Предновогодняя вошкотня. Повесть

проявил инициативу Дорошкин.
- Успеется, - не поддержал разумного предложения начальник. Когда уехали, повернулся к Карцевой. – Надо было и тебя отправить с ними. – Та промолчала, но вид у неё был ещё тот: ошарашенный, растерянный, убитый увиденным, не таким, как представлялось по книгам, фильмам и лекциям. И не такой восторженно-бодрый, как днём. – Чтой-то ты зачахла? Не нравится? Сдавай назад! – зло предложил наставник.
Она судорожно передохнула, попыталась привести в относительный порядок растрёпанные волосы и запачканную форму.
- Отец такого не рассказывал. В институте – тоже.
- Какого такого? – повысил голос Лапшин.
Стажёрка отвернула отсутствующий взгляд в сторону.
- Грубо очень. – Наставник усмехнулся. – Зачем ногами-то?
- А затем, - разозлился Иван Алексеевич, чувствуя, что не прав и с ногами впрямь переборщил. Раньше с ним такого никогда не случалось, а сейчас, если бы остались с подлюгой вдвоём, запинал бы, забил бы гада до смерти. За Чирикова! – затем, - повторил, - что он другого языка не понимает и не приемлет. Стукнули слегка – сразу и заговорил.
Карцева повернула к нему печальные, враждебные глаза, наполненные скрытой болью, словно и ей досталось.
- Но можно бы объяснить по-хорошему, по-человечески.
Лапшин саркастически рассмеялся, но только одними плотно сжатыми губами.
- С этим – по-человечески? – хмыкнул раздражённо. – Да в нём ничего человеческого не осталось, а, скорее всего, и не было. Обделила скота мать-природа, и ничем убыток не восполнишь. С виду – да, человек, внутри – гниль, зверьё. Горбатого могила исправит. Редко кто из них, выйдя на волю, не возвращается в уголовку, ссылаясь на то, что для братков не создали нормальных условий. Вот так!
Правозащитница в полицейской форме переступила с ноги на ногу, поморщившись и пытаясь хоть как-нибудь согреться и снаружи, и внутри.
- Что ж, по-вашему, с такими делать?
Иван Алексеевич, как всегда в трёпе с вредоносными идеалистами-романтиками, сующимися в грязное дело, вспылил:
- Во всяком случае, подслащённый либерализм бесполезен: окрутят, обжулят, вывернутся, разжалобят, освободятся и снова за своё. Таких гнобить надо, как уничтожают сорняки и вредителей. – Подумал и добавил: - Или ссылать на острова Ледовитого до полного самоуничтожения.
Карцева нервно стянула воротник куртки замёрзшими руками в лёгких перчатках, словно защищая горло.
- Шутите?
- Ничуть! – Лапшин начал возвращаться в равновесное состояние, выругав себя за чрезмерно жёсткий разговор с девчонкой, не испытавшей ещё всех прелестей следовательской жизни. А ещё усталые мозги заволакивала тягучая тоска и вина перед пострадавшим верным помощником. Больше всего он сейчас жалел, что пуля, предназначенная ему, сразила друга.
- Но…
- Кончай гнать бодягу. Не было бы Сталина, не было бы и страны, как пить дать, - выдал несуразное сравнение.
- Но бить беззащитного…
- Разве я бил? – хмуро уставился на сороку. Она даже закашлялась, не зная, как воспринять наглое отречение от явного: возразить – значит, придётся уволиться, согласиться, спрятав глаза – смириться с мордобоем, и не нашла ничего лучшего, как по-интеллигентски промолчать. Он удовлетворённо посмеялся, но только глазами. – Ладно, замнём. Пошли, проведаем пришпиленного, а то бедняга, наверное, затосковал в одиночестве.
Киллер встретил пару насторожённым взглядом маленьких испуганных водянистых глаз из-под нависших редких белесых бровей. Даже не верилось, что с такими невыразительными бебиками можно метко стрелять. В них не угадывалось и малой живинки, и отталкивал самый настоящий трупный взгляд. Мазила, конечно, слышал вопли подельника и, конечно, догадался, с чего они, а потому, чтобы сберечь собственную шкуру, решил не темнить и открыться начисто.
