Дело Старьевщика

ногами, а просто брал деревянный меч и шел вперед, сметая со своей дороги коллекционные вазы матери, а она плелась следом с веником и совочком и быстренько прибирала за ним осколки и сор, дабы «наш божок» не расстроился, оглянувшись на содеянное.  Грабовский не сомневался, что так оно и было. Ибо детское неистовство Греч сохранил на всю жизнь, и когда рухнул союз нерушимых и в стране начался передел экономического пространства, «Греча», – такое было у Сашки погонялово, – стал брать у других то, что ему очень хотелось. Рэкет и запугивание тех, кто портил ему настроение тупой упертостью, то есть не хотел отдавать ему то, что он так желал прямо здесь и сейчас, – приносили результаты. А желал он  «малого» – заводик по производству тормозных колодок для авто плюс автосервис. Так что лобовые стекла у иномарок, мешавших ему перестроиться на дороге, разлетались вдребезги, когда он, разъяренный, выскакивал с бейсбольной битой из машины. Ибо  не любил тех, кто  заступал ему дорогу.
    Но так было до рождения его сына, когда бандитский период вдруг завершился его женитьбой на местной красавице, из-за которой он еще в школе ранил из отцовского ружья одноклассника, не желая делить с ним цыпочку. К тому времени он понял, что пресс отвержения не дает ему самостоятельно управлять своей жизнью. Говорил, что все  его предали! Но страшно ли было это для него?
    – Да по барабану! – обводил он собутыльников свирепым взглядом, сжимая в руке стакан с водкой, а в другой – шампур с  кусками жареной оленины.
    –  Быдло и завистники не могут не порицать!
    И Греч, директор завода, вел себя на предприятии как тиран, придирчивый и капризный. И когда кто-нибудь из рабочих допускал провинность или бунтовал по поводу невыплаты зарплаты, то его просто выгоняли взашей за ворота, где толклась целая армия безработных, прибитых бедностью, готовых отдать себя в рабство и трудиться в поте лица за гроши. 
      Но его тревога продолжала расти. Ему казалось, что он тонет в болоте, захлебываясь тиной. Он кричал во сне, звал на помощь. Но никто не протягивал ему руки. Его вторая жена глотала опиаты, запивая их алкоголем. Все чаще стал прикладываться к бутылке и он,  а когда напивался, то хвастался прошлым  и доказывал свою исключительность. А копившуюся злобу вымещал на зверье, отправляясь на охоту вместе со своим дружком, начальником убойного отдела Косовым.
      Одно было у него утешение и оправдание его грехов – сын. Ради него Греч старался быть добрее к людям, но из этого ничего не выходило: натура его брала вверх над формой, в которую он насильно стремился себя загнать. А Денис, подрастая, понял, что его предок замочит любого, кто обидит его, Царевича. Завод был вторым его домом, где он околачивался с детства, считая рабочих слугами, рабами: что, мол, с ними считаться!
        Грабовский вспомнил, как однажды Царевич прикатил на завод на новенькой «Хонде» и по дороге в заводской офис дал пинка  Иванычу, пожилому седовласому охраннику, который в тот момент ползал на карачках и выдергивал траву, выросшую между плитами тротуара, – такое задание дал ему Греч-старший, не любивший, когда охранники сидели без дела.
    Иваныч упал на четыре кости, а Денис обминул тело и зашел в офис.   
    – Ну и за что ты навесил Иванычу? – нахмурился Греч, видевший из окна эту сценку.   
      – А чего он какой-то фигней занимается, а заводские ворота не закрыл! – отвечал Царевич, рассмеявшись. –  Старый он уже…  –  бросил он, упав в директорское кресло.     
      На другой день Иваныча уволили. А он, можно сказать, вынянчил Царевича, когда Греч, похоронив свою первую жену, стал таскать его на завод и оставлять его под присмотром Иваныча.
    Ровно через неделю после этого, так сказать, инцидента, пендаль получил и он, Грабовский, работавший на предприятии Греча специалистом по логистике. Уволил он его без выходного пособия с клеймом «вор», обвинив в краже горючки, дабы заткнуть ему рот, немало знавшему о финансовых аферах, творящихся на предприятии. 
    – Но есть высшая справедливость, есть она, матушка! – поднял указующий перст к потолку Грабовский.     
      И стал засовывать отглянцованные фотографии в конверты из оберточной бумаги.     

