дисциплине. Заключенных, как обычно, вывели во двор. После переклички тщательно осмотрели кандалы, выдали каждому скудную порцию каши – и отправили на рудник. Баркера удивило, что их не заставили присутствовать при наказании, как это делали практически всегда. По-видимому, комендант опасался новых беспорядков.
Когда Бена вместе с Билли Кэролом под конвоем вывели на середину опустевшего двора, Роджерс уже нетерпеливо ожидал их там в сопровождении седого, низенького человека в потертом сером сюртуке – то был доктор Браун. Чуть поодаль, почтительно соблюдая дистанцию, пристроился Бейс. Его широкое лицо с крупными, резкими чертами и низким, покатым лбом настолько откровенно выражало злое торжество, что Бенджамин, едва взглянув на него, с отвращеньем отвернулся. Билли тревожно озирался, словно ища того, кто выполнит обязанности палача.
Перед собравшимися возвышалось сооружение из трех наклонных деревянных стоек, закрепленных наподобие основы для конусообразного шатра. Эта конструкция, к которой привязывали приговоренных к порке заключенных, называлась треугольником. Руки осужденного фиксировались у вершины, а ноги – у основания, и стоявший позади палач наносил ему удары плетью по спине. Точно таким же образом производились экзекуции солдат в британской армии.
Своим привычным чеканным шагом Роджерс неторопливо обошел вокруг пустого треугольника и, остановившись перед Баркером, смерил его испытующим взглядом с головы до ног.
– Знаешь, где сейчас Гарри Кент? – спросил он вдруг вместо того, чтобы по обычаю огласить виновным приговор.
Не опуская глаз, Бенджамин молча ожидал, что Роджерс ответит за него.
– Я поручил ему обязанности надзирателя в тюрьме. Возможно, ему также уменьшат срок, – продолжил комендант, выдержав многозначительную паузу. – Правила неизменны: те, кто подчиняется закону, могут рассчитывать на снисхождение; те, кто ему противится – заслуживают наказания!
Да, безусловно, Гарри хорошо продумал, на что идет: озлобленные каторжники вряд ли смогут отомстить ему в тюрьме!
Баркер по-прежнему молчал, на его лице не отразилось ни раскаяния, ни досады, только хмурый риторический вопрос: какое дело ему до Гарри Кента?
– Я слышал, арестанты стоят за тебя горой, точно ты – главный среди них? Считаешь, дерзость и упрямство делают тебя героем? – с иронией поинтересовался Роджерс.
Бен сразу понял: Бейс уже успел сообщить об их вчерашней стычке коменданту, расписав подробности в самых ярких красках. Теперь его считали опасным подстрекателем. Что, если бы вдруг все узнали, ради чего этот «законченный преступник» совсем недавно готов был оказаться в подземном карцере? Тюремщики смеялись бы над ним, а каторжники – попросту убили бы!
- Изволь же отвечать!
Что можно было ответить человеку, расценивавшему, как оскорбительную дерзость, право другого оставаться самим собой?
– Я не герой, но никого не продаю, – сухо отозвался Бенджамин.
– Ясно. – Роджерс отрывисто кивнул. – По-видимому, порка до сих пор ничему тебя не научила. Что ж, я могу иначе заставить тебя повиноваться правилам и законам: для этого не нужно быть героем и никого не надо предавать. Эй, привяжите его! – Комендант указал рукой на Билли и, забрав у солдата плеть, повелительным жестом протянул ее Баркеру. – Итак, я вкратце изложил тебе теорию, приступим к практике. Выпори этого мальчишку! Преподай ему урок! Вы оба заслужили по пятьдесят плетей, но, если справишься, получишь в два раза меньше, чем он.
Солдаты уже сорвали с Билли куртку и подтолкнули его к треугольнику. Пока ему завязывали руки, он не проронил ни звука, но расслышав последние слова коменданта, вдруг обернулся к Бену и быстро прошептал:
– Делай, как он велит!
