Пока не поздно...

имела не малейшего представления о каких-то там «целях», зато она имела большой опыт по вынашиванию детей. Поэтому-то она тут же, причём  весьма категоричным тоном,  сообщила Нонне, что почти всю беременность ей придётся пролежать на сохранении, потому что первая беременность в столь позднем возрасте могла окончиться совсем не тем результатом, которого ожидала Нонна. Воздыхатель на тот момент был отправлен из лаборатории в командировку, что Нонне было даже на руку, ибо делиться «своим» будущим ребёнком, которого она твёрдо решила воспитывать только сама, она не собиралась ни с кем. Правда, когда потенциальный отец вернулся назад, он сделал попытку выяснить, действительно ли дама его сердца забеременела от него, но разговор по городскому телефону ни к чему не привёл. С первых же фраз мужчина понял, что говорить с ним ни на эту, а так же ни на какие другие темы больше не желают. Заданный же им вопрос «Ты что, правда, беременна?» на какое-то время повис где-то в запредельном для уха межтелефонном пространстве, а неуверенным тоном добавленное «Я случайно узнал» было отпарировано фразой» «Мало ли, что ты узнал!»  После этого телефонная трубка была повешена, а номер телефона через некоторое время сменился. Так что дозвониться до своей бывшей любви будущему отцу ребёнка оказалось делом более, чем трудным. 
Больничные листы меж тем аккуратно сменяли друг друга, и в один прекрасный момент закончились отправкой Чистяковой Нонны Борисовны в декретный отпуск. Ну, а через два месяца комнаты «брежневки», где проживала Нонна со своей мамой, приняли к себе на постоянное жительство ещё одного маленького человечка – Лёнечку.
***
Странная это была любовь…
Если посмотреть со стороны – были они самой обычной парой «мама-ребёнок». Вернувшаяся из декрета на свою родную кафедру Нонна Борисовна, дополнительно взяла себе отличников выпускного курса, продолжая при этом заниматься научной деятельностью – короче, материально она была обеспечена так, что одна смогла бы обеспечить хоть двух Лёнечек (если бы, конечно, у неё родилась двойня). Об исчезнувшем к тому времени в небытие научном сотруднике она не вспомнила ни разу, как не вспомнила, например, о том, на какую полку перед уходом в декретный отпуск она складывала «не прошедшие испытания» химикаты.
Сына Нонна Борисовна не баловала, просто старалась обеспечить его всем полагающимся. С одной стороны, это было  непонятно, если не сказать – удивительно. Будучи в своё время единственным чадом на две семьи (родная сестра матери, приходившаяся Нонне тёткой, была бездетная), она росла избалованным ребёнком, все прихоти и капризы которого исполнялись моментально. Когда такие дети сами становятся родителями, они невольно начинают превращать детство имеющихся у них детей в продолжение своего собственного детства, без разбора скупая имеющиеся в «Детском мире» игрушки, книжки, одежду и обувь. Причём на цены внимание при этом, как правило, не обращается. Равно как и не обращается оно на то, насколько увлечён ребёнок новыми куклами или машинками, принесёнными из магазина. 
А Лёнечка особо Нонну Борисовну своими желаниями не утомлял: играл в то, что ему покупала мама, кашу по утрам ел ту, которую варила опять же мама. Нонна Борисовна вообще не могла припомнить за пять лет ни одного случая, где бы её сын не то, что бы закапризничал, а просто произнёс «не хочу». Внутренне она радовалась, что у неё растёт такой непритязательный ребёнок, которому что ни сделай – он всем доволен. Радовалась, не замечая, что она «давила» на Лёнечку своим мнением: «Носи то, что я тебе говорю, ешь то, что я тебе приготовила, пришло время спать – значит игрушки должны быть убраны. И не просто убраны, а аккуратно сложены в большую коробку, которая осталась от покупки нового пылесоса. Лёнечка  и носил, и ел, и убирал, и складывал, считая, что так и должно быть.
Вот и сейчас, приготовившись объявить сыну новость, что его не возьмут петь на утреннике, Нонна Борисовна даже не задумалась над тем, как он отреагирует на это известие. Понравится оно ему или нет – это было второстепенным вопросом. По её мнению, ребёнок в любом случае ДОЛЖЕН БЫЛ согласиться с тем, что скажет ему мама.
По большому счёту, так оно и получилось. Услышав, что его не берут на выступление, малыш на какое-то мгновение замер, затем поднял на Нонну Борисовну ясные голубые глаза и сказал только одно слово: «Почему?»
- Ну, почему…  - протянула Нонна Борисовна, и, взглянув на сына, попыталась найти ответ на этот вопрос:
- Поёшь, честно говоря, ты не важно, вот и ваша музыкальная работница об этом говорит…
- Елена Ивановна, да? – спросил Лёнечка.
- Да откуда я знаю, как её зовут, - поморщилась Нонна Борисовна, вспоминая утренний разговор с «серой мышью», у которой она и вправду не спросила ни имени, ни отчества, - сказано тебе, не будешь петь – и всё!
Сказала – и словно черту в разговоре подвела.
***
Какая это была чудесная штука!
