к своему огороду, шел в столовую, занимался в тренажерном зале, но снова и снова поднимался наверх. Этот черный, новенький, отливающий лаком, STEINWAY, притягивал его и не давал покоя. Иногда он открывал крышку и брал аккорд, инструмент безупречно отвечал на его прикосновение. Для рояля это были игры несмышленого ребенка. Он уверенно, как у себя дома, занимал место посреди комнаты у огромного окна и снисходительно ждал. Снисходительно, потому что это был не кто иной, как STEINWAY!
Когда-то он играл на пианино с другим названием, то был старенький инструмент, и было это лет тридцать назад, а теперь ему было неловко перед этим прекрасным роялем. А может быть, он слишком сентиментален и через неделю будет лущить орехи крышкой этого инструмента? Но сегодня хотелось надеть фрак, подходя к нему. Наконец, спустя несколько дней, распечатав на принтере любимые произведения, он подошел к нему, поставил на пюпитр ноты и тут же понял, что забыл абсолютно все. Конечно, он помнил пару октав, но остальные регистры нужно было рассчитывать.
- Значит, начнем все с самого начала!
Он играл, разбирая знакомую пьесу, медленно подбирая ноты, - вспоминая, как в детстве ненавидел это занятие. Но теперь его никто не заставлял. Сейчас он ХОТЕЛ, он стремился познать, а ноты все увереннее ложились на клавиатуру с нотного листа. Пальцы его вспоминали и вскоре с пятого, с десятого раза медленно и коряво он добрался до конца. Бережно закрыл крышку и с удовольствием на него посмотрел. Инструмент принял его. Так состоялось их знакомство.
Он ухаживал за ним, как за женщиной. Нет! Как за молоденькой девушкой, уже искушенной, а он еще только этого хочет. Поэтому делал все аккуратно и красиво - пусть она не думает, что он так плох. А он и был очень плох. Если его тело было абсолютно готово к физическим нагрузкам, то пальцы окончательно закостенели и не могли ничего. И все же он выбрал несколько пьес, любимых им и невероятно сложных. Это были великие произведения, что придавало максимум азарта и сил. Он решил начать не с начала, а с конца - с самого сложного. Ну что же - на все его воля. Хотя казалось, эта фраза должна была звучать несколько иначе, но остановить его было невозможно. И зачем? Нота за нотой, такт за тактом он разучивал произведения, свыкаясь с наукой нотной грамоты. И, наконец, пальцы начали ему подсказывать, вспоминая вещи, которые он когда-то играл. Вот разобрал одну пьесу, потом вторую. Он играет! Ноты струятся между пальцев, а волшебные звуки заполняют все пространство вокруг!
Но! … Почему бывает это но! Почему бы не пройти чему-нибудь гладко, тем более, когда придаешь этому столько значения! Пальцы опередили смысл и движение в его музыке. Он “заиграл” одну вещь. И уже не важно, в каком исполнении слышал ее раньше, насколько она была любима, его пальцы заплетались в самых ответственных местах и портили все. Особенно четвертый и пятый - их как будто склеили между собой. Он негодовал, он ненавидел себя, начинал сначала, но все повторялось снова и снова. Теперь он ненавидел этот рояль, хлопал крышкой, обижался, готов был выращивать помидоры, хотя они прекрасно росли и без него. Но поняв, что нужно прерваться и спокойно подумать, закрыл крышку, спустился вниз и долго ходил по тропинке на огороде. Нужна была пауза… Приделал там деревянную скамейку – получилось, как в саду…
- Кстати, почему он не выращивает цветы? Это так красиво!
Потом он занимался в спортзале. Здесь все было по-прежнему, здесь ему удавалось все. Прошли несколько дней. И однажды, сидя в солярии, он понял - не может пустое физическое действие опережать мысль и само действие. Нужно играть не то, что написано в нотах, а то, что находится между ними, а для этого нужна техника, чтобы уже не думать о ней потом.
И снова он открывает крышку рояля. А тот словно усмехается. Он дразнит его:
- На мне могли бы играть великие мастера!
Но, не тут-то было! Теперь не пьесы, а гаммы, упражнения, этюды. Ненавистное занятие в далеком детстве! И ни одной бессмысленной ноты. Каждая последующая рождается из предыдущей. Как в спортзале, где только осмысленно можно бежать по беговой дорожке. STEINWAY понял его и принял. Теперь можно было начинать все с самого начала!
Прошли полгода. Их не было жалко - пальцы его окрепли и больше не ходили пьяными слониками по клавиатуре. Теперь любой гаммой он мог сыграть и рассвет, и закат, и звездное небо. Все должно быть в движении - тогда и рождаются образы. Каждая мысль, а значит и чувство, теперь опережали звуки, что придавало смысл движению пальцев, а не наоборот. Все должно быть последовательно!
Эти полгода принесли ему не только прекрасный урожай овощей. В один из дней, когда у него ничего не получалось и он готов был снова поссориться со своим роялем,… посадил цветы. Много цветов. И не нужны были никакие программы - он просто их сажал и поливал, а красоты много не бывает. И теперь его третий этаж представлял собой дивный сад, а прекрасный рояль в окружении волшебных цветов был островком его счастья.
Он играл по три или по четыре часа ежедневно. Бывали дни, когда он чувствовал, что устал, и, ощущая себя совершенно пустым, не подходил к роялю, не касался клавиш, а терпеливо ждал. Он был бережен и аккуратен к своему новому делу. Но после коротких перерывов его снова неотвратимо тянуло к упражнениям и нотам. И только спустя шесть месяцев он позволил себе вновь вернуться к любимым пьесам, но все равно каждый раз непременно начинал с небольшой разминки, и только, когда пальцы становились теплыми, даже горячими - ставил на пюпитр ноты.
