аль-Будур прищурила глазки и чуть заметно кивнула. Коробочка исчезла в рукаве её платья.
29.
«Бандж. Сильное наркотическое средство, индийский вид садовой конопли, гашиш (от арабского «hash’ish», наслаждение, забвение). В IX веке из Азии через Магриб поставлялись в Европу особые специи, благовония и наркотические вещества. На доходы от этой торговли Магриб вооружал пиратские суда, опустошавшие побережье Южной Италии…»
(Чудотворный огонь Вахрама. Из истории Востока).
Всадника заметили издали: его тёмная фигурка приметно маячила посреди пустыни. С замотанным в синий тюрбан лицом и укутанный от песчаного ветра в берберскую джуббу всадник летел, прижимаясь чуть ли не к гриве коня. Всадник был один.
– Магрибинец, – решил за всех Ибрахим.
Магрибинца встретили у дверей. Сразу же отвели прочь коня. Благо, что ветер с колючим песком не позволял задерживаться и вести разговоры. Укрыв его плащами с боков, якобы от песка и ветра, магрибинца завели в мавзолей. Здесь его поджидала Бедр аль-Будур:
– Дядюшка! – девица лучилась от радости. – Ты куда-то исчез чуть свет. Мне было скучно! – под руку она увела магрибинца в свою комнатку. Магрибинец не сопротивлялся.
Когда дверь закрылась, Бедр аль-Будур выпустила его руку.
– Тут вообще отвратительно скучно! – повторила она требовательно.
– Ты – счастливая. Ой, ты, правда – счастливая, – магрибинец стал разматывать берберский тюрбан. Нестойкая синяя краска потекла от его пота, оставив разводы на лице у висков и по краям седоватой бороды. – Скоро всё это, – он показал рукой на присыпанные пылью и песком валики, ковры и подушки, – всё это закончится.
Бедр аль-Будур вздёрнула носик и подняла брови. Дядя-магрибинец устало опустился на один из бархатных валиков. Лицо прорезали глубокие складки от носа до уголков рта. Он потёр их кистью руки, но только глубже втёр в кожу линялую краску индиго.
Дочка халифа вопросительно смотрела, всё также приподняв бровки.
– Я встретил вестника, и он тут же поскакал обратно, – дядя поднял глаза. – Обрадуйся и будь счастлива, юная Будур: в дневном переходе отсюда остановился переждать бурю сам халиф правоверных.
– Мой отец? – вдруг вспыхнула девчонка.
Магрибинец смешался и неловко покачал тюрбаном:
– Н-нет, – он снял с головы промокший тюрбан, к вискам и ко лбу прилипли полуседые прядки. – Правоверный халиф Идрис аль-Хашим, да пошлёт ему Аллах дни веселья! – сам магрибинец не спешил веселиться. – Он-то – истинный халиф, потомок Мухаммеда от его внука Хашима, сына Али и Фатимы, дочери пророка, – он снова надел тюрбан на голову.
– Он молод и хорош собой? – сорвалось с губ Бедр аль-Будур.
– Н-н… не знаю, – признался магрибинец. – Я его не видел. Лишь делаю то, что мне велят его слуги. Скоро всё закончится, прости, ты здесь случайно. Скоро окажешься в достойных тебя роскоши и уюте.
– Ну, дядюшка, – она неожиданно обвила его шею руками и поцеловала в бороду. – Я хочу веселиться. Чтобы была музыка, песни и вино.
– Вино…– отшатнулся дядя, – вино нельзя, ислам не велит… – похоже, он всё-таки сомневался. Бедр аль-Будур не выпускала его руку:
– А я уже пила вино, оно – сладкое и веселит. Я же дочь халифа! Я должна веселиться и быть красивой, чтобы халиф Идрис обо мне позаботился, – она лепестком поджала губки и слегка коснулась их синими от индиго пальцами магрибинца. Дядя лишь приоткрыл рот, но руку не выдернул. – Когда моим мужем был Али ад-Дин, он умел откуда-то доставать мне всё самое лучшее. Я хочу красивых рабынь, танцев и весёлой музыки. И ещё смешных ручных обезьянок! – она подалась вперёд и с силой прижала его руку к своей едва оформившейся груди.
Полуседой магрибинец охнул и отдёрнул руку. Бедр аль-Будур соблазнительно прогнулась, откинув косы и приоткрыв шею и плечи. Выросшая в гареме, она определённо научилась лгать и управлять мужчинами, используя их желания и свои прелести.
– Песен и музыки, – канючила она, смазливо морща носик и кривя мордашку. – И сладкого вина. Ты легко можешь сделать, чтобы всё это в миг появилось. Я так хочу!
Дядя замотал головой, плотнее прихватывая подмышкой что-то спрятанное под берберской джуббой. Стало ясно, где магрибинец хранит заклятый светильник.
– Н-нет, дочка, нет… так же нельзя. Это опасно! – он, наконец, сдался: – Эх, ну ладно, ладно, – он вскочил и отпер ключом шкафчик. – Есть, есть сладкое вино для тебя, – он вынул кувшинчик и пиалу, снял со стены кавуз и тренькнул по струне.
Девчонка разбросала по ковру подушки и разлеглась ножка на ножку. Край платья приподнялся, обнажив светленькую лодыжку. Магрибинец смущённо заморгал и пересел на другую сторону.
За дверью, за стенкой, всё слыша, ревниво и очень по-юношески сжимал кулаки и глотал мальчишечьи слёзы Али ад-Дин.
– Брось, дружок, брось, – сердечно прошептал Ицхак, – она тебя недостойна. Послушай меня, ты скоро встретишь красавицу, что будет верна тебе до могилы. Не прозевай её: девица будет нести на голове кувшин с водою. Правда-правда, я это предсказываю, дружок Али, ведь я учёный еврей и прочёл это в огромной древней книге.
– Посмотрим… Ещё посмотрим… – не верил Али. – Бедр аль-Будур… я как услышал её имя … – больше он ничего не смог выговорить. – Песня! – вдруг прошептал он. – Эту песню пели мне в детстве, я помню.
Дядя, назвавшийся братом его отца, подыгрывая на кавузе, пел тягучую песню на согдийском языке. Евтихий знал несколько слов языка согдов. Дядя пел халифской девчонке про свой родной дом и далёкий Ma wara an-Nahr – согдийское Заречье.
Сладкое домашнее вино – мутное, с осадком. Прикрывая ручками пиалу, девчонка высыпала из рукава порошок банджа. Пара щепотей дурманящего зелья в вине почти незаметны.
– Выпей, дядюшка, попробуй. У тебя пересохло горло!
Кавуз тренькнул. Дядя, силясь не глядеть на разлёгшуюся девчонку, выпил из пиалы.
– Astagfirullahi, – пробормотал. Несобранно попытался подняться на ноги, но сел на место. Взгляд расфокусировался. Магрибинец скорчил на лице гримасу-усмешку и захихикал.
Он уронил кавуз и поднял к голове руки, пытаясь сохранить равновесие. Звякнув об пол, что-то выпало на ковёр из-под джуббы. Дядя покачнулся и мирно лёг на подушки. Хохотнул, дёрнулся всем телом и вдруг ухватил Бедр аль-Будур за приоткрывшуюся ногу. Та истерически взвизгнула и рванулась.
Пинком Ибрахим ибн Джибраил распахнул двери – створки ударились о стену. Одурманенный магрибинец, лёжа, поджал колени к груди и опять захихикал. Ицхак придержал Али, Евтихий оттащил от магрибинца визжащую дочку халифа.
– Kafirun! Shirk! – ругался Ибрахим. Он сбил тюрбан с головы магрибинца, ухватил его за волосы и приподнял над полом.
– Ой, не надо, не надо! – завизжала Бедр аль-Будур.
Ибрахим приставил к шее магрибинца меч и приготовился отсечь голову, как отрезают её козе или барану. Али ад-Дин завопил и замахал руками.
– Не смей! – выкрикнул Евтихий. – Ибрахим, не смей! – верный слуга аль-Фадла недоуменно встопорщил усы и выпустил магрибинца.
Голова его стукнулась об пол. Дядя замычал и попробовал разлепить глаза. Из распахнувшейся джуббы выкатилась медная, зелёная от времени лампа. Ибрахим ногой отпихнул её прочь. Задребезжав, лампа откатилась к ногам Ицхака. Тот ойкнул, нагнулся, хотел поднять её, но отдёрнул руки.
– Боюсь, – признался он и смущённо пожал плечами.
Ибрахим походя подцепил светильник, обернул чьим-то тюрбаном и собрался вынести.
– Ибн Джибраил, – позвал Евтихий, – понравится ли аль-Фадлу аль-Бармаки, что ты трогаешь пахлевийский огонь Вахрама?
