Узнали, – Ицхак поднял глаза. – Конечно, узнали – такое не утаишь. Только кордовский халиф Абд ар-Рахман мало что понимал в амулетах. Архивы аббасидских эмиров сожгли при отступлении.
– Постой же. Так этот наш аль-Фадл… – Евтихий не договорил.
– Ходили слухи, – зашептал Ицхак, – что аль-Фадл намекнул шиитам на пахлевийское предание, будто мифический сборник заклинаний откроет дорогу к Сосуду чудотворного огня. А в Магрибе тотчас сообразили, что за ценности уже столько лет бесполезно лежат в Старом Риме. Неподалёку – чуть руку протяни!
– Они были похищены? – уточнил Евтихий.
– Я думал, что ты… – Ицхак вытаращил и без того круглые глаза, – что ты как раз и ищешь их по приказу Великого Карла при содействии Мусы Бармака. Ты – что? Ты – хочешь сказать?… – Ицхак задохнулся от пришедшего понимания.
– Молчи! – оборвал Евтихий. – Нет. Повтори. Ты только что сказал, что пропавшую книгу Бармакиды считают ключом к их светильнику? Но про кольцо или про перстень в их предании – ни полслова?
– Ты здесь не для поиска Соломоновой книги? – смог выдавить Ицхак. – Ты что – ищешь для Бармакидов пропавший светильник? Ты хоть ведаешь, к чему приведёт твой розыск… Чудотворный огонь был в руках персов – и пропал? Книга, кольцо и светильник – в одних руках? Шма Исраэль … – он начал молиться. – Барух Ата Адонай Элогейну …
Не обращая на Евтихия никакого внимания, Ицхак непослушными пальцами зажёг семисвечник, разогнул старую еврейскую книгу и дрожащим голосом принялся читать её с самого начала, с сотворения мира. Пока голос его дрожал и прерывался, Евтихий молча смотрел через решётчатое окно в небо и слушал:
– Берейшит бара Элохим эт ха-шамайим вэ эт ха-эрец …
23.
«Чатуранга – непосредственная предшественница шахмат. Игра из разряда пошаговых стратегий…»
(Чудотворный огонь Вахрама. Теория игр).
Муса ибн Йахъя теребил за ухом гладкошёрстую египетскую кошку. Животное хитро жмурилось и довольно урчало. Пестрели ковры, на коврах – подушки и валики для сидения, набитые жёсткой соломкой и тугой копрой. Евтихий свободно уселся напротив.
– Ты не предложишь мне снова сыграть в шахматы?
– А ты подумал над последними моими словами?
– Подумал.
Муса хотел изобразить радушие, но ухмылка вышла горделивой и оттого неуместной. Выпустив кошку из рук, Бармак пододвинул поближе шахматный столик.
– Это игра мудрецов, Евтихий! А мы с тобой мудрецы и понимаем друг друга – верно? Посмотри же сюда! – Бармак начал причудливо, не так, как принято в шахматах, расставлять на доске фигуры. – Это – чатуранга, древняя игра индусов. «Chatur’anga» значит «четыре армии». Или четыре рода войск, если тебе угодно. Здесь есть пехота, слоны, конница и боевые колесницы.
Он расставил фигуры по углам стола: чёрные напротив чёрных, белые напротив белых.
– В эту игру играли вчетвером, двое на двое, – Муса показал на белого короля с одним пилом, одним аспом, одним руххом и четырьмя пиядами. – Это наш халиф и его Халифат. В смежном углу – чёрные, это твоя Византия, наш старый враг и соперник, граничащий с нами. А напротив халифа в углу – смотри же – опять белые! Это великий Карл, волею Аллаха, наш вынужденный друг и союзник. А рядом с ним, напротив Византии, гранича с Халифатом и с Карлом, стоит чёрный Магриб – Кордова и африканское Марокко, наш общий противник. Бедная Византия, не правда ли?
«Бедной Византии» Бармак взамен короля поставил королеву.
– Она слишком слаба – уж извини меня, румиец, я повторяюсь. Если за белых сыграем я и ты, то наш соединённый поход разгромит и Магриб, и Константинополь. Зачем доводить дело до пролития крови?
