нуждающегося в домашнем тепле и заботе. Но такое случается редко.
Смотрите на меня, не отводите взгляд. Я кажусь вам уродом или преступником? Я ведь успел уже достаточно узнать вашу натуру, пока хожу в это жалкое заведение. Поверьте, игра может ой как много рассказать об исполнителе. И я каждый раз наблюдаю, как вечерами вы врете себе и публике, хоть и играете, надо сказать, не слишком паршиво. Так будьте же хоть раз честны сами с собой! Отвечайте!
- Да что вы? Мне и в голову не пришло, что вы урод или, как там еще вы сказали! И мысли не было!
Музыкант остановился, внимательно посмотрел на мужчину. Их взгляды встретились. На него смотрел молодой, опрятный и ухоженный человек, который умел, похоже, не только здраво рассуждать и изъясняться, но и обходил в этом многих других. Выглядел с иголочки. Про таких даже говорят: «Сливки общества». На нем не было и намека на детдомовца, о котором он сам завел беседу. По крайней мере это не бросалось в глаза снаружи. А что там внутри… Это познать нелегко, ведь душу человека во всей красе способен видеть только Бог.
- Ну правда, простите, если был недостаточно корректен, - замялся саксофонист. – А насчет вашего выпада о вранье… Да, наверное, я вру. Но только не ради корысти, не со зла. А только лишь затем, чтобы спрятаться… И от людей, и от себя, своего прошлого… - Он надолго замолк.
- Да ладно вам, меня это давно не задевает. Не сердитесь. Погорячился немного. Хотел проверить вашу реакцию. – Чуть улыбнулся мужчина.
Заморосил мелкими каплями дождь.
- Ну вот, как и обещали, - музыкант подставил ладонь под падающую воду и задумался. - Вы, кажется, не договорили…
- Ах, да. Дальше было нелегко. Хотя важнее не это. Перед самой смертью мама раскрыла тайну, которая, собственно, и изменила дальнейший ход моей жизни. Как бы это правильней выразиться...? – он почесал щетинистый подбородок, - Ну, вот представьте, что кто-то переводит стрелки обычных часов – не важно, вперед или назад. Есть в этом какой-то смысл? Полагаю, что есть - для того, кто это делает. Вероятно, он что-то хочет изменить таким действием в своей жизни; другими словами, упорядочивает себя во времени и пространстве. А если еще точнее, то приводит себя к некоторому комфорту путем простой перестановки стрелок часов. Так?
- Ну пока туманно.
- Хорошо. Я хочу сказать, что, поправляя стрелки на циферблате, человек так или иначе вторгается в сложное механическое пространство часов и адаптирует его под свои нужды.
- А разве у часов есть свое пространство?
- У всего на земле есть свое пространство. Только теперь скажите, а нужно ли это самим часам? Чтобы ход их работы, пусть и неправильный, нарушался кем-то?
- Часам точно все равно, - ухмыльнулся саксофонист, продолжая недоумевать.
- А вот и ошибаетесь! Часы реагируют на малейшие изменения, производимые с ними. Часовой механизм настолько сложен и уникален, что напоминает по сути человеческий организм. Если в него вторгнуться, то он заметно изменится. В лучшую или худшую сторону, но изменится и уже никогда не будет прежним. Так что часам не все равно. Только об этом никто не думает.
- Вот уж точно!
- Скажем, я в тот момент, когда мама открыла тайну, почувствовал себя такими вот часами, стрелки которых крутят, как хотят, думая, что делают благо. А благо ли это – узнать то, о чем всю жизнь даже не задумывался. Чего никогда не мог и предположить? И что накладывает на тебя уйму новых обязательств, вопросов и проблем, с которыми в итоге остаешься один на один! За меня, как и за те часы, решили, что пора жить по другому времени! Новому времени… Стрелки моего организма просто перевели, а жизнь вдруг стала другой.
- Так что все-таки случилось?
