отомстить Владимиру, он приводил степняков на русскую землю, но и тут лавров не снискал. От набегов гибли совершенно посторонние люди, ни в чём не виновные. А Владимир, как раз, и не страдал. Только злобу тешил этот Варяжко. Впрочем, Владимир и не требовал ни от кого патриотизма, потому и переманил Варяжко со всем отрядом к себе на службу. И ведь тот пошёл, разом потеряв свою принципиальность.
III
Так Владимир стал киевским князем, а полочанка Рогнеда, соответственно, киевской княгиней. Никакого выбора не предоставлялось для обоих: враждебных полочан полагалось разгромить, а полоцкая княжна была таким же трофеем, как и полоцкая земля. Женившись на Рогнеде, Владимир становился уже не захватчиком, не чужаком, а законным повелителем завоёванного княжества. Насколько не считались с мнением своего князя его же сподвижники, видно из летописной байки, в которую летописцы твёрдо верили:
“… самого князя Роговолода яша, и жену его и дщерь его; и Добрына поноси ему и дщери его, нарекъ ей робичица, и повелЪ Володимеру быти с нею передъ отцемь ея и матерью. Потом отца ея уби, а саму поя женЪ, и нарекоша ей имя Горислава; и роди Изяслава”
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 285, Рязань, 2001)
Добрыня не просто указывал воспитаннику, что ему надлежит делать, он “повелЪ”. Не сразу и не за один год Владимиру удалось освободиться от назойливой опеки своего уя. Князь не собирался превращаться в безвольную куклу на престоле, но пока что приходилось подчиняться старшим и опытным соратникам, а коготки прятать до времени. А вот пассаж о якобы надругательствах над княжной вставлен в летопись из народного фольклора. Полностью копирует его фрагмент корсунской легенды. Когда русские войска захватили Херсонес, то Владимир будто бы:
“… князя Корсуньского и со княгинею привяза оу шатерныя сохи, i съ ихъ дщерiю пред нiмi безаконство сотвори. i по трех днех повелЪ кнзя i кнгиню убити а дщер их за боарiна Ижберна дал со многим имЪнiем, а в Корсуне намЪстнiкомъ постави его…”
(А.А. Шахматов “Корсунская легенда о крещении Владимира”, с. 46-47, С.-Петербург, 1906)
В давние, совсем ещё дикие времена подобный обряд позволял породнить нового владыку с захваченной им землёй. При этом земля представлялась людям в виде женщины, и вся её суть сосредотачивалась в княжне, последней из правящего княжеского рода. Вместе с княжной (и только с ней) завоеватель получал власть над землёй и признание её жителей. И никак иначе. Обряд этот проиллюстрирован в русской былине:
“И тут Вольх сам царем насел,
Взявши царицу Азвковну”
(“Волх Всеславьевич” // “Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, с. 36, М., 1977)
В былине “Дунай” богатыри добывают невесту для князя Владимира. Получив грубый отказ от отца девицы (короля литовского), они забирают её силой, побивая целое войско (А.Ф. Гильфердинг “Онежские былины”, с. 161-167, Архангельск, 1983). Сюжет этого фрагмента былины практически полностью совпадает с летописным текстом. Похищенная девица выходит замуж за Владимира и становится русской княгиней. Только свадьба и никакого беззакония. Всё, что кроме этого – лживая байка, сочинённая церковниками, для очернения язычества. Что касается нового имени Рогнеды – Горислава, то никакого подтекста в нём нет, обычное славянское имя. Когда девушка выходила замуж, то, как бы, умирала, потом возрождаясь в качестве нового человека. А новому человеку требовалось и новое имя. Княгиня Ольга тоже получила новое имя после свадьбы с Игорем, а раньше её звали Прекраса (В.Н. Татищев “История Российская”, ч. I // “Собрание сочинений”, т. I, с. 111, М., 1994).