Фигуры из слоновой кости лоснились от чёрного и золотистого лака. Хитрый перс сделал подмену и поставил в «войске Халифата» ферзя-визиря вместо короля-шаха, намекая, чья власть начнётся в Багдаде. Египетская кошка обошла шахматный столик и потёрлась о ногу Мусы Бармака. Евтихий растянул губы в улыбку:
– Увы, Моисей Бармак, – он нарочно назвал Мусу по-эллински, – играть вчетвером, двое на двое, индусам было забавно, но неудобно. Никто не мог предугадать, что внезапно выкинет вынужденный союзник. Поэтому младший в союзе игроков слушался старшего, а игра в «четыре армии» превратилась в игру, где целью стало – «шах-матэ», «убить шаха». Короля или халифа, если тебе угодно.
Египетская кошка, наткнувшись на сандалию Евтихия, зашипела и выскочила из-под столика, опрокинув на ковёр чёрную рухх-ладью, рухх-колесницу.
– Ты на что-то намекаешь, румиец? – нахмурился Муса. – Клянусь, в моих мыслях не было ничего подобного – да спасёт меня Аллах от кощунства.
– У чатуранги, Муса, был существенный недостаток. Ходы, мой персидский друг, определялись броском az-zahr’а, обычной игральной кости. А сколько костей было в игре, не ведаешь, Муса? Одна ли? Или две, как в триктраке и нардах? А может быть, сразу три…
Муса аль-Бармаки напрягся. Евтихий подождал, когда радушие и безмятежность сползут с его лица окончательно.
– Первая кость – это светильник, – загнул палец Евтихий. – Чудотворный огонь Вахрама. Вторая кость – это ветхая книга и перстень из пещер Магриба. Но в книге нет чудесных заклинаний, Муса! В ней сухие и чёткие установки и руководства, э-э… instructiones et manipuli… – он не смог найти удачный перевод. – Скажи, Муса, ты слышал что-нибудь о перстне царя Сулеймана?
Бармак помолчал, пытаясь осмыслить, к чему клонится разговор. Наконец, недовольно разомкнул губы:
– Ну, в Судный день зверь из бездны по воле Аллаха отметит им грешников. Для них это станет карой. Ещё говорят, что на перстне вырезано тайное и неизречённое Сотое имя Аллаха.
– Ой, ли! – Евтихий позволил себе усомниться. – По старой, бытующей у евреев легенде, на перстне начертано: «Всё проходит – пройдёт и это». Согласись, изречение в духе царя Соломона: «Хевэль хавалим – ха-коль хавель . Восходит солнце и заходит, возвращается ветер на круги своя, реки текут и впадают в море; суета сует – всё суета» , – Евтихий в ниточку вытянул губы и добавил: – Вчера я видел это кольцо на руке одного мальчишки.
Евтихий лгал, кольца он не видел. Но игра того стоила. Муса Бармак побледнел и покрылся розоватыми пятнами.
– Али?… Этот шиитский мальчишка… Его надо немедленно схватить. Да сам-то он – не потерял перстень?!
Длинноухая кошка, чуя настроение хозяина, припала к земле и забила хвостом по бокам, потом выгнулась дугой, прижала уши, зашипела и порскнула в угол. Муса Бармак ладонью вытер со лба испарину.
– Схватить его ты не сможешь, – выдумал Евтихий. – Кольцо бережёт хозяина в час опасности и выполняет волю владельца, когда ему грозит смерть.
Собственно, ложь была не так уж далека от истины.
– Что, хитроумный персиянин? – Евтихий позволил себе усмехнуться. – Хотел перехитрить франкского Карла? Думал, что пахлевийские пармаки – хозяева лампы? Пускай – лампы. Но не ключа к ней! Карл даже не сказал тебе о перстне?
Бармак резко поднялся. Столик качнулся, фигуры полетели на пол. Евтихий отстранился, откинулся на атласный валик, наблюдая, как Муса нервно ходит по комнате.
– Ключом был этот мальчишка! – Муса резко обернулся. – Мы тянули время, мы ждали, когда сопляк вырастет и лампа признает его смотрителем. Светильник распознал бы его по прикосновению пальцев, раз он внук прежних служителей. Но вмешался твой проклятый колдун с его шайтанскими обрядами и сорвал все наши замыслы!
– Это не мой колдун, – Евтихий тоже повысил голос. – Повзрослевшего Али светильник признал, но лампа стала чудотворной лишь из-за перстня на пальце. Здесь два артефакта, Муса! В этой игре две игральные кости, но они у разных игроков! Перстень законно принадлежит Великому Карлу. Готов ли ты решать с франками вопросы strateges ce tacticon? Говорят, это и зовётся политикой взаимного сдерживания.
