ЕВРАЗИЯ. Нищеброд

поторопил меня Ира.

    Я поздравил собравшихся с первым, после значительного перерыва, богослужением, пожелал здравия и долгоденствия.
    Ира с облегчением выпил сто граммовый граненый стаканчик, вслед за ним – зажмурились, выдохнули и захрустели огурцами, остальные.
    - Батюшка, яичком закусывайте, - подсказывали прихожане.
    - Я курочек под крышей держу, - делилась со мной хозяйка. – У нас двор большой, крытый. Гулять не пускаю. «Дознаватель» прилетит, покружит над домом, а их и не видно.
    - Кур держать нельзя?
    - Не дозволяется, - сокрушенно ответила певчая. – Вот, грешу… Ведь, знаю, что нельзя, и все равно согрешаю. «Всякие власти от Бога установлены суть…» В Писании сказано. Ну, вы батюшка, лучше меня знаете. Выходит, я против властей иду…  Да вы кушайте!
    - А почему – кур нельзя?
    - Как – «почему»? Нельзя, и все. Они лучше нас знают… Они учились много. Вот грибы-то – разрешили собирать!
    - Да! Грибы теперь можно собирать совершенно свободно, - оживилась интеллигентная пара. – Мы полные корзины носим. А «Дознаватель», подлетит, покружится над нами, и – летит себе дальше. И никаких замечаний! Грибы, между прочим, полезней, чем мясо, - подитожила дама.
    - А я, в девяностые годы, - овец пас, ни к селу ни к городу ляпнул Ира. – Тогда, за баранину, - платили, хоть как-то. Нерусские ее на рынке продавали. А мы с шурином – пасли. Тогда все поля заросли, как сейчас. Паси, сколько влезет. Мы месяцами с отарой жили. Ночевали в лесу, или на лугах. Хорошо… Вроде, Москва всего в двухстах километрах, а народу, - и тогда, почти не было.
    - И что же вы, ели их? – спросила дама.
    - Кого «их»?
    - Овец.
    - Случалось…
    Все замолчали. Возможно, вспоминали, какая она, баранина.
    - А сейчас, можно овец заводить? – понаивничал я.
    - Не благословляется, - отрезал Ира.

    Когда трапеза закончилась, и гости разошлись, младшая из сестер-певчих, задержалась возле моего кресла. Попросила разрешения присесть.
    - А мы думали, - вы непоминающий, - сказала она. – Вы Патриарха на ектинье не помянули.
    - Я просто не знаю, как зовут Патриарха. А что значит – «непоминающий»?
    - Ну, это тот, кто за властей не молится. И Святейшего не поминает.
    - Есть такие?
    - Говорят, есть. В Костромских лесах где-то… Скрываются. У них молитва такая, что их дрон-«Дознаватель» не видит. Летит мимо, будто не замечает.
    - А что там, - в Костромских лесах?
    - Там – Темнолесье. Зазамкадье. Никто не знает, что там. Говорят, какие-то люди живут. А зачем живут – не понятно.
    - Ты бывала там?
    - Я бы пошла. Да боюсь… Отловят за бродяжничество. Картофельникам нельзя просто так ходить. Кстати, пенсам тоже нельзя. Мы же пользы не приносим. Живем – и слава Богу. Нас не трогают… А вы - меня помните?
    - Нет. Я даже себя не помню.
    - Как это?
    - Так. Об экскаватор ударился.
    - Вы же у нас настоятелем были! Лет десять служили. А потом, году в восемнадцатом, – нового дали. Сказали, - заболел ваш батюшка. В больнице лежит, говорить не может. А почему вы не состарились? Ведь, лет тридцать  прошло…
    - Я был – как растение.
    - Вы что, - вообще ничего не помните? Я в воскресной школе училась. Меня – Марина зовут! А сестру – Марфа. Вы меня по-церковнославянски читать учили. А потом, на клирос поставили. Совсем ничего не помните?
    - Я вспоминаю. Но, как-то медленно. Кусками какими-то.
    - Вы еще из Москвы сюда ездили! На службы. А иногда – подольше оставались. Люди говорили, - и не лень батюшке из Москвы ездить… Хотя, - откуда в лесу возьмешь священника? Самый конец епархии… Другие – тоже откуда-то ездили. А потом – приход закрыли. Здесь денег нет. Зачем тогда храм? А потом, мы ведь от «перстней» отказались…
    - У вас нет «перстеньков»?
    - Нет, - Марина показала руки. И не у кого здесь нет. Никому мы не нужны. И нам – никто не нужен. Только «Дознаватель» присматривает, чтобы мы не нарушали. Говорит, если какие указы от властей поступили.
    - Как? Он еще и говорит?
    - Ну, там голос чей-то транслируют. Если мы, что не так делаем, он объясняет…
    - Марина, - перебил я ее. – Ты не помнишь… Жена у меня была?
    - Там что-то сложно было… - Марина смутилась. – Вообще-то – у каждого «белого» священника, должна быть жена. Но ваша матушка к нам не приезжала.
    - Скажи, Марина… А в Зазамкадье, кто-нибудь из местных ходил?
    - Никто не ходил. Ира, правда, говорил, что он бывал в Ивановской области. Но, я думаю, - врет.