Бенджамин вздрогнул, точно от удара. Кровь отлила от его сердца и бросилась к щекам. Он знал, что коменданту доставляло удовольствие играть с теми, кто находился в полной его власти, и эти игры часто были верхом произвола. Он сознавал, какие тяжкие последствия неизбежно повлечет за собой отказ. Но это требованье Роджерса было для него поистине изощренным издевательством.
– Я подвергался порке чаще, чем вы можете себе представить. Но никогда не брал и не возьму этого в руки! – с отвращением ответил Баркер, указав на плеть.
Комендант метнул пронзительный, гневный взгляд на заключенного, который, несмотря на цепи, отстаивал свою позицию, как совершенно свободный человек.
На несколько секунд повисло напряженное молчание.
– Не сомневайся: я учту все твои заслуги, – с расстановкой выговорил Роджерс и круто повернулся к ближайшему солдату, как будто Баркер вдруг перестал существовать:
– Эй, Нордек!
– Да, капитан!
– Приступайте! Пятьдесят ударов плетью за попытку бегства! – Комендант сделал резкий жест в сторону Билли Кэрола.
– Слушаюсь, капитан!
Скинув мундир, пехотинец встал позади приговоренного.
– Прошу прощения… – вполголоса обратился к Роджерсу доктор Браун.
– В чем дело?!
– На вашем месте при его комплекции я не давал бы ему в первый раз больше тридцати. Ведь, судя по его спине, у треугольника он получает наказание впервые?..
Комендант с ожесточением стиснул рукоятку сабли.
– Слава Богу, я пока еще не уступил вам свое место, мистер Браун, – отрезал он, еле сдерживая раздражение. – Займетесь им, когда настанет ваша очередь. Нордек, всыпьте осужденному все пятьдесят!
Браун со вдохом отступил. На лице его отразилось выражение безысходности. Мудрое убеждение врача, что лучше предупредить болезнь, чем ее лечить, бессильно разбивалось о глухие стены каторжной тюрьмы. Но что он мог поделать, когда его потенциальных пациентов доводили до самого истерзанного состояния прямо у него на глазах?!
Белую спину Кэрола пересекали полосы от плети, кое-где синеватые, а местами багровые. Но это было лишь ничтожной малостью в сравнении с тем наказанием, что предстояло ему вынести сейчас.
Учащенно дыша, юноша инстинктивно напрягся всем телом в ожидании первого удара. Взмахнув тяжелой плетью, пехотинец дважды покрутил ею над головой. Раздался свист и шесть тугих ремней с глухим щелчком впились в нежную кожу.
– Р-раз! – громко отсчитал надзиратель.
Билли испустил короткий вскрик и крепко закусил губу, вцепившись руками в стойки. Солдат неторопливо пропустил сквозь пальцы спутанные узловатые хвосты, отступил на шаг и ударил снова. Юноша резко дернулся вперед, словно пытаясь вырваться из пут. Слабый сдавленный стон заглушило механически четкое:
– Два!
– Сильнее! – нетерпеливо крикнул комендант, охваченный каким-то демоническим азартом.
– Три!..
Стиснув зубы, Кэрол съежился и замер, точно его ударили ножом. От напряжения вены вздулись у него на лбу, а пальцы, обхватившие опору, побелели. На шестом ударе на спине его выступила кровь, к десятому она уже неудержимо стекала тонкими ручьями… Билли задыхался, судорожно втягивая воздух, словно утопающий. Все его тело лихорадочно дрожало, как в ознобе, а по вискам катились капли пота. Он больше не пытался сдерживать отчаянные крики, от которых содрогался знойный воздух. Они рвались наружу, как и кровь из его ран.
Бену легче было самому перенести удары, чем смотреть на эту пытку. Но власть, преобладавшая над ним сейчас, удерживала его на месте крепче, чем оковы: заступничество только разожгло бы ярость коменданта.