У Лёнечки аж дух захватило, когда он увидел, что его друг Игорёк из соседнего подъезда раскатывает по двору на ярком двухколёсном самокате. И они тут же стали играть в «самокатные догонялки»: Игорь, изо всех сил отталкивался ногой от асфальта и уезжал за поворот, а Лёнечка пытался его догнать. Так продолжалось долго, пока, наконец, Игорь не предложил Лёнечке: «А давай поменяемся! Ты будешь уезжать, а я буду тебя догонять!»
Идея хоть на несколько минут стать хозяином замечательной во всех отношениях машины, тут же захватила Лёнечку. Он ни на секунду не задумался, что он не очень умеет держать равновесие, потому что у него никогда не было ни самоката, ни велосипеда, но тут же согласился продолжить игру. И у него даже стало немного получаться, хотя Игорёк догонял его достаточно быстро, как вдруг, вывернувшаяся из-за поворота машина перевернула небо и резко опустила его вниз. Лёнечка даже не успел удивиться такой перемене, как возникшая откуда-то темнота окутала его от макушки до пяток, при этом очень сильная боль заставила свалиться прямо на асфальт, о который он, падая, стукнулся головой…

… Женщина средних лет, уставившись в тёмный угол коридора, не моргая, смотрела на серый бачок, над которым висела табличка со словами «кипячёная вода».
- За что? Что я не так сделала? Почему это случилось именно с Лёней? – не останавливаясь, кружились мысли в её голове…
Но ответа не было. Никто не мог сказать убитой горем Нонне Борисовне, в чём она была неправа. И была ли неправа вообще… Вроде бы она всегда всё делала так, как надо. Вроде любила Лёнечку. Вроде всё необходимое у него было. Вроде…
- Зачем он только взял этот окаянный самокат? – всё повторяла и повторяла она побелевшими губами, - неужели он ему так был нужен?
И вдруг медленно, как будто это были кадры какого-то странного, медленного,  немого фильма, она начала видеть со стороны себя, Лёнечку, их жизнь,  их отношения. И так же медленно стало до неё доходить, что самокат её Лёнечке ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛ НУЖЕН!  И много, наверное, чего ещё было нужно, просто она этого не понимала, или не видела. А он не просил. Никогда не просил…
- А, может, и не просил потому, что знал, что ты, не позволявшая ему иметь своё собственное мнение, никогда не купила бы ему «такой никчёмной» по твоим меркам вещи? - вдруг строго спросил её внутренний голос.
Нонна Борисовна вздрогнула, будто этот вопрос она услышала наяву, и обхватила голову руками. «Фильм»  кадр за кадром всё продолжал крутиться в её мыслях, и внутренний голос всё настойчивее повторял и повторял свои хлёсткие вопросы. И Нонна Борисовна внезапно поняла, что она, ставившая свои интересы и желания выше интересов маленького сына, не видела самых простых вещей: чем он интересуется, что он любит, чего вообще в этой жизни хочет…
Теперь, скорее всего, думать об этом уже поздно. Поздно…
Вспоминая картину, как она увидела лежащего на сером асфальте маленького ребёнка, Нонна Борисовна сжала виски. Ведь это был не просто ребёнок – это был её сын! Но мысли не прекращали изводить её изнутри, словно в голове поселились молоточки, молотки и большие молоты. И среди всей этой какофонии и боли огромными буквами выделялось в её сознании слово «Поздно…»
…Белая дверь с закрашенными такой же белой краской окнами, над которой было написано «РЕАНИМАЦИЯ», приоткрылась, и в коридоре появился немолодой доктор. Он на ходу снял маску и начал протирать очки, а она, не смея шевельнуться, продолжила сидеть на узкой белой банкетке и впилась в него умоляющими  глазами.
- Ну, что? – только и произнесли её губы. Или ей только показалось, что они что-то произнесли? При этом Нонна Борисовна подумала, что если она сейчас встанет, то тут же рухнет прямо на покрытый белой плиткой пол…
Изморенное лицо врача, его усталый взгляд, пальцы, водившие салфеткой по стёклам очков, казалось, не предвещали хорошего ответа. Но доктор, посмотрев на побледневшую и осунувшуюся за последние сутки Нонну Борисовну, из последних сил устало улыбнулся одними только краешками губ:
- Идите домой, мамочка. Жив Ваш мальчик. Только что пришёл в себя. Теперь только время, время и время. Наберитесь терпения, всё образуется. Я уверен. 
Волна щемящих невыплаканных слёз от своей неправоты и одновременно от радости, что её Лёнечка не смотря ни на что, всё-таки выжил после того, как его сбила машина, и от мысли, что теперь она будет относиться к нему совсем по другому, застряла где-то посередине груди, мешая Нонне Борисовне  глубоко вздохнуть. Молоточки в голове как по команде отключились. Страшное слово «поздно» сначала превратилось из огромного в маленькое, потом сделалось крохотным,  а потом и вовсе исчезло…
А  доктор постепенно отдалялся от неё, идя по больничному коридору. Он тяжело ступал  по недавно вымытому полу, то и дело повторяя: «Слава Богу, обошлось. Обошлось! Обошлось…»