коляска, запряженная тройкой вороных коней с бубенцами. Черные как смоль от хвоста до ушей, верные на все времена помощники Ивана Ивановича звали в дорогу, били копытам и сыпали горящие искры на тротуар.
-Двадцать первый век на дворе, где вы раздобыли это чудо?- воскликнул Рублев, с восхищением рассматривая транспорт, который Гоголь в труде всей свой жизни сравнивал с Россией.
-У цыган выменял!- отвечал Ивана Иванович.
-На что, если не секрет?- спросил Николай Александрович.
-На то, что они еще тысячу лет будут сыты и обуты, не работая.
-В три дорого переплатили, русскому народу тысячу лет придется расплачиваться,- недовольно сказал Николай Александрович, но охотно сел в коляску.
-Хоть и неважный, но император до мозга костей,- шепнул Дмитрий Сергеевич на ухо Рублеву.
Все уселись в коляску, и Дмитрий Сергеевич повелел:
-Трогай, Иван Иванович, а то еще немного и выбьет Павел Петрович всю дурь из Лёни и его детям ничего не достанется.
-Это как?- взволновался Рублев.
-Насмерть!
Да разве так можно?!- воскликнул Рублев и, растревожившись, встал на ноги.
-А от чего же нельзя,- сказал слуга и взял в руки вожжи.
Рублев побледнел.
-Садитесь, Егор Игоревич, Иван Иванович шутит.
Коляска дернулась с места, прежде чем Рублев успел сесть и он упал и, ударившись обо что-то головой, уснул сном младенца. Да именно уснул, а не потерял сознание.
Рублев спал и не видел, как коляска несла его по улице Большая Садовая, останавливалась на светофорах и срывала восхищенные, переполненные любопытством, взгляды прохожих, которые с замиранием сердца провожали экипаж с необыкновенными пассажирами. Как Николай Александрович по привычке махал людям рукой и как коляска, словно птица парила над городом.
Рублев спал и не слышал, как Дмитрий Сергеевич сказал:
- Николая Александровича, ваш голубь пробился через тучи.
В глазах Николая Александровича вспыхнуло волнение, заглушившее болезненную печаль.
-Какой Его ответ? Почему я не с семьей?
-Его ответ - больше слушайте шутов!- ответил Дмитрий Сергеевич и спрятал рубль Николая II в альбом Романовых и Николай Александрович растворился в воздухе.
Глава четвертая. Павел Петрович.
По дороге домой Лёня зашел на Центральный рынок.
Деловито осматриваясь по сторонам, он шагал по рыбному ряду. Осетрина с золотыми прослойками жира, пузатые цимлянские лещи горячего и холодного копчения, сверкающие от проступающих капелек жира рыбцы, балык из «толстолоба» и сазана, сушеная чехонь и «тараночка», что словно мед под пиво. Горы копошащихся раков и длинный ряд машин с бочками, доверху наполненными живой рыбой, запрыгивающей из сачков продавцов прямо в сумки покупателей. Аромат, пробуждающий волчий аппетит, витал по рыбному ряду. От разнообразия рыбы шла кругом голова. Гости города, прежде только слышавшие о дарах Дона, завидев наяву достояние донской земли, теряли сон, и порою случалось, что даже сходили с ума.
Лёня купил литровую банку черной паюсной икры, соленой осетрины и сотню живых раков с хвостами шириною в ладонь, заплатив за усачей по пятьдесят рублей за штуку. На выходе из рынка Лёня зашел в магазин и припас к рыбному столу десять бутылок пива. Проходя мимо храма с золочеными куполами и колокольней, пронзающей небо, Лёни вздумалось перекреститься, но руки были заняты, и он заторопился на съемную квартиру, где его никто не ждал, потому что он считал брак полной морокой.
У Лёни была девушка, которая по его зову, сломя голову, летела к нему на встречу. Мимолетная близость обрывалась поздним утром, когда Лёня просыпался и вежливо выставлял подружку за дверь.