Закончив с рассказом о женитьбе князя Владимира, летопись тут же приписывает Рогнеде попытку умертвить своего мужа:
“НЪколи же ему пришедшю к ней и уснувшю, хотЪ и зарЪзати ножемь; и ключися ему убудитися, и я ю за руку. Она же рече: “сжалиласи бяхъ, зане отца моего уби и землю его полони, мене дЪля; и се нынЪ не любиши мене и съ младенцемъ симъ”. И повелЪ ей устроитися во всю тварь цесарьскую, якоже в день посяга ея, и сЪсти на постели свЪтлЪ в храминЪ, да пришедъ потнеть ю; она же тако створи, и давши мечь сынови своему Изяславу в руку нагъ, и рече: “яко внидеть ти отець, рци выступя: отче! еда единъ мнишися ходя?” Володимеръ же рече: “а хто тя мнЪлъ сдЪ?” и повергъ мечь свой, и созва боляры, повЪда имъ. Они же рекоша: “уже не убий ея, дЪтяти дЪля сего, но въздвигни отчину ея и дай ей с сыномъ своимъ”. Володимеръ же устрои городъ, и да има, и нарече имя городу тому Изяславль. И оттолЪ мечь взимають Роговоложи внууци противу Ярославлимъ внукомъ”
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 285, Рязань, 2001)
В летопись попал завершённый рассказ с заключительным выводом, то есть – притча. Такие рассказы, неизвестно кем придуманные, кочуют среди разных народов, меняются лишь имена персонажей. Но зачем было Рогнеде убивать своего мужа? Ведь тут же последует неизбежная и жестокая расправа. А если себя не жаль, так у неё ещё и дети оставались. Уж их-то губить Рогнеда ни за что не согласилась бы. Перед нами типичный бродячий сюжет. Он был использован норвежским писателем Снорри Стурлусоном (XIII в.):
“… Гудрёд конунг послал своих людей на запад в Агдир к конунгу, который там правил, – его звали Харальд Рыжебородый, – чтобы посвататься к Асе, его дочери, но Харальд отказал ему. Посланцы вернулись и рассказали конунгу об этом. Через некоторое время Гудрёд конунг спустил свои корабли на воду и поплыл с большим войском в Агдир. Он явился туда совсем неожиданно, высадился на берег и ночью подступил к усадьбе Харальда конунга. Когда тот увидел, что нагрянуло войско, он вышел со всеми людьми, которые были при нем. Произошла битва. У Гуудрёда был большой перевес сил.Харальд и Гюрд, его сын, пали. Гудрёд конунг взял большую добычу. Он увез с собой Асу, дочь Харальда конунга, и сыграл с ней свадьбу. У них был сын, которого звали Хальвдан.
В ту осень, когда Хальвдану исполнился год, Гудрёд конунг поехал по пирам. Он стоял со своим кораблем в Стивлусунде. Пир шел горой, и конунг был очень пьян. Вечером, когда стемнело, конунг хотел сойти с корабля, но когда он дошел до конца сходен, на него бросился какой-то человек и пронзил его копьем. Так он погиб. Человека же этого сразу убили. А утром, когда рассвело, его опознали. Это был слуга Асы, жены конунга. Она не стала скрывать, что это она его подослала”
(“Сага об Инглингах” // Снорри Стурлусон “Круг Земной”, с. 36-37, М., 1980)
Сюжет полностью совпадает с летописным, только покушение доведено до конца, да масштаб событий ничтожный. Есть у этого автора и другая похожая история:
“Олав конунг пригласил родичей Железного Скегги на встречу и предложил выплатить им виру. Многие знатные мужи могли притязать на нее. У Железного Скегги была дочь, которую звали Гудрун. Примирение кончилось тем, что Олав конунг должен был жениться на Гудрун. Когда состоялась свадьба, Олав конунг и Гудрун легли в одну постель. Но в первую же ночь, когда они лежали рядом, она вытащила кинжал, как только конунг заснул, и хотела заколоть его. Когда конунг увидел это, он отнял у нее кинжал, встал с постели, пошел к своим людям и рассказал, что случилось. А Гудрун взяла свою одежду и всех тех людей, которые за ней туда последовали, и они с ней отправились своим путем, и Гудрун больше никогда не ложилась в одну постель с Олавом конунгом”
