чувством в полной мере мне не дает одно незавершенное дело. Точнее даже не дело, а, как бы это выразиться…Штришок. Просьба. Собственно, что скрывать - это одна из причин, по которой я решился на письмо. Все дело в том, что исполнить собственную просьбу в состоянии я уже не буду, а вот Вы… Если только захотите, то сможете.
Ох, если бы Вы знали, как я хочу построить это письмо совсем в другом стиле! Как хотел бы я обратиться к Вам иными словами! Но не могу заставить пальцы рисовать нужные буквы, не получается. Надеюсь на одно - Вы потом это поймете и простите. Слишком, пожалуй, поздно - мы ко всему опоздали…
Как бы не хотелось мне думать иначе, но вся моя жизнь – обреченная серость, чернеющая на вертеле времени. Знаете, последние два месяца я испытываю очень противоречивые чувства. Сначала Вы мне, сами того не осознавая, кинули спасательный круг, а потом с него же и скинули, так и не дав почувствовать твердой земли под ногами. Нет-нет, вины вашей в том не было и никогда не будет, просто так с нами играют звезды. О, как многого Вы не знали тогда! И как многого не понял я сразу…
Вот никак не могу собраться с мыслями, чтобы донести до Вас главную свою мысль. Уже стемнело за окном, и я допил вечерний чай из пакетика, а врач совершил последний на сегодня обход… Такое умиротворение… Никогда не думал, что в эти дни мне будет так легко! В меня вернулась любовь… Любовь ко всему окружающему и ко всем одновременно. Ни с чем не сравнимое чувство! Мне так жалко людей, которые тратят драгоценные минуты на злобу и ненависть. Это такое пустое и гиблое – позволять черноте пожирать собственную душу изнутри! Потом очень сожалеешь о потраченном времени, но ушедшего не вернуть.
А вот я уже успокоился, меня ничто не тревожит, за мной хороший уход - вокруг столько добрых людей! Не знаю, всегда ли они были такими, или это болезнь столь искусно затягивает раны изрезанных сердец. Скажу иронично, чтобы Вас повеселить немного: «Жизнь у меня налаживается!».
И правда, у меня еще есть капелька времени - говорят, недели две. Но для меня сейчас это не капелька, а море, впадающее в вечность! Как здесь по-иному воспринимается время, скажу я Вам! Другой мир, другие мысли, другие люди.
Со мной каждый день разговаривает психолог. Приятная женщина. Она уверяет, что жизнь на этом этапе не кончается, есть и другая – в лучшем мире. И знаете, я ей верю! Я не могу не верить. Иначе зачем тогда, по-вашему, мы, люди, населяем планету? Неужели, чтобы банально достигнуть высшего технологического развития, после которого непременно следует деградация и саморазрушение, - и, как пыль, исчезнуть самим? Какой вздор! С какой целью? Теперь я искренне верю, что мы на этом круглом зелено-голубом шаре гостим по воле Создателя только затем, чтобы после пережитого осмысления и исправления вернуться домой, в духовный и вечный покой. И даже если это не так (возможно Вы придерживаетесь иной теории), я все же буду в это верить, чтобы не обессмысливать свои последние дни! Я буду теперь верить!
Понимаете ли Вы меня? Я пишу сбивчиво, но поверьте, очень искренне! Даже не знаю, дочитали ли Вы до этих строк. Боюсь, что бросили письмо и не дочитали. А если все же Вам хватило терпения, я уже сейчас все попытаюсь объяснить.
Вы только не бросайте читать, пожалуйста. Это более, чем важно для меня – объяснить цель своего послания.
Когда мы встретились там, в ресторане (вы же помните!), когда я упал, а Вы не дали разбиться моей голове, эта наша беседа, она взбудоражила меня, пройдясь током по зажатым нервам и, конечно, так или иначе вдохновила на такое вот письмо. Боже, почему я никак не решусь написать то, что давно хочу? Такое простое и такое сложное слово одновременно. И все же – брат – я Ваш брат!».
У мужчины сдавило горло, стало нестерпимо душно, кислород перестал насыщать легкие. Он схватил ворот рубахи и судорожно начал высвобождать шею от тугой петли галстука. Раскрасневшееся лицо покрылось пятнами от волнения. Руки вдруг ослабли, мышцам перестало хватать сил держать одновременно легкую по весу и неподъемную по содержанию бумагу. Он продолжил читать:
[i]
«Вы же мне тогда сказали, что ищете брата, которого никогда не знали и который, по сути, Вам братом не являлся. Для чего? В тот раз я этого совершенно не понял. Вероятно, тот разговор получился не слишком обстоятельным и в корне не соответствовал условиям, при которых ему бы надо было происходить.
Тем не менее, уже к середине беседы я был уверен, что вы говорите обо мне. Абсолютно точно. Слишком многое Вы мне напомнили… Можно я буду писать «Ты»? Сейчас мне уже проще перестроиться, после моего Вам признания.
Так вот, брат, ты напомнил мне о том, что давно стерто моей внешней памятью. Ведь в те далекие дни я очень постарался, чтобы закрыть на ключ болезненные воспоминания. Которые так ранили! Но ты где-то раздобыл отмычку и разбередил тревожную рану. Ты, конечно, не знал, как больно мог сделать. Я тебя не сужу, слышишь! Однако, чтобы ты сразу понял, что я не вру (что я именно тот человек, которого ты искал), я сейчас все объясню тебе.
Во-первых, брат, я очень хорошо помню свою маму. Любил ли я ее? Любой ребенок четырехлетнего возраста ответит однозначно – да! А как можно не любить в детстве женщину, которая родила тебя и всячески заботилась о твоем благополучии. Ведь ребенок не понимает всей сложности и многогранности взрослой жизни, он смотрит на все под призмой добра и любви. У детей мир категоричен – только «да» и «нет», «черное» и «белое»... Как ни пытайся, я не смог бы понять всех проблем, которые навалились на мою родную мать. Поэтому я просто любил ее.
Я продолжал любить ее и в те мучительные дни, которые пришлось пережить в связи с переездом в детский дом. А если бы не так, то не рвался бы к ней, когда она передавала меня в руки незнакомой женщине. Не заливал бы слезами подушки по ночам и еще долго не заглушал бы раздирающим плачем пение птиц в детдомовском парке. Прости, можно я не буду больше рассказывать об этом времени? Уверен, что ты поймешь меня! Ведь мы с тобой оказались в схожих ситуациях когда-то. Потом были злость и ненависть, за ними пустота и безразличие, а дальше спокойствие и новая одинокая жизнь с массой людей вокруг, таких же как ты одиноких… Без матери…
Удивительно, но память не может стереть самое яркое и доброе, что осталось от мамы – тот самый подарок, игрушечный саксофон! Помнишь, брат, ты о нем рассказывал?!
О, это было так замечательно и трогательно - мама хвалила меня, когда смешным голосом я имитировал ноты, услышанные по радио. Всегда получалось по-разному, но всегда весело. А потом она очень долго обещала купить мне музыкальный инструмент, но не могла накопить на него денег. Я тогда и говорил-то с трудом, но безупречно понимал ее слова, и всегда помнил все обещания!
А потом мне исполнилось 4 года, и мы праздновали его вчетвером: я с мамой и еще какая-то женщина с ребенком, девочкой. Я не видел их раньше, и это было так странно… Девочка поздравляла меня, а в конце вечера мама подала торт со свечками, и когда я их задул, попросила закрыть глаза. Я знал, что будет подарок, и она вручила мне коробочку, в которой и лежал тот самый саксофон. Помню, я тогда еще спросил: «Мама, а что это?». Она ответила: «Сынок, ты же хочешь стать известным музыкантом, так вот теперь станешь! У тебя будет свой музыкальный инструмент - саксофон». Я не понимал, почему она выбрала именно его, но играл с ним с удовольствием и очень берёг. Всегда складывал в одну и ту же коробочку (импровизированный чехол) и протирал, чтобы он блестел. Только выговорить никак не мог – вместо «саксофон» получалось «фафон».
А потом, брат, когда я очутился в детдоме, встретилась мне и эта женщина со дня рождения, и та самая девочка. Они почему-то тоже там жили. Почему – объяснять не буду…
Вот видишь, дорогой мой брат, разве можно подделать такие совпадения! Но ведь это еще не все. Потом ты сказал, что мама узнала о редкой генетической болезни. О ней мне, конечно, не было известно в детстве. Вероятно, недуг возник много позже. Так вот, знай, пожалуйста, что я умираю от такой же болезни. Врачи - все, как один, разводят руками: «Генетика…». Спрашивали, было ли что-то подобное у родных. А что я мог ответить? Не знаю…
Нужны ли еще тебе доказательства нашего своеобразного родства? Мне – нет.
Эта встреча – как стакан воды, поднесенный к губам мучимого жаждой человека, но так и не почувствовавшего ее вкус. Была надежда на то, что можно изменить последствия прошлого, отобравшие у меня мать, но не убившие в ней любовь, а значит, - мы могли бы снова увидеться и посмотреть друг другу в глаза, как раньше, сказав «люблю тебя»… Я помню ее большие и красивые глаза. Они были добрые и оставались такими даже в минуты печали...
Глупо, наверное, но я так и прожил до восемнадцати лет в детском доме, хотя усыновителей было…! А знаешь, почему? Сам этого не хотел. Глубоко в душе я лелеял мысль, что мама вернется, как и обещала! А я никогда не забывал ее обещания. Четырнадцать долгих лет я ждал, но она так и не вернулась…
Усыновителей я просто прогонял. Ждал СВОЮ маму! Ты не представляешь, дорогой брат, как мне сейчас тяжело даются эти строки, боль с новой силой нахлынула и накрыла меня. Но я держусь, ведь я изменился и умею прощать…
Ты не знаешь, но я дважды бежал из детдома, и всегда меня быстро возвращали. Однажды, не выдержав моих выходок, пожилая воспитательница подошла ко мне и решила «серьезно поговорить». От нее я и узнал, что у моей (МОЕЙ!) мамы появилась другая семья, другой ребенок. И лучше мне не портить им жизнь… Что же она наделала! Нервный припадок, случившийся со мной в ту ночь привел к тому, что воспитательницу уволили. Это была та самая женщина с моего дня рождения.
Вот тогда я действительно понял, что обречен… Обречен на семейное одиночество…
Ведь я так и не смог назвать детский дом своей семьей, а поэтому вымучивал оставшиеся годы там, пока не остался один на один с внешним миром и мне снова, уже при совсем иных обстоятельствах, не встретилась та самая воспитательница. С ее помощью у меня хотя бы получилось как-то адаптироваться к новой жизни, постепенно встать на ноги. Тяга к творчеству снова одолевала меня, и я начал посещать бесплатные музыкальные курсы… Скоро научился играть на саксофоне, а потом и зарабатывать этим на жизнь не только себе, но и человеку, который не дал упасть в открытую пропасть безразличной повседневности. Мало-по-малу злость на мать окончательно прошла. Но обида осталась.
Жизнь…Через несколько лет воспитательницы из детдома не стало. Лишившись последнего человека, которому было не безразлично мое существование, я снова попал под пытку одиночества. И когда стало уже совсем невыносимо, я вспомнил про «нового» ребенка моей матери, о котором рассказывала пожилая воспитательница. Судя по всему, он моложе меня на несколько лет. А что, если это мой младший брат, который даже не в курсе, что на свете есть я! И я зацепился за эту соломинку – малюсенькую травинку, способную хотя бы в мыслях избавить меня от мучительного одиночества. Я все время думал: как он там, сколько ему сейчас лет, все ли у него хорошо? Я разрешал себе мечтать о нем, ведь он меня не предавал,