                «Белый лебедь»
               
    Не дозвонившись до Неверова, – его «сотик» был вне зоны досягаемости,  –  Грабовский решил действовать. 
      Первым делом  он посетил редакцию газеты «Шанс» и отдал редактору, Сергею Перову, конверт №1 со снимками, напечатанными с фотопленки из «Минольты», рассказав журналистам, кем, когда и где был найден фотоаппарат, принадлежащий пропавшему студенту из Америки Колину Роджерсу.   
      Затем он направился в гостиницу «Белый лебедь», где остановилась мать Колина.   
      – Господи, Иисусе Христе, сохрани и помилуй! – взывал он к небесам,  распинаемый на кресте между вознаграждением и бедой, постигшей семью Роджерсов. 
      Администратор Оксана, юная женщина с длинными изящными ногами, выслушав Грабовского, и  мельком взглянув на его паспорт с «Большим гербом» России, который он машинально вынул из широких штанин  за десять метров от здания гостиницы, позвонила по телефону, и, видно, получив добро, сказала:
    – Пойдемте! Она ждет.
    Они поднялись по лестнице, покрытой ковром, на второй этаж, прошли по длинному коридору, и Оксана постучала в двери номера с табличкой 18.
    Мать Колина Роджерса оказалась высокой и сухой, загорелой дамой лет пятидесяти с заплаканным лицом и коротко остриженными седыми волосами, подкрашенными в синий цвет. На ней были джинсы и черная майка, обнажавшая ее плечи и грудь, покрытые веснушками.
    – Хелло, миссис Смит, – приветствовала ее Оксана, владевшая английским языком.
    По приглашению американки они прошли в комнату и присели на стулья возле круглого стола, на котором стояли бутылки с кока-колой, бокалы и ваза с фруктами. Оксана затрещала по-английски, кивая на Грабовского, а он, не теряя времени даром, вынул из своей спортивной сумки «Минольту» и положил ее на стол.
    Увидев «Минольту», миссис Смит вскочила со стула и, взяв фотоаппарат, прижала его к груди.
    – О, май год! Май сан… Где он? Я хочу видеть сын! – забормотала она, путая английские слова с русскими, и стала что-то быстро говорить Оксане.
    – Она говорит, что этот фотоаппарат принадлежит ее сыну Колину, и что это семейная реликвия, с которой Колин не расставался, и спрашивает, знаете ли вы, где он? – перевела Оксана и добавила, одернув юбку: – Она вам заплатит, за любую информацию…
    Оксана встала и, обняв за плечи американку, усадила ее на диван.
    Грабовский крякнул и сказал, что этот фотоаппарат нашел его знакомый в тайге.
      – Однако, о судьбе Колина, где он и что с ним,  ни он, ни я не знаем. Пусть следствием займется ФБР!  –  спохватился он, вспомнив, что начальник убойного отдела полиции Мишаня Косов приятельствует с Гречем, и опасаясь, как бы они не замяли дело, в котором явно замешан Царевич.
    – Так и скажите! Чтоб прислали сотрудников из ФБР, – повторил он, торжественно выпрямившись на стуле, как будто принял важное для обеих стран решение. 
      И подал миссис Смит конверт №2, пояснив, что снимки сделаны с фотопленки, обнаруженной в «Минольте», и что они, снимки,  несомненно…   
      Он не договорил, потому что в комнату вошла девушка, одетая в спортивный костюм. Она поглядела на Грабовского, затем на миссис Смит и, увидев в ее руках «Минольту», прижала ладони к лицу. А Грабовский вцепился руками в сиденье стула.
    – Боже мой, – пробормотал он, превозмогая дурноту. – Боже мой…  Какое сходство!
    – Хелло, – бледно улыбнулась девушка.
    Американка заговорила с ней.
    И Грабовский увидел, как из глаз девушки  выкатилась слезинка.
    – Сорри, – сказала она и ушла в соседнюю комнату.
    – Кто она? – придушенным голосом спросил Грабовский.
    – Сестра Колина, – тихо ответила Оксана. – Бонни… Она прилетела из Америки вместе с мамой…
    – Скажите, что я очень сочувствую... – кивнул на американку Грабовский, часто и тяжело дыша. –  И что Бонни…  Как две капли воды… На Верочку, на мою дочку…   
      Он хотел добавить, что сам пережил ад, когда пропала Верочка и ее двое суток кряду искали полицейские и ребята из ПСО, но прикусил язык и поднялся, решив, что мавр сделал свое дело и может уходить.
      Американка тоже поднялась и что-то заговорила, прижимая к груди «Минольту».
    Взглянув на ручные часики, Оксана перевела:
    – Она благодарит вас и готова заплатить вам за столь ценную информацию. Скажите ваш банковский счет… У вас есть карта?
    – Карта? О, нет, нет, зачем… Как можно!  – замахал руками Грабовский, побагровев апоплексическим лицом. – Скажите, что я очень хочу, чтобы Колина нашли… Живым и здоровым! Спаси его Бог! Это и будет самым дорогим вознаграждением!..
    Оксана перевела.
      Американка посмотрела на Грабовского благодарными, полными слез глазами. 
      И они вышли из номера. Грабовский повеселел и стал словоохотлив. Но ударился в политику, хотя сам этого не любил. И пока они с Оксаной шли по коридору, спускались по лестнице, помянул  недобрым словом президентов, сеющих вражду и ненависть между народами, тогда как нужно всем миром спасать планету от шестого вымирания. Прошелся по чиновникам, обирающим свой народ,  и по священникам, по тем из них, кто превратил дело Христа в источник обогащения. Прощаясь, он вынул из кармана пальто эротическую нэцкэ из Японии и подарил ее славной помощнице. Оксана выразила восторг от подарка, но посмотрела на него, как на чокнутого.   
      Грабовский вышел из гостиницы с гордо поднятой головой. В кармане его пальто лежали еще две нэцкэ.  В ломбарде, куда он их сейчас отнесет, ему должны неплохо заплатить за эти вещицы, вырезанные из слоновой кости. Он берег их на черный день, и вот пригодились.
               