Ноты! Волшебные свитки! Он открывал их, любуясь сложными пассажами, мелко прописанными на листах бумаги. Эти точки черным бисером рассыпались перед глазами, поражая сложностью. Они будоражили воображение. Эти черные точки на белом листе! Очень скоро он сыграет их! Непременно сыграет! Так медленно, фраза за фразой, он продвигался вперед, связывая эти кусочки воедино - в одну стремительную линию. Сначала придумывал смысл, видел историю, и только потом начинал играть.
- Почему люди называли это игрой?
Он не был согласен с таким определением. Это был тяжелый труд и для рук и для души, но с удовольствием каторжанина он выполнял эту работу. Когда уставал – опускал руки и думал:
- Мазохизм. Все равно ему не сыграть так, как это делали великие мастера… Да и не для кого…
Когда думал об этом, опять попадал в круг, который замыкал он сам. И снова возникала пауза, а с ней тишина…
Как-то раз он оглядел третий этаж своей большой квартиры. Здесь было просторно – у окна стоял рояль, в стороне большой диван, на котором он спал, столик, пара кресел. И еще было много цветов. Из вещей, найденных внизу, он соорудил клумбы, большие и маленькие, розарии. На деревянных и пластиковых перголах, которые сделал сам, висели кашпо с вьющимися растениями.
- Выставка цветов! Перенести бы сюда бассейн! – однажды подумал он. - Нет не бассейн! Озеро! Небольшой пруд!
И снова в свои музыкальные перерывы он таскает песок и цемент, подводит воду. Он строит большую, неровную чашу. Узкое место, как поясок на халате будет связывать небольшой полукруглый мостик, на который можно будет сесть, свесив ноги. А вся конструкция будет заканчиваться маленьким водопадом, из которого небольшими фонтанами вода каскадами будет струиться по декоративным камням, спадая вниз. Небольшие насосы, замурованные в бетон, будут неслышно приводить всю массу воды в движение. И, наконец - подсветка. Специальные лампы нужно будет разместить на самом дне, создавая причудливый рисунок света. А если к лампам подключить светомузыку - место это превратится в прекрасный музыкальный салон. Это занятие стало его хобби на многие месяцы. Он был и дизайнером, и скульптором. Грубую работу сделал всего за один месяц, а потом строил и лепил, и украшал. Наконец, пустил воду и теперь учился под ее шум засыпать. Можно было на ночь ее отключать, но он не хотел.
- 26 –
За этими занятиями пролетели еще несколько месяцев. Прошла зима, потом весна. Он отметил второй Новый Год и день своего рождения. Ему не нужно было ставить зарубки на дереве или делать чернила. Перед ним всегда были электронные часы, которые отсчитывали время. А еще у него был рояль, который, казалось, отбирал все силы, но в благодарность за труд с уважением отдавал прекрасные звуки. Больше его не смущало, что слышит их только он один. Почему-то стало этого достаточно. Может быть, привык или смирился, а музыка, отвлекая от всего, заполнила время без остатка.
Пришло лето. Однажды он стоял у окна и смотрел на горы, на далекое море. Все что спало зимой, давно расцвело, и природа во всей своей дикой красе жила всему вопреки. Но его больше не тянуло туда. Теперь у него был свой оазис, который он так долго поливал и выращивал, пусть даже для самого себя. Его тело жило на первом этаже, где его кормили и не давали стареть. Его душа поселилась среди цветов и воды наверху. Эти двое, словно договорились и больше не мучили друг друга. А сам он, соединяя их в единое целое, сидел за роялем, где первый ничего не значил без второго. Был ли он счастлив?...
И наконец, спустя еще три месяца исполнился новый, уже второй год его пребывания здесь. Печальная дата. Теперь он готов был ее отметить. Нет - помянуть. Он круто изменил за это время свою жизнь. Сделал ее не такой, как планировали военные для людей, которые пересиживают войну. Он не ждал - он жил. Когда-то он изменил первый этаж, сделав его уютным уголком, где все было для жизни. Второй этаж засадил растениями на месте никому ненужных компьютеров и прочей техники. Вырастил райский сад наверху среди водопадов и прекрасной музыки. Иногда он гулял по этажам и, глядя на все, чувствовал, как изменился сам. Жизнь - та предыдущая больше не имела никакого значения. Когда-то он работал на военных и на их войну. И дети, рождавшиеся в той жизни - были будущими солдатами. Любое мирное дело в итоге создавалось для разрушения. А инженер, строящий мост, проектировал в нем нишу для размещения заряда на уничтожение, потому что это был не только мост - а стратегический объект. (Интересно, что он чувствовал?) И только здесь он попытался смахнуть все эти аксессуары войны глубже в подвал.
- Неужели человек, только оставаясь один, способен быть человеком?
Итак, сегодня исполнялись ровно два года с той роковой даты. Последнее время он часто вспоминал об этом и позволял себе ненадолго заглядывать в прошлое. Ему уже не было так больно, видимо, привык. И сегодня он решил не учиться, не репетировать - а играть, и посвятить этот маленький концерт тому скорбному дню.
Утром он размял пальцы и дальше спокойно провел день в ожидании и некотором волнении. Вечером, закончив нехитрые дела, поднялся наверх - к своему роялю. Он по-настоящему волновался, и разве можно подходить к этому инструменту без трепета? Всегда, если ты любишь, волнение будет преследовать тебя и возвышать. А он любил! Отключил в водоеме воду, последние капли еще продолжали капать, стекая с камней, и этот плеск оттенял тишину, которая его окружала. Тишина, поудобнее уселась в кресло поближе к роялю, затаилась и не понимала, что ее ожидает. Все замерло...
Наконец, он робко взял первый аккорд…, потом второй, потом еще и
