смотрел, как она старается её погасить. Настанет время, когда эта женщина, его королева сможет без слов одним взглядом заставить его замолчать и удалится. Но когда это ещё будет, пока же он вызывал в душе этой женщины негодование и протест. Как он и предполагал, как подсказывал ему его многовековой опыт – ещё долго она будет ненавидеть его даже за то, что он создан и существует. Не скоро дождётся он её прощения и принятия, а уж до благодарности с её стороны и вовсе далеко. Все беды этого тяжёлого мира всегда ложились на его голову. Граф прервал ход своих мыслей. Почему эта женщина заставляет его, Хозяина этого мира, чаще, чем требовалось бы думать о тяжести его ноши, о его роли здесь на земле, о тех чувствах, что он вызывает? В этом хрупком теле сильный дух. Граф вздохнул, и Диара не смогла понять – почему, чем вызван был вздох этого существа.
- Простите мне мою дерзость, я рада видеть Вас, граф.
Всё-таки, не смотря ни на что, она старалась уважать его, и главное, не стоит его злить, по крайней мере, до той поры, пока не узнает – зачем он здесь.
- Милая Диара, прошу Вас прервать свой отдых в этом прекрасном месте. Мне требуется Ваше присутствие в городе, у графа Н. сегодня помолвка и мы приглашены на ужин. Светские приличия обязывают меня быть вместе с супругой. Вы сможете вернуться обратно после церемонии.
Он улыбнулся, а Диара облегчённо вздохнула. Значит с сыном всё в порядке и его приезд не связан с вчерашними событиями здесь в замке. Это уже неплохо. В глазах женщины опять блеснул огонёк недовольства, она решила, что причина малоуважительная, но надо подчиниться.
- Что ж, я оставлю всех слуг, кроме Луизы, через полчаса мы можем выезжать.
Граф повторно и теперь с благодарностью поцеловал руку жены, и легко взмахнув рукой, переместил их обоих в замок. Диара, оказавшись в своей комнате начала сборы. А граф отдал приказ готовить карету к выезду. Луиза, вбежав в комнату хозяйки, как всегда, начала щебетать обо всём на свете: