и устроит шах суд народный, рядом с фонтаном. Соберутся жители и станут жаловаться ему на соседей своих, на купцов жадных и подлых, на разбойников и душегубов. Слушает их шах, а сам видит, когда кто врет, когда кто на другого наговаривает, выгоды своей ищет. Быстрый был суд шаха, нещадно рубил он головы и тем, кто обманывал, убивал, грабил, но и тем, кто пытался другого очернить, себе выгоды сыскать. Закончится суд, вся площадь в мертвецах. Ничего не сожмется в сердце шаха, только гуще становится черный дым перед его глазами, только крепче сжимает палач свой страшный меч.
Поедут в другой город, суд устроят, плачут жители, пощады просят, но нет пощады, вся площадь в мертвецах, изгородью головы на шестах высятся, на жителей смотрят с укоризной.
Так было и в третьем, и в четвертом… ездит шах по своей стране, суды учиняет, суды страшные, кровавые, справедливые, но нет от этой справедливости успокоения, нет от этих судов радости, не в этих судах жизни… Много лет прошло с тех пор, а шах все ездит. Забыл он уже про все, про невест красавиц, про себя, про других людей.
Задумали тогда жители других городов избавиться от шаха, подговорили они семь визирей, дали те войско, хлеба, денег, оружия,  пошел отряд за шахом. Настигли они его и палача у последнего города, того, где отец его впервые пери повстречал. Увидел шедшее на них войско шах и сказал:
– Брат мой, многое мы с тобой пережили, много зла мы сотворили на земле, но без зла не будет и добра.
– О, господин мой, не делали мы ничего, что не должны были делать. Чище стал земля наша. Может это и есть плата за наши труды. Дозволь положить свою жизнь за твою, дозволь биться за тебя до последней капли крови.
– И я буду биться за тебя, – сказал шах, вынимая меч, еще чернее стал его взор, видит он, как в сердцах тех, кто пришли их убить, как их сердцах льется гной, как черви ползают по ним.
Храбро бились шах и его палач, но силы были не равны. Побороли их, связали, а вокруг горы трупов лежат с одной стороны, сраженных мечом палача, и с другой стороны, сраженные стрелами и мечом шаха. Приказали тогда купцы воинам оттащить шаха и палача его в пустыню.  Приказали отрубить палачу ноги по колени, чтобы не смог уйти, и руки его страшные по локоть, чтобы не смог больше никого казнить. Приказали они отрубить шаху ноги по колени, чтобы не смог домой вернуться, испугались они, не стали головы рубить, так и бросили их умирать в пустыне, оставляя на съедение диким зверям, на верную смерть под палящим солнцем».

– Но они же не умрут – испуганно спросила Аня, жена смотрела на меня с явным неодобрением, показывая, что я сильно увлекся.
– Конечно, ведь их судьбу предсказала пери, а она не ошибается.
–  А разве они сделали что-то плохое? Ты же мне говорил, что все должны отвечать за свои поступки.
– Верно, но вот кто и как будет решать, кто и как должен отвечать? Вот в этом и есть вопрос. Шах не наказывал невиновных, нет, каждый из них достоин был наказания, но он не видел разницы между ними, и поэтому казнил всех, наказывая одинаково, а ведь многие этого не заслуживали.
– Но, как он мог бы узнать, кто и что заслуживает? – удивилась Аня.
– А для этого все должны собраться и придумать правила, по которым они будут жить, и чтобы каждый выполнял их, а если нет, то должен будет понести наказание.
– А у нас тоже есть такие правила?
– Конечно, есть. Если ты себя плохо ведешь  или не слушаешься маму, то мы же не будем рубить тебе голову?
– Не хотелось бы, – ответила Аня, схватившись за горло. – А что было дальше? Их спасут?
– А вот слушай…

«Спустилась ночь, дала она израненным телам их немного отдохнуть. Повернул голову шах к  своему брату и сказал: «Вот и конец нам настал. Хотел бы я тебя обнять, да не могу подняться. Знай же, пускай мы с тобой и из разных родов, но значит это разве что-то, когда имеешь друга».
Заплакал джигит, не мог он ответить ему, не мог он пошевелиться, только мог видеть он небо. Забылись они тяжелым сном. Вышла на небо луна, осветила их серебряным светом.
Скоро подъехала к ним скрипучая телега, запряженная очень старой лошадью. Слезли с нее две девушки, высокие, стройные как лань, красивые, как луна. Были они близнецами, у первой родинка была на левой щеке, а у второй на правой. Села первая на колени перед шахом, а вторая перед джигитом. Горько заплакали девушки, не успели они, а слезы так и капают на лицо шаха и на лицо джигита.
Смотрит первая. А шах глаза открыл, смотрит на нее, слова вымолвить не может. Смотрит вторая и джигит ожил, лицо его будто бы маска восковая, спадает, смотрит на нее красивый юноша, смотрит и плачет.
– Сестра моя, он жив! – воскликнула первая.
– И он жив, сестра! – воскликнула вторая.
С трудом погрузили они двух раненых на телегу, устали, с ног валятся, но смеются, радуются, счастливы они.
Довезли они их до своего дома, спал город, не видел их. Ни ода собака не подала голос, ни огонек не мелькнул в ночи, никто не знал, кого привезли они к себе.
Уложили они раненых на простые ковры, не было в доме ничего богаче, бедно они жили, но честно. Все делали вместе, работали вместе, ткали вместе, а если одна болела, то вторая за нее работу делала, так  жили как один человек, не зная зла и зависти.
– Сестра, я пойду соберу листья с чинары, рассвет скоро, – сказала первая. – Соберу росу с листьев, будет она целебнее любой мази.
– Хорошо, сестра, – ответила вторая, – а я пока обмою, напою, очаг разведу, согрею.
Так и решили, пока первая сестра бегала за целебными листьями, вторая избавила раненых от грязной одежды, обмыла их и напоила чаем, накрыв стеганными одеялами. Не были они из тонкого шелка, не были они с дорогой вышивкой, но почувствовал шах, что не испытывал он большего наслаждения, не было нежнее и легче этих одеял, теплых и нежных, как руки матери. Уснули раненые спокойным сном.
Пришла