- Так кто, говоришь, заказал? – подступил к нему полицейский инквизитор, не избавившийся ещё от зашкаливающего ожесточения, наставив шокер. Позади стукнула металлом по металлу входная дверь – это генеральская фитюлька, не желая присутствовать на очередном внезаконном истязании, вышла вон. «Ну и хрен с тобой!», а сердечко всё же сжалось, не от стыда, а от ещё большего ожесточения. – Кто? – поднёс почти вплотную орудие пытки к подавшемуся сколько можно назад мразьему телу.
- Адам! – выкрикнул пришпиленный, повернувшись боком и подобрав тумбовидные ходули ближе к жирной заднице. – Сказал, что надо пришить гаишника, который перестал платить дань, и они его приговорили. Сказал: как войдёт, вали без раздумья и рви когти, он будет ждать у подъезда, чтобы смыться, пока не очухались жильцы и полиция. Если бы я знал, что надо вас, ни за что бы не согласился.
Лапшин верил и не верил.
- А напарник зачем?
- Добить, если выстрел не насмерть. – «Пожалуй, не фуфлит», - подумалось Ивану Алексеевичу. – «Не догадывается стебанутый, что и сам заказан, что и его бы прикончил напарник, чтобы не раскололся как сейчас. У них так: никому не доверяют.
- Так, толкуешь, Адам? Не Козёл?
- Нет, того я сегодня не видел. - И тут Ивану Алексеевичу втемяшилась, как всегда неожиданно, свежая мыслишка на старую тему.
- Кем мантулишь? Чем занят?
Обрадовавшись спрятанному в чехол шокеру и смягчению голоса начальника, сексот с готовностью ответил:
- Я больше по сигнализации, - и услышал быстрый, как ответный выстрел, вопрос:
- Автономный пульт приёма сигналов в конторе ты устанавливал?
- Я, - с удовольствием и даже с гордостью признался разносторонний умелец, и сам, без понукания, раскрыл секрет пульта. – Безрогий велел вмонтировать прерыватель в линии, что вели от нас в полицию. – Лапшину даже захотелось поощрить осведомителя, погладив того по темечку. Значит, природный нюх ищейки не обманул, ощущения близкого следа оправдались, и версия сыщика изначально вырисовывалась верной. Осталось только помочь ей завершиться торжественным финалом для всей паскудной кодлы.
Подъехал Дорошкин. С отправкой киллера проблем не было: в сцепке с лейтенантом он сам влез на заднее сиденье, прижался к дверце, чтобы занимать как можно меньше места, и затих, тоскливо глядя в оконце. Для него всё было предельно ясно: он будет твёрдо держаться одной линии: в кого стрелял – не знал, а за рикошет – не в ответе. И Лапшину можно было вздохнуть свободнее, хотя и не очень, потому что двум оставшимся полицейским было как-то не по себе. Вроде бы и свои,  да не совсем, и чужими называться по должности нельзя. Самое паскудное, что говорить не о чем и незачем. Осталось только …
- Ну что, разбежимся? – предложил старший самое разумное. – Кина больше не будет.
Карцева подошла ближе, словно в поисках защиты.
- А вдруг меня тоже поджидают?
Иван Алексеевич даже фыркнул от негодования.
- Да кому ты нужна! – и порозовел от привычной грубости, словно отказал приятной и красивой девушке в дружбе. Но что поделаешь, если таким сделала суровая жизнь, если ничем успокоить не мог да, признаться, и не очень-то хотел. Попытался как-то вывернуться: - В дежурку пойдёшь? Но учти, там ночевать негде, не приспособлена. – Не хотел понять, что трусиха напрашивается на элементарные проводы. А ему и самому теперь будет какое-то время не по нутру входить в собственный подъезд. – Малость сдрейфила?
Гордячка разом выпрямилась, глаза засверкали гневом, отражая холодный свет звёзд, чуть отодвинулась и голосом, полным неприязни, отчеканила:
- Я никогда и ничего не … не дрейфлю.