Египетская кошка зашипела и взвизгнула, когда Бармак двумя пальцами взял её за загривок и выкинул в приоткрытую дверь. Дверь Муса тотчас заботливо затворил и прихлопнул. Обернулся. В глазах Мусы ибн Йахъи стоял страх.
– Румиец… – выговорил Бармак. – Ты не забыл ли? Мальчишка – маленький шиит. И лампа – в руках у шиитов.
– Боишься, что внуки пророка кинут в зиндан правнуков его дяди? – Евтихий показал зубы. – Говори, что за дворец выстроил Али за одну ночь! – Евтихий вскочил с места. – Дворец, с которым пропала Бедр аль-Будур. Ну же!
– Дворец, – моргнул Муса Бармак, – огромный, великолепный дворец, – у Мусы постукивали зубы. – Он возник… за городом, на пустыре, и тогда рванул страшный ветер. Будто бы стены и башни дворца вытеснили собой воздух, заняв его место…
– Что за дворец? – не выдержал Евтихий. – Византийский, франкский, римский?
– Н-нет, – засомневался Муса, – персидский. Я бы хотел, чтобы он украсил Багдад, но…
– Что – но?
– Он странный…
– Странный, – повторил Евтихий, будто подтверждая. – Чем странный? В спальне не хватало на окне решётки?
– Решётки? – смешался Муса.
– Да. Или не было одной двери, или колонны. Чего-то не хватало в спальне.
– В спальне? – вскинулся Муса. – Там не было спален! Не было залов для игры в мяч, залов для обеда, не было кухонь. Это вообще не дворец, это…
– Мечеть?
– Д-да, – колебался Муса. – Мечеть там была. Но это… усыпальница, мавзолей.
Евтихий ближе подошёл к Мусе и ухватил его за рукав джуббы.
– Мавзолей? – повторил он. – Чей же?
– Плиты были расколоты, – белыми губами признался Муса. – Я прочёл только кусок. Это усыпальница…
– Ну же? – потряс его Евтихий. – Чья?
– Только не говори ей. Ей не понравится, – Муса высвободился. – Это мавзолей Ситт-Зубейды.
Через мгновение, сощурив глаза от досады, Бармак наблюдал, как румиец хохочет, указывая куда-то за окно, за город, за стены Багдада:
– Это бессмысленная, тупая и мёртвая сила! Костная, грубая и неразумная! – хохотал Евтихий. – Слушается безграмотного мальчишки, для которого дворец – всякое сооружение чуть больше лавки зеленщика! Сила, не связанная ни расстоянием дорог, ни течением времени.
Он подступил ближе и поглядел Бармаку точно в глаза:
– Ты этого хотел, хитрый перс?
На миг показалось, что Муса собирается встать на колени и поцеловать Евтихию руку. Нет. Он просто взял его плечо и стиснул.
– Найди их, румиец, найди и верни, – молил Евтихия сын и внук Бармакидов. – Перстень, светильник, девчонку, мальчишку – всё, что сумеешь. Найди.
Он действительно умолял. Евтихий, соглашаясь, сказал сухо и собранно:
– Мне потребуется отряд каранбийцев, не боящихся джиннов. А ещё, – он выдержал паузу и вздохнул: – Ещё – шербет. И финики.
24.
Едкий дым щипал глаза, и они изрядно слезились. Ветер, меняясь с юго-восточного на южный, уже не относил дым к реке, к Тигру. Дым плыл над аль-Кархом. В утренний час горожане готовили, а в аль-Кархе топили ивняком и лошадиным навозом. Корзину с фруктами и шербетом Евтихий прикрывал от дыма гиматием. Ицхака он позвал донести в бедняцкую лачугу торбу китайского пшена – риса, на пропитание.
Евтихию требовался свидетель. Кто-то должен отчитаться перед королём Карлом за его действия…
В нос шибанул запах подгоревших бобов, запах, смешанный с духом горящего навоза. Они завернули в тесный проулок к лачуге китаянки. Едкий дымок тянулся и с её дворика.
– Нам сюда, – Евтихий шагнул во дворик и распахнул приоткрытую дверь.
Китаянка