Счет медленно, размеренно, неумолимо приближался к тридцати. Кэрол уже почти не бился: его колени подогнулись, а веревки врезались ему в запястья. Но нечто было выше понимания его мучителей. Беспомощный, он не казался жалким. Кричал – но не просил пощады! Он горячо, беззвучно умолял об этом только Бога, все еще веря в Его милосердие, безграничное, как небеса. Бенджамин знал, что в тайне Билли жаждет не передышки, а избавления от мук и унижений – навсегда…
– Сорок два! Сорок три! – методично выкрикивал Бейс.
Спутанные ремешки слипались, и солдат расправлял их после каждого удара, пропуская между пальцев. Звук, с которым плеть рассекала тело осужденного, был невыносимым. Полосы на его спине слились в одну сплошную рану. Удары исторгали из его груди уже не стоны, а сдавленные хрипы. Внезапно он затих. Два последних удара прозвучали в полной тишине.
– Отвяжите!.. – взмолился доктор Браун.
Едва разрезали веревки, несчастный без сознания соскользнул на землю. Надзиратель выплеснул ему в лицо ведро воды. Билли слегка пошевелился, его глаза были закрыты.
– Скоро опомнится! Это послужит ему уроком, – невозмутимо заметил Роджерс. – Вольно, Нордек! Симпсон заменит вас! – крикнул он солдату, беглым взглядом оценив его работу. – И принесите свежую плеть.
Но Бейс внезапно выступил вперед:
– Капитан!
Роджерс нетерпеливо обернулся.
– Позвольте я сам! – выпрямившись точно по команде, воскликнул надзиратель.
Коменданта удивила эта просьба, более похожая на требование.
– Я ценю ваше рвение, но не думаю, что вы справитесь, – ответил он, указывая на повязку Бейса.
– Это не помешает мне! – заверил тот, с готовностью протягивая руку, чтобы взять у пехотинца плеть.
– Отлично! В таком случае – всыпьте осужденному пятьдесят плетей за покрывательство. И столько же – за дерзость и неповиновение, – громко распорядился Роджерс, указав ему на Бенджамина Баркера.
Не дожидаясь, пока солдаты применят силу, Бен сбросил с себя куртку, освободившись от позорной надписи, и обнажил покрытую рубцами спину. Пока его привязывали к треугольнику, Бейс в нетерпении переминался с ноги на ногу позади него: Бенджамин слышал скрип его ботинок. Все знали, каким образом Бейсу удалось пробиться в надзиратели: он часто добровольно сек своих товарищей. Страх и физические муки жертвы разжигали в нем животные инстинкты, компенсируя свободой острых ощущений тяготы неволи. Что касается Бенджамина, то у Бейса он был на особом счету. Их противостояние длилось с давних пор, и Баркер ни разу не дал себя сломить.
– Начинайте! – раздался приказ. Плеть со свистом разрезала воздух.
Бен замер. Боль с быстротою пульса пронзила его тело и яркой вспышкой взорвалась в мозгу. Первый удар – внезапно, сзади, как нападение трусливого врага – парализует, словно ты разрезан пополам. А те, что следуют за ним – уже невыносимо жгут без передышки, как в затяжной агонии. Они терзают плоть, пока не доберутся до души. Никакими криками невозможно заглушить такую боль. И даже, если молча терпеть ее, до скрипа стиснув зубы, все тело, содрогаясь, будет оглушительно кричать о ней. Но самое опасное – не в боли, а в том, что ужас перед нею делает тебя беспомощным настолько, словно ты больше не принадлежишь себе. Баркер сопротивлялся этому бессилию, как только может сопротивляться человек: скрывая страх и слабость от своих мучителей, он прятал их собственного разума.
Бейс наносил удары крест-накрест, резко оттягивая плеть. Трудно представить, что человеческое существо способно на такую ненависть. Бенджамин каждым нервом чувствовал ее – также остро, как и боль. Он понял с самого начала: эта сотня будет стоить ему двухсот. Кровь брызнула буквально с первых же ударов. Бен вытерпел их больше двадцати, изо всех сил удерживаясь от лихорадочных рывков. Бороться с этим дальше было невозможно, как с бурным течением реки. Когда же