В прекрасном расположении духа Лёня вошел в просторную двухкомнатную квартиру, за которую частенько задерживал оплату. Он погрузил покупки в холодильник и взялся за телефон. Набирая номер, он улыбнулся своему отражению в зеркале, отметив про себя, что не мешало бы наведаться в магазин модной одежды и одеться с ног до головы. Так сказать, для разминки с каждой секундой разжигающегося воображения, которое проснулось от обладания солидной суммы денег, и требовало полета мыслий и осуществления самых заветных желаний.
Услышав на другом конце линии бархатный женский голос, Лёня зажмурился и глубоко вздохнул в предвкушении приятной и сладостной встречи.
С гусарской бравадой в голосе Лёня ясно дал понять, что он готов встретить «любимую» во всеоружии, и чтобы она как можно скорей была у него, а иначе он все съест сам, или хуже для нее - позвонит их общей знакомой Гале!
Ох, если бы Лёня только знал, что будет с ним происходить в ближайшее время, он повел бы себя совсем иначе. Гусарская бравада испарилась бы бесследно, улыбка спала бы с довольного лица, и метался бы Лёня в мыле, и, пытаясь исправить непоправимые вещи, натыкался бы на непреодолимые преграды, отчего бился бы в истерике, одолеваемый животным страхом и черным отчаяньем, истязающими сердце.
Лёня открыл глаза и, облокотившись о стену, достал из кармана рубль Павла I 1796 года и, покручивая в руке серебряную монету, улыбаясь, сказал:
- Ну, как я их всех!
-Не знаю, не знаю,- заговорил портрет Павла I на монете, и Лёня остолбенел. – Я тоже так думал,- продолжал говорить портрет Павла I с монеты,- а мне взяли и кислород перекрыли!
-Черт возьми!- выкрикнул Лёня и выронил из рук рубль, словно горящую головешку.
-Э нет, Леонид Олегович, это они вас с собой захватят, а меня в альбомчик вернут,- раздался голос за спиной насмерть перепуганного Лёни. Он обернулся, и, от неожиданности вскрикнув что-то невразумительное, сел на пол.
В шаге от Лёни, который был бледен, как мертвец, стоял мужчина ниже среднего роста с детским личиком и русыми волосами, собранными на затылке в длинную тонкую круглую косичку, отдаленно напоминающую короткую указку (как у нервных злых учителей).
На мужчине как литой сидел узкий черный камзол, через плечо была одета широкая красная лента, шею обвивал бант, на котором висел мальтийский крест. Был мужчина какой-то весь дерганый, словно был на иголках и, простояв по стойке смирно с полминуты, нервно забегал по квартире, словно опасался за свою жизнь или что-то вроде этого.
-Я помазанник божий! Мои слова - слова Бога! Пока я жив, жива Россия! Где Александр, где этот христопродавец? - еле слышно говорил мужчина, напрягая все свое естество, так что у него выпирали вены на висках. Он говорил это хрипя, каким-то сдавленным голосом, словно ему кто-то закрыл рот рукой и не давал говорить громко, хотя было видно и совершенно понятно, что мужчина хочет кричать, вопить, чтобы его услышали и спасли.
-Что расселся, а ну вставай!- прохрипел мужчина. – Надо готовиться, дорогих гостей встречать.
-Это кого, Лену что ли?- заикаясь, спросил Лёня, покрываясь холодным потом и послушно вставая на ноги
-Нет, гвардеец, не Лену!- сказал мужчина и, подойдя вплотную к Лёне, трясущемуся от страха, шепнул, хрипя изо всех сил и напрягая голосовые связки:
-Чернова Ивана Ивановича.
Лёня подумал о том, что он где-то это имя уже слышал, но вот где именно и при каких обстоятельствах, хоть убей, забыл.
-Они тебе напомнят, не переживай! И про чужие рублики, что себе присвоил, и про крест золотой матери покойницы, который ты продал, а деньги просадил с Галей!
Лёня еще больше побледнел и жалобно через высохшие и полопавшиеся от перенапряжения губы выдавил:
- А вы кто?
Как только он это сказал, перед его глазами невидимый художник за считанные секунды изобразил картину, на которой стройный молодой парень в окружении черт знает кого говорит:
- Отречение и только?