    Вдвоем оставаться было уже неудобно.
    У русских принято, проводив гостей, не торопясь пить чай в семейном кругу. Сестры пригласили на веранду, где дымил сосновыми шишками самовар.
    Я, Марфа и Марина, сели за круглый стол, где было варенье на меду, какая-то земляничная пастила. Чай – липовый с мятой. (Настоящий чай и сахар в магазине без «перстенька» не купишь).
    Пейзаж был мирен. Несколько домов – деревни? Нет, здесь же храм… Значит, - села? Но, всего несколько домов… Назовем это место – весью… Дома этой веси – были серыми, почти серебряными. Потому, что дерево, - если оно не покрыто пинотексом, краской или сайдингом, (а эти вещи, по понятным причинам, картофельники не применяли), - приобретает такой благородный цвет.
    И дома сливались с голубовато-серым небом, серебристыми ивами, травой, растущей в пояс, потому что никто и не пытался ее косить. Достаточно было протоптать к храму, роднику, лесу и речке необходимые тропинки.

    «Всякое ныне житейское… отложим… отложим… попечение».

    И тихонько жужжали пчелы, и тихонько жужжа подлетел «Дознаватель». Уставился на меня единственным глазом. Приблизился, от усердия залетая чуть ли не под крышу веранды.
    - Подданный номер 153-247-611, - возгласил он противным, ОМОНовским голосом. – Вам надлежит в течении 24-х часов вернуться к месту регистрации. В случае неисполнения, ваше социальное кольцо будет заблокировано.

    Похоже, повторять два раза, тут было не принято. Озвучив указ, коптер выпорхнул из-под крыши веранды, и полетел по другим делам.

    - Значит, нас 153 миллиона? – спросил я, не находя, что сказать.
    - Что вы имеете ввиду? – уточнила Марфа.
    - Мой порядковый номер – где-то 153 миллиона.
    - Нет. Это ни о чем не говорит, - возразила Марина.
    - Первая цифра – «1», - означает, что вы мужчина. Цифра «2» - женщина. Потому, что жена – Ева, взята от ребра Адамова. Женщина – это «2». Евразия патриархальная страна, - просветила меня Марфа.
   
    Действительно, я вспомнил. На туалетах тут «1» и «2», вместо «М» и «Ж».

    - Может, нас всего-то – миллионов пятьдесят, - постаралась разобраться Марина. – Нам, конечно, не рассказывают, но в Большой Москве – миллионов двадцать. В Замкадье – миллионов десять. Сколько живет в Зазамкадье – никто не знает. Там почти никто и не живет. А за Уралом – ТОР. Никто не знает, что там происходит. Арендаторы не обязаны отчитываться. Известно, только, что там леса нет. Потому и климат изменился.
      - Батюшка… - вернула разговор к делу Марфа. – Я бы на вашем месте не игнорировала указание. Как вам без пенсии? Вы ведь не проживете… Я вам настоятельно советую, вернуться к месту регистрации.
    - Нет. Мне надо идти дальше, - возразил я.
    - В Зазамкадье? – восхитилась Марина.
    - Надо попробовать.
    - Марина выскочила из-за стола, и, через некоторое время, принесла крупно-масшатабные карты соседних областей, выпущенные еще в СССР.
    - А что вам надо найти?
    - Вроде, на указателе было написано «Чернцы». Или – «Чернецы»…
    - Где же это? – растерялась Марина. – Вот если бы интернет был. Погуглить…
    - Э, милая, ты какого Царя-Гороха вспомнила, - засмеялась Марфа. – Мы, батюшка, вам эти карты жертвуем, раз идти решились. Пойдете, может дорогу и вспомните. Вы, когда к платформе вернетесь, (если в Москву ехать не надумаете), - езжайте в другую сторону, до конечной. Там пересядете. На северо-восток – один раз в день поезд идет. Проедете, сколько сможете. Остановка называется – «Петровское». Дальше электричек нет. Некому на них ездить. Да и не за чем. Мы вам в рюкзачок сейчас – картошки соберем.
    - И бобов можно нарвать. Они питательные, - вспомнила Марина.
    - Подрясник и крест не надевайте, - продолжала наставлять Марфа. – Коптер сразу заметит. Нормальные священники – пешком не ходят.
    - И на электричках – не ездят, - добавила Марина.

    Сестры собрали меня в дорогу, и не успел я осмыслить разлуку, как стоял с рюкзачком за спиной на пороге гостеприимного дома.
    - Может, вам ночью идти, а днем отдыхать? – предложила Марина.
    - Так он никогда не дойдет, - возразила Марфа.
    - Возьмите компас в дорогу, я все равно им пользоваться не умею, - сказала Марина. – Он – светящийся.
   
Марфа вынесла откуда-то и вручила мне посох. Довольно увесистый.
    - От собак? – спросил я.
    - В том числе, - сказала Марфа. – Это один архиерей оставил… Из прежних. Сказал, - дашь тому, кто придет после меня.
    Я благословил сестер, и пошел восвояси, угадывая исчезающую в траве тропинку.

    Действительно, когда я доехал до конечной станции, оттуда шел один поезд на северо-восток. Поезд тронулся точно по расписанию. Сначала, мне показалось, что я один в нем. Мне было неприятно ехать без спутников, и я пошел по вагонам, надеясь отыскать людей. Вскоре, я увидел, что передо мной, медленно идет женщина, и просит милостыню.
    «Подайте, Христа ради! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!» - говорила она, переходя из вагона в вагон. Но одни вагоны были пусты, а в других – никто не обращал на неё внимания.
    Я догнал женщину, и поделился едой. Она замолчала, взяла еду, и неожиданно вышла на ближайшей платформе. «Куда она пойдет, если поездов больше нет?» - подумал я. «Наверное, она просит милостыню не у людей, а у Бога».
    - Хорошо, что ты ей пожрать дал, - сказал угрюмый замкадовец, смоливший в тамбуре электронную сигарету.
    - А кто она?
    - Заблокированная…
    - Это что значит?
    - Больной, что ли? – замкадовец внимательно посмотрел на меня. – Заблокированная, значит, нет ее. И не было никогда. Нет ее больше в компьютере…
    - Ну, как же...? Вот она! Есть просит.
    - А кого это колышет? Заблокированным – ни есть, ни жить – не положено. Их же нету! Вот они в Тёмнолесье и уходят. Подыхать. Кору иногда гложут.
    - За что ее?
    - А хрен знает. Может, сказала лишнее чего. Они же не объясняют… Нам этого знать не положено. И не пожалуешься… Тебя же нет! Родня от таких – сразу отказывается. А здесь у нас – броди по кустам, сколько хочешь. Травой какой-нибудь, можно живот набить. Или вот, грибов на веточке пожарить. Но это осторожно надо, чтобы пожарный дрон не засек. А к зиме – они всё равно дохнут.
   
    На станции Петровск, (или – Петровское?) – объявили: «Поезд следует в тупик. Лица, оставшиеся ночевать в вагонах, будут привлечены к административной ответственности».
    Здесь и заканчивается Замкадье, - подумал я. Несколько евразийцев, ехавших в первом вагоне, быстро растворились в пыльных кустах, найдя свои, только им ведомые, дорожки.
      На станции был небольшой магазин – на пару прилавков. За одним из них, полная женщина восточного вида, продавала пирожки, и странноватого цвета сок в графине.
    - Пирожки с капустой, почти как домашние, - сказала она.
    - А сок какой?
    - Мультифрукт.
    Я взял у нее десяток