смертельный, ибо погибли в нём трое ею рождённых детей, и только одного смогла она защитить. Существует непреложное правило королевской семьи: каждые три года устраивает граф смотрины своим рождённым потомкам и под пристальным взглядом двора в ярком освещении огромного зала выводит мать своих сыновей и ставит их перед престолом Хозяина-Отца. Но сейчас он не отец и отцовские чувства уступают огню адскому в его глазах, и безжалостно красными факелами горят тела детей, в коих хоть каплю любви и нежности в сердцах замечает его пристальный взор. Снова и снова память заставляет Диару кричать от ужаса и боли, показывая ей три горящих маленьких существа и заполняя её голову криком ужаса и боли несчастных детей, унаследовавших от материнского сердца нежность, которая слабостью считается в мирах Князя Тьмы. И каждый раз хрупкое тело женщины собой закрывает самого маленького из всех четырёх детей. И сила любви и преданности матери чаду своему лицом к лицу встречается с огнём ада, кольцом теперь опоясавшим её с ребёнком на руках, и решившей сгореть вместе с ребёнком, чем оставить его хоть на минуту. И вспыхивает голубым светом её сердце любви полное, и огонь начинает растворять огонь и отступает красный, затухая. И охнул зал, дыхание затаив. В голубом свечении посреди расступившейся толпы стоит женщина – мать и тихо спит на руках дитя, прижавшись к её груди. И нет уже во взгляде её страха, а свечение медленно распространяется вокруг и вынуждены твари расступиться и должен граф взгляд отвести от сияния и признать поражение обязан сейчас, ибо стоит сейчас сама Богородица с младенцем на руках в его замке. Склонив голову, опускается на колени Хозяин мира, принимая волю Родившей Спасителя всем смертным. Спасенный Богородицей ребёнок так и остался единственным сыном Диары и самым дорогим её сокровищем на тысячи лет, а ещё доказательством, что не забыла её Матушка грешную и мольбы о сыне слышит. И часто Диара просила, чтоб грех её великий не лёг на плечи сына. После таких ночей мольба её к Матушке была ещё сильнее, а желание вырваться из круга адского торопило в познании всех сил мира смертного.
Диара зашла в комнату сына, и счастье блеснуло в глазах матери и младенца, счастье лучиками искрящимися комнату заполнило, в воздухе запело вместе с лепетом детским и нежным материнским словом: «Родной мой, ясный мой, как ты тут?». Оставим их в нежности, и кто бы мог предположить, что под сенью замка Люцифера кроется великое сокровище – Любовь и охраняют её как зеницу ока и Боги и люди. Судьбы разные у сыновей божьих, но чем тяжелее судьба и ноша серьёзнее и значимее, тем больше Он Своей Любви в дитя вкладывает, тем жарче сердце сына или дочери гореть должно, какой бы дорогой к Богу ни шёл, а если за собой людей повести должен, то и гореть его собственное сердце должно жарко. Так Отец Великий всех собирает: присылает поводырей разных, в одеждах разных, в формах разных, и собирают они по земле каждый своё стадо. Так религии Отец дал разные, так вер разных дал, богов разных присылал, пророков по странам рождал. И каждому задание было: «Ведите к Богу, тем путём ведите – каким идти хотят, только чтоб шагали, а не спали, ведь в пути можно с одной дороги на другую ступить на перекрёстке, надо чтоб шли и дошли. Вы зовите их на языках разных. Коль слышат глас любви – зовите на этом языке. Коль в сердце боль и ненависть, и глас Любви недосягаем для них сейчас, зовите на языке их – ненависти и боли, соберите и найдите цель, а она всегда есть – ко Мне идти, вот и придёт момент – отрекутся от ненависти и боли, ибо насытятся ею вдоволь. И сгорит она в стремлении войска вашего к Огню Великому. Истину говорю вам: неспасённых нет, есть пути спасения разные». Мудрость в словах великая, да только сердце материнское с той мудростью не согласное, кричит от боли предначертанного и готово жизнь и счастье своё к ногам сына как дар безвозмездный положить с радостью великой, сколько раз в небо вопль её раздавался: «Забери мою жизнь, но измени судьбу сыну! Есть право матери – мольба, смилуйся, прими жертву».