-Да, только отречение!- отвечали черт знает кто с ухмылкой на губах.
-Он там, пойдемте, я покажу!- говорил парень и показывал черт знает кому куда-то рукой. Черт знает кто вбегали черт знает куда и в лунном свете кого-то били табакеркой по голове, валили на пол и душили.
-А теперь Леонид Олегович, шагом марш!- прохрипел мужчина, и Лёня с перекосившимся лицом и животным страхом в глазах замаршировал, словно бравый солдат.
У мужчины в руках, откуда ни возьмись, объявились смоченные в воде длинные розги, которыми он беспощадно принялся хлестать Лёню.
-Давай, сукин сын, ты же можешь лучше!- говорил мужчина, обрушивая на Лёню град ударов.
-За что?- жалобно вскрикивал Лёня и старался маршировать еще лучше.
-А чтобы было, как в Пруссии!- отвечал мужчина и все яростней опускал на спину и плечи Лёни длинные смоченные в воде розги,
-Слышишь, Лёня, бубенцы звенят?- с хрипом в голосе спрашивал мужчина и продолжал хлестать Лёню по плечам и спине.
Боль и абсолютное непонимание, почему он марширует против своей воли, оглушили Клюева, и он не слышал, о чем хрипел человек с розгами, не говоря уже о бубенцах, которые и вправду пели звонкую песню. Потом как по команде смолкли, и через мгновенье входная дверь с треском сорвалась с петель и с грохотом рухнула на пол.
Сметая все на своем пути, в квартиру стали врываться слуги Дмитрия Сергеевича. Те самые, что были как две капли воды похожи на Чернова Ивана Ивановича, только не в золотых фетровых шляпах, а в черных, обыкновенных. Они забегали друг за другом и, как яблоки, рассыпались по комнатам. Повсюду даже в ванной комнате раздавались крики: «На пол! Лицом вниз я сказал! Держи руки так, чтобы я их видел!»
С размаху Клюева ударили прямо в глаз. Повалили на пол и, заломив руки за спину, надели наручники.
Когда вошли Дмитрий Сергеевич и Рублев, все в комнатах стояла вверх дном. Повсюду была разбросана одежда, валялись книги, журналы. Посреди гостиной, неизвестно зачем, в кучу сложили три стула и два стола, один из которых был кухонный, квадратный, другой - журнальный, прямоугольный, лакированный.
Один из слуг даже умудрился опрокинуть холодильник, так что его дверь смотрела в потолок. От царящего в квартире бардака Рублев лишился дара речи. Он видел подобное в криминальной хроники, но наяву все оказалось куда страшней и привело учителя истории в оцепенение. Наверно, все оттого, что Рублев полагал, что самая страшная вещь на свете - это педсовет!
-Это что еще такое?! - воскликнул Дмитрий Сергеевич увидев разгром.
Он был в черной как у судьи мантии, в накрахмаленном парике и почему-то в сапогах. Под левой подмышкой он держал черную папку и ярко алый как кровь альбом с вышитым золотом гербом дома Романовых. В правой руке Дмитрий Сергеевич нес золотую фигуру, изображающую правосудие.
-Иван Иванович,- позвал Дмитрий Сергеевич, и Иван Иванович явился из воздуха в золотой шляпе и черном плаще с солнечными пуговицами, собственно, в том же самом облачении, когда впервые предстал пред Рублевым.
-Да, мой господин.
-Что да! Вы полюбуйтесь, на что это похоже. Сколько можно вам говорить громить мебель для острастки – это дурость.
Все присутствующее слуги во главе с Иваном Ивановичем виновато опустили головы.
Дмитрий Сергеевич вздохнул.
-Лёня хоть живой?
Иван Иванович кивнул.
-Вот и славно. А как Павел Петрович себя чувствует, не зашибли ненароком?
-Не имеете права: я убиенный!- прохрипел Павел Петрович.
-Да больно вы нам нужны. Мы не заговорщики! И справедливости ради будет сказано: убиенный убиенному рознь! Вы лучше скажите, почто секли Лёню?
-А чтобы было, как в Пруссии!
-Да я смотрю, у вас патология, и время вас не