                Нежданный гость

    Выручив деньги за нэцки, Грабовский зашел в супермаркет. В винно-водочном отделе он взял с полки бутылку водки «Добрый медведь». Медведь на этикетке выглядел добряком и как бы  придурковатым,  но прикольным. 
    Грабовский крякнул, и, подумав, положил в корзину к Михалычу три бутылки темного пива Velkopovicky Kozel по 38 рублей за «Козла».
      – Дело сделано, – пробормотал он, отерев со лба пот.
      И взял все, что требовалось из провизии: лук, чеснок, помидоры, красный перец, яйцо,  хлеб и пластиковое ведерко с малосольными огурцами.
        – Гулять, так гулять, не так ли, отец? – одобрительно заметил молодой парень в мотоциклетной куртке, заглянув к нему в корзину. 
        – Я бы на вашем месте прикупил бы еще бутылку рома на посошок! 
      И подмигнул Грабовскому карим глазом с зеленым зрачком. Грабовский хотел было спросить, почему он советует ром, и почему      – «на посошок», но не стал связываться. Парень с прической ирокез и с разноцветными глазами не понравился ему. 
    С нагруженной корзиной Грабовский засеменил в рыбный отдел и купил хвосты лосося для Барсика. Пусть порадуется бедолага! Манул бросал все, что бы ни лежало у него в миске, ради живой дичи, будь то, пролетающая мимо муха, прыгающий в траве воробей или мышь,