- Мама перед смертью рассказала, что у нее был ребенок, еще до меня. Сын. Ему было четыре года, когда она оставила его в интернате. Целых четыре года! Вы можете себе представить, когда мать отказывается от уже вполне взрослого ребенка? Что ею движет в этот момент? Я такое представить не могу, хоть и рос в детдоме. Меня бросили в младенчестве, так что моя память, к счастью, не сохранила видимых следов о той падшей женщине.
Мужчину слегка передернуло. Он смазал ладонью капли с мокрого лица и стряхнул их, как дурные воспоминания.
- Когда я стал допытываться до истинных причин такого поступка, то узнал, что моей новой и единственной матерью двигало отчаяние. И только. Так сложилось, что муж бросил ее беременную на позднем сроке… Родственников не было. Денег и работы тоже. Она родила. Одна растила малыша, перебиваясь с хлеба на воду. Жила очень и очень бедно. Подрабатывала вечерами уборщицей где-то, пока соседка по доброте душевной сидела с ребенком. В общем, не позавидуешь.
Я знаю, что так живут многие матери-одиночки, и она как-то справлялась до определенной черты, пока не узнала, что больна… Как оказалось, смертельно. Вот это ее и подкосило по-настоящему. Впала в депрессию, запила. Чуть не лишилась и без того скудной зарплаты. Я не знаю всех деталей, но в результате отчаяние пересилило, и мать отдала ребенка в детский дом. В общем, если бы не она не решилась на такой шаг, это могли сделать бдительные органы опеки. К этому все постепенно шло.
- А она не пыталась разыскать отца ребенка? – поинтересовался музыкант.
- Ни разу. Полагаю, что она слишком любила того негодяя, и рана еще не зажила, чтобы бередить снова больные чувства.
- Но почему сразу детский дом? А соседка? – недоумевал саксофонист.
- А что соседка? Двое своих детей и категорично настроенный муж. Так что лучших вариантов, наверное, не было. Это страшно - идти на такое по собственной воле. Думаю, мама была не в себе. Надлом психики налицо. Что, в общем-то впоследствии диагностировали и врачи.
Музыканту показалось, что глаза собеседника заблестели и стали красными. Он отвел взгляд в сторону.
- После этого мать пережила самый тяжелый, я бы даже сказал, роковой период. Она чуть не спилась, топя свое горе. Почти год оставалась без работы, с которой ее погнали после нескольких прогулов. Новую найти даже не пыталась. Жизнь превратилась в одну сплошную безлунную ночь. Какое-то время с продуктами помогала соседка, но и та вскоре сдалась. Больше про это время мать мне ничего не рассказывала – то ли сама не помнила, то ли считала нужным о чем-то молчать.
- А как появились в ее жизни вы? – саксофонист с неподдельным сочувствием смотрел на увлеченного воспоминаниями мужчину.
- Я в то время жил в детдоме – другого мира у меня никогда не было и знать я его не хотел. Вокруг только воспитатели и такие же, как я, дети. Попал в детский дом после роддома, где меня, как ненужную куклу, бросила та св-чь. Как рассказывали, она просто сбежала из палаты. Говорят, такие случаи – не редкость. И я, как видите, – один из них.
Однажды - и это был один из самых счастливых дней в моей жизни - ко мне подбежала воспитательница: «Наконец-то и за тобой пришли, мой мальчик. Пойдем скорее!». В тот день мне исполнилось ровно четыре года. И вот когда мы подошли к въездным воротам, там, нервно теребя в сомкнутых руках сумочку, стояла молодая женщина. Мне отчетливо запомнились ее большие, но очень грустные глаза. На лице нервно подергивались уголки чуть улыбавшихся губ, а по бледной щеке медленно скатывалась одинокая слезинка. Тогда я очень испугался: «Может она за мной вернулась?».
Мы остановились в метре от посетительницы, но никто не решался заговорить. Я от страха был готов убежать куда подальше, но вместо этого ноги магнитом приплющило к земле. А она просто смотрела на меня долго-долго, дрожа, как хворостинка, а потом не выдержала и зарыдала навзрыд. Отвернувшись и закрыв руками лицо, полное слез, она опустилась на корточки и еще долго и громко плакала.
Внезапно меня тоже пробил озноб, и слезы сами собой покатились по щекам. Я просто бросился к ней, обхватил за шею и в истерике закричал: «Мама?! Мама?!». Мир прекратил для меня существовать, он просто сузился до размеров наших с ней объятий. Она прижимала меня к себе так сильно, что трудно было дышать. Это был тот самый момент, когда в тебе вдруг переключается невидимый тумблер – еще недавно ненавидимая тобой женщина в одну секунду становится самой желанной и нужной на свете, потому что пришла за тобой. А тебе просто очень нужна мама…
Дальше все как в тумане: помню лишь, как воспитатели пытались расцепить наши руки и потом долго успокаивали истерику обоих. Позже я узнал, что эта женщина – не моя биологическая мать. А спустя 3 месяца она меня усыновила. У меня появилась настоящая мама! Я так быстро привык к этому слову – «мама», - что повторял его постоянно, как только представлялась возможность. Это, наверное, удивительно, но мы будто природой были созданы друг для друга - мать и сын. Настолько сильна была духовная связь. Думаю, что таким образом нас излечивала сама вселенная от болезни, название которой - «потерянная любовь».
Мама окончательно пришла в себя только через пару лет; нашла новую интересную работу, стала гораздо лучше зарабатывать. Я же взрослел и, видимо, отдавал ей все то, в чем она жизненно нуждалась, став матерью по природе, но не познавшей до моего появления всей радости материнства.
Ну а дальше не шибко интересно. Учеба, работа, карьера. В институте я выиграл конкурс и получил грант на стажировку за границей. Так что год в стране меня не было. Выучил несколько языков, вернулся. Стал зарабатывать, обеспечивать и себя, и мать. Прошло почти пять лет, и тут эта беда со здоровьем. Остальное вы знаете.
- Интересная у вас история, - задумчиво проговорил саксофонист. – Есть, о чем поразмыслить… Только мне не понятно, почему она не вернулась в детдом за своим собственным ребенком?
- Конечно, она возвращалась. Но ей сказали, что мальчик уже усыновлен, а это значит, что разыскать его бесполезно – концы в воду. Да и ломать жизнь ребенку, который уже обрел новых родителей… В общем, она долго сомневалась, искать или не искать сына, ходила к психологам, даже приобщилась к церкви. Потом успокоилась и пошла тем путем, о котором вы только что услышали.
Во всей этой истории для меня особенно интересно то, что она намеренно выискивала мальчика четырехлетнего возраста – возраста разрыва связи с ее родным сыном. Как бы хотела начать с той же точки отсчета. Такая вот попытка наверстать потерянное время, не проронив и капли нужных эмоций, даримых материнством на всех этапах воспитания.
- Это, наверное, очень больно – отказаться от младенца, а, пожелав его вернуть, потерять всяческие надежды на это… Можно себе представить ее отчаяние.
- Да… Если бы я только мог знать об этом раньше…. Наверняка, все не сложилось бы так глупо.
- Мне жаль… - саксофонист, кажется, задумался о чем-то своем.
- В любом случае, что сделано – то сделано. Придется с этим жить. Вот я и решил разгадать тайну распавшейся семьи и, во что бы то ни стало, найти брата.
- И вы уверены, что вам это необходимо?
- Определенно! Если мама не смогла найти сына и извиниться перед ним, - а, поверьте, она желала этого всей душой! – то за нее это смогу сделать я. К тому же, обретя брата, я смогу хоть как-то залатать дыру в изгрызанной одиночеством душе. Даст Бог, и мы бы сдружились, или я, может, помог бы ему! Поймите, теперь все, что у меня