(“Сага об Олаве сыне Трюггви” // Там же, с. 142)
На этот раз первая часть истории скомкана, но зато вторая ещё ближе к летописному варианту. Е.А. Рыдзевская – признанный авторитет в области русско-скандинавских отношений – отвергает, несмотря на свой норманизм, любую возможность заимствования сюжета из Скандинавии, но допускает русское влияние в скандинавских преданиях. Она обратила внимание на то, что сближаются в преданиях, прежде всего, второстепенные детали. Е.А. Рыдзевская пришла к выводу, что в основе всех вариантов лежит некое устное сказание о мести в брачную ночь, причём первоначально месть оказывалась успешной. И в русской летописи, и в “Круге Земном” представлены уже литературные обработки (Е.А. Рыдзевская “Древняя Русь и Скандинавия IX-XIV вв.” //“Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования”, с. 215, М., 1978). В летопись попал очередной бродячий сюжет, никак не связанный с реальной Рогнедой, в действительности и не думавшей покушаться на жизнь своего мужа.
IV
Получив киевский престол, князь Владимир начал устраиваться на нём поудобнее. Первым делом он женился вторично – взял бывшую жену Ярополка (“Грекиню”). История повторяется: как с Рогнедой Владимир приобрёл Полоцкое княжество, так и киевская княгиня обеспечила ему законные права на великое княжение. Конечно, конкурентов не осталось, но добавить себе законности в глазах киевлян будет нелишне.
Следующим шагом Владимир избавился от наёмников, пытавшихся разграбить Киев, что обещало крупные неприятности. Зарвавшихся варягов молодой князь быстро сплавил к ромеям, а себе за месяц набрал новую дружину из местных жителей. Это позволило ему избавиться, наконец, от надоевшей опеки, о чём не преминул сообщить летописец: “И нача княжити Володимеръ въ КиевЪ единъ” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 77, Рязань, 2001). Да, именно “единъ”, а не по указке Добрыни, которого князь вскоре отправил в Новгород: “Володимеръ же посади Добрыну, уя своего, в НовЪгородЪ” (там же, с. 78). Почётная ссылка, дабы знал, кто кого теперь слушаться должен. Коготки-то свои молодой князь потихоньку выпускать начал.
И обязательно следовало осуществить то, чего ждал и требовал от нового князя киевский народ – повернуть внутреннюю политику от христианства к язычеству:
“… и постави кумиры на холму внЪ двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь”
(Там же, с. 77)
На основании этого летописного сообщения кое-какие исследователи стали рассуждать о некой религиозной реформе князя Владимира (Е.В. Аничков “Язычество и Древняя Русь”, с. 397-399, М., 2009; Б.А. Рыбаков “Язычество Древней Руси”, с. 412-454, М,. 1988). Но где сведения, что Владимир ввёл нечто новое? Летописи таких сведений не дают. Любые нововведения неизбежно вызвали бы недовольство народа. Но киевляне напротив, принялись усердно исполнять языческие обряды. Кроме того, если бы Владимир навязал киевлянам новый культ, то и в Новгороде был бы установлен тот же набор идолов. Однако ж, там был установлен всего один идол: “… и пришедъ Добрына Ноугороду, постави кумира надъ рЪкою Волховомъ, и жряху ему людье Ноугорольстии, аки Богу” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 78, Рязань, 2001). Люди “жряху”, то есть служили “кумиру” сами, никто их не заставлял. Естественный вывод, что религиозные традиции Киева и Новгорода существенно различались, и что князь Владимир вовсе не стремился привести их к единообразию.
Народный