- Ну, конечно, - согласился Иван Алексеевич ехидно, - я видел …
Она сразу сникла, словно нож достал всё-таки до сердца.
- Я больше за вас испугалась, - возразила упрямо тихим голосом, - и вас испугалась, больше, чем его, - и непонятно добавила: - и себя испугалась. – Иван Алексеевич округлил глаза от удивительного и сложного признания, но не стал допытываться о причинах последнего, и вдруг услышал ещё более удивительное и несуразное: - Можно, я посижу у вас на кухне до утра? Я – тихо.
В неожиданной просьбе слышалось столько напуганной детскости, что он не ответил из-за спазма, задавившего горло, молча пошёл в дом, а она следом, почти наступая на пятки. И клял себя за то, что не знал, как утешить не тронутую житейским смрадом душу, когда ему и самому-то стало страшновато вступать в свой подъезд с равнодушными трусливыми жильцами, каждый раз ожидая нового выстрела. И долго ещё в предрассветные бессонные зимние утра будут мерещиться пистолетный хлопок и вскрик Чирикова, и придётся вставать до рассвета, разгоняя назойливые виденья, утапливая их в крепком кофе.
У открывшей дверь с двумя замками Федосьи спросил брюзгливо и зло:
- Ты что, не слышала, что ли, шума внизу?
- Так это ты не даёшь людям спать? – вспылила в ответ трусливая хозяйка. Что он мог ответить, чем всколыхнуть равнодушную к другим душу?
- Вот, - выставил вперёд Карцеву, - приютить надо бы нашего человека. – Бабка, не стесняясь, внимательно оглядела, словно огладила, смущённого нашего, спросила жёлчно, пошамкав беззубым ртом:
- Навовсе… или приходить будет? Или ещё как? – поинтересовалась равнодушно, по-своему определив категорию девицы в полицейской форме.
- Ещё как! – по-настоящему разозлился кобель. – Переночует раз – и всё! Ясно? – начисто отверг радужные предположения сметливой хозяйки. – Уразумела?
- Ладно, ладно, - зачастила бабуля, отступая. – Устроим как надо.
- Вот и ладно, раз ладно, - Иван Алексеевич достал мобильник и вызвал прокурорских и криминалистов, а заодно и Дорошкина с авто на всякий непредвиденный случай, и пошёл на выход.
- И я, - запросилась Карцева, не решаясь остаться на пару со строгой хозяйкой.
- Отставить! – что-то не получалось у него с ней нормального разговора, всё – командирский рык. – Поступаете в полное распоряжение бабы Феди, - и заверил: - Я – скоро, - соврал привычно, что быстро освободится. Посмотрел на часы – скоро девять, а кажется, что прошло полжизни.
Следовательская бригада, наслышанная уже неизвестно откуда о покушении на начальника полиции и ранении помощника, прикатила без задержки и в темпе приступила к муторной работе, стараясь не очень обременять вопросами пострадавшего. Не прошло и получаса, как они завершили осмотр места происшествия и фиксацию следов преступления. Прихватили валявшиеся пистолет и финку, попрощались, крепко и ободряюще пожав руку новому полицмейстеру, начавшему деятельность с громкого происшествия, и убрались, не особенно усердствуя в утешениях и соболезнованиях. Осталось узнать о состоянии Сан Саныча. Поехали с Дорошкиным. Парень с непривычки тоже утомился, но крепился, радуя начальника. Хорошо, что они с Чириковым ошиблись – лейтенант будет работать, ему нравится живая, подвижная работа, надоело преть за компьютером. В больнице утешили, что рана не опасна для жизни, но раненый, потеряв много крови и испытав нервный шок, очень ослаб. Ему нужен покой и восстановительные процедуры, и поэтому лучше, если товарищи полицейские не будут тревожить. Предстоит долгое заживление раны, ещё дольше будет длиться реабилитационный период, так что, ищите замену. Разве Чирикову может быть замена? Заодно заехали к его домочадцам узнать, не нужна ли какая помощь семье, но там встретили если не враждебно, то с прохладцей, считая, и не без основания, начальника виновником ранения главы большой семьи, и напрочь отказались