Ибрахим, сощурившись, помолчал, но доводу рассудка подчинился. Развернул светильник и поставил его на пол. Кивнул на магрибинца:
– Приходит в себя. Дотянется.
– Ибрахим, уведи детей! – приказал Евтихий.
Тот осклабился, но вывел Бедр аль-Будур и Али ад-Дина из комнаты. Какое-то время под сводами раздавались его команды: Ибрахим собирал и строил бойцов. Медный светильник валялся на полу в пяти шагах от магрибинца, а тот еле-еле начинал шевелить руками и ногами.
Евтихий опустился перед его лицом на одно колено. Потрогал жилку у него на шее, приоткрыл ему веко. Тот резко дёрнул головой и, приходя в себя, распахнул глаза.
– На какое имя, мерзавец, ты заклял мальчишку в твоём ритуале? – Евтихий грубо качнул его. – Отвечай! Мне известно, что при обряде дают имя. Какое имя ты дал ему?
– Зу-ль-Карнайн… – пробормотал дядя.
– Мерзавец! – Евтихий сморщился, потому что Зу-ль-Карнайн, «двурогий месяц», это имя богатыря из легенды, влюблённого в красавицу Бедр аль-Будур, «луну среди полнолуния». – Из-за тебя парень чуть душой не сломался, когда посреди базара выкрикнули про паланкин Бедр аль-Будур. Совпадение, да? Колдовское внушение, побочное следствие? – он тряс магрибинца за шиворот, отчего голова его моталась из стороны в сторону. – Да ты в правду ли ему родной дядька, а?
– Ну, естественно… – магрибинец силился высвободиться и приподняться, но голова кружилась. – Конечно же… Да я не сделал бы ему зла, клянусь…
– Кто тебя научил ритуалу инициации? Колдун, отвечай! Кто посвящал тебя в маги?
Дядя-магрибинец, наконец, самостоятельно сел и с усилием остановил глаза на Евтихии:
– Румиец… – определил с разочарованием. – А вот я – гябр, слышишь ты, я – гябр и сын гябра! И учился магии у согдийских манихеев…
– Манихеев? – брезгливо скривился Евтихий. – Знаю. Вредоносная зороастрийская секта.
Дядя замотал головой, приходя в сознание. Снова поднял взгляд на Евтихия. Глаза были серые, почти белёсые, под веками – мешки и нездоровые тени.
– Манихеи, – выговорил заплетающимся языком, – славят победу духа избранных над грязью мира.
– Ах, значит, это для победы духа они изводят целые народы утончённым развратом и самоистязанием? – Евтихий в отвращении поднялся. – Этим-то искусством ты и служишь Идрисидам, потомкам халифа Али? Знала бы михна!
Магрибинец презрительно перевёл взгляд на светильник. Ицхак поспешил заслонить его.
– А правда ли? – встрял он. – Правда ли, что это вещь царя Шоломона бен Давида?
Маг поднял на него глаза и болезненно сморщился:
– А ты – евре-ей, – протянул он. – Я так и знал, что этим-то всё и закончится, знал.
30.
«От Моисея до Моисея не было равного Моисею» (Средневековое изречение).
«Мойшей бен Маймон (Моисей Маймонид), родился в 1135 году в Кордовском халифате. Вынужденно эмигрировал в Египет в возрасте 30 лет. Крупнейший еврейский учёный и богослов, врач и философ средневековья. Избран нагидом (патриархом евреев) Египта. В традиции иудаизма известен как Рамбам , автор 14-ти книг «Мишны-Торы» – обширного комментария к Талмуду и нормам иудейской веры. Умер в 1204 году – через триста лет после происходящих событий…»
(Чудотворный огонь Вахрама. Жизнеописания).
– Н-нет, это вещи не царя Сулеймана.
Магрибинец с трудом сел прямо, скрестив под собой ноги, и положил руки на колени. Зеленоватой медной лампы он старался не упускать из виду.
– Чьи же? – Ицхак нервно потёр переносицу.
– К ц-царю С-сулейману, – тянул время магрибинец, – они, боюсь, не попали. Тот, кто их вызвал… вызовет из неоткуда… боюсь, сильно ошибся… ошибётся в расчётах.
По стене из решётчатого окна сыпался песок. Песок усеивал ковры и набивался в сандалии. На полу, на ковре стоял светильник, и Ицхак не решался тронуть его даже