А что же наша несчастная, испросившая приёма у хозяина замка? Приоткроем двери крепкие и ушами Луизы подслушаем происходящее в кабинете.
- Я слушаю, Вас, мадам. Что привело Вас ко мне?
- К ногам Вашим, граф, жизнь свою кладу, милости прошу, сын погибает, лекари бессильны, всё, что имела, давно продано, роздано. Не смущает меня потери эти, жизнь сына прошу сохранить, более чем свою собственную. Знаю, слухи о Вас ходят страшные, но и это не страшит меня сейчас, лекарь трое суток дал жизни сыну.
Тут скороговорка её и причитания прервались рыданиями, и боль и скорбь заполонили душу женщины, и боль и скорбь слезами у Луизы пролились. Зашлись сердца двух женщин в страхе и ужасе. И жизнь остановилась на мгновение и длительно оно показалось. А граф молчит и хмурится.
- Знаешь ли, женщина, – кого просишь о помощи?
- Знаю!
- Знаешь ли, женщина, какова плата за такие просьбы?
- Знаю!
- Даю тебе три дня на решение, коль не передумаешь – позови в голос: «Зову, Тебя, Властитель Тьмы и Порока, я, Агнесса, отдаю Тебе душу свою и тело за жизнь сына моего». И отойди в сторону от кровати болящего. Да свечи потуши, сам зажгу, да иконы сними и крест над кроватью, а на утро – пойдёшь – куда позову, и про сына думать забудешь, возврата тебе к нему нет, будет жить ребёнок, и богат будет, вернётся к нему твоё состояние, ещё богаче будет, чем был. Ступай, женщина. Три дня тебе дано.
С грустью посмотрел граф на женщину, может потому, что смерть сына – благом бы для младенца этого была, а матери не понять того, а вот ад на земле и миры его после смерти – куда более страшными ей покажутся. Не могут люди волю Отца со смирением принимать, а уж о благодарности и думать нечего в такие минуты. Эх, смертные, смертные… Шатаясь и с трясущимися руками, женщина направилась к двери. Была ли в ней сейчас жизнь, иль уже умерла – трудно сказать, одно в голове теплилось – жить будет сын, кровиночка родная. Так и кричат во все времена матери неразумные: сохраните жизнь дитя любыми путями, так и попадают в полон к Хозяину, по безверию в руку Божию милосердную. Как стар мир, как устал граф. Луиза очнулась и стремглав бросилась по коридору, вниз по лестнице, надо собрать бедной женщине с собой и вещей и продуктов, видно скитаться ей придётся до конца дней своих. Оступилась Луиза, падает вниз служанка, никому не дано безнаказанно разговоры Хозяина слушать. Альберт безжизненное тело нежно поднял, и скупая слеза за глупость человеческую женскую скатилась по щеке воина, одна надежда, что заступится Диара за преданную служанку и не в мир огня адского душенька её попадёт, а в спокойный мир теней, где гораздо тише время протечёт до прощения Божьего.
Тяжело начался день во владениях графа, значит, и вечер не предвещает ничего хорошего и весёлого. Основные сцены этой пьесы разыгрываться будут вечером и ночью. А сейчас город шумел и шептал. Балл готовился грандиозный, приданое невесты уже несколько лет делало её лакомым кусочком среди холостяков города, а статус и положение в обществе, гарантированное родственными связями с королевской семьёй, – перекрывало все мыслимые и немыслимые плюсы. А если прибавить к этому необыкновенную красоту обладательницы всего этого богатства, то картина станет почти полной. Почти, потому что крылась загадка в самом происхождении этого цветка и покровительстве ей загадочного графа Мегрейда. Все ожидали чуда, чуда пышности и фейерверка богатства и вычурности. Ожидали, что будут члены королевской семьи и это вносило ещё большую сутолоку и неразбериху в жизнь горожан. Даже дворники целую неделю обсуждали вопрос: по каким улицам проедет королевская карета и экипажи с гостями. И уж чего горожане не видели со дня основания города: по всем улицам было приказано поставить столбы и провести освещение, первое время улицы города пустели только далеко за полночь – люди с великим удовольствием прогуливались под фонарями и вели неспешные беседы. Правда, кабачники и хозяева местных лавок и забегаловок были крайне недовольны этим новшеством – посетителей резко убавилось и доход тоже. Видано ли: даже в столице жители не могли похвастаться таким освещением. Горожане вольно или невольно высоко подняли свои головы, некоторые даже стали предполагать, что вполне возможно скоро грянут важные перемены и столицей станет именно их некогда довольно захудалый городишко. Стали вспоминать все знатные и малознатные семьи и приписывать им родство с князьями и вельможами, с королевскими дворами, естественно всё это домыслы, и всё было «притянуто за уши» - как сказал бы городской дворник. Но всем всё нравилось и развлекало.
Солнце пошло к закату и мягкая песня огня, в течение дня согревавшая горожан и город, стала затихать. Что ж огонь придумает на ночь? Как проявится, когда рубиновый закат допоёт свою песню? Возможно ли, человеку смертному за жизнь краткую привыкнуть к огню опаляющему. И любовь и страх в их отношениях сквозь все жизни проходит. Не может огонь человеку подчиняться и дразнит порой силой своей жаркой и мягкостью тёплой комфортной. Да кто предел его силе знает, кто мягкость его как милость принять мог? Мало таких на земле всегда было. И манил к себе он всегда человека, всегда притягивал и завораживал. Готовит граф феерию огня, строг и сосредоточен взгляд его огненный на город с высоты взирающий, многие в ночь эту по праву узнают цену жизни человеческой, злату и серебру, дружбе и верности, любви и ненависти. Всколыхнёт город буря огненная, уже и свечи зажжены и стоят по четырём сторонам города в хижинах разных и ветер тихо обороты набирает – кружит над крышами, мягко листву шевелит. Только пёс бродячий, видно беду чуя, успокоиться не может и сон не идёт к ему, скулит, и кости лап перебирает будто бежать собрался. Вот скоро время подойдёт и в одной их старых лачуг старуха древняя нечаянно заденет свечу и та на солому – настил на земляном полу, упадёт и искра схватится тихо, а старуха спать ляжет полуслепая, дело своё исполнив роковое сама того не заметив и не ведая. В другом доме, и повыше, и побогаче, слуга свечу на ночь задуть забудет, да не с кого спрашивать за недосмотр к утру будет. В третьем – бесноватая с огнём сыграет – тихо по комнатам пройдёт, как нянькины глаза крепким сном закроет ночь, тихо шторы да ковры подожжёт, посмеиваясь. В четвёртом и того проще – искра на скатерть брызнет и тлеть будет пока режиссёр этой феерии вспыхнуть ей не повелит. Четыре стороны света, четыре стихии играть будут, четыре по кругу свечи своего часа ждут. Всё готово у графа. Пора бал начинать, пора, уже и кареты к подъезду спешат, и лакеи в парадном суетятся, огнями освещено всё вокруг замка, блестят в их огне бриллианты на женщинах, шорох платьев и шум радостный голосов людских, от красок тканей вычурных в глазах рябит, от улыбок белозубых. Пора.
14.
Диара не любила выходы в свет, знала, что там, где граф игру затевал – горе людское рядом ходило, и многие жизни переставали быть спящими. Как ветер – ураган, сносил он появлением своим тихим и незаметным пыль забвения с сердец людских, заставлял трепыхаться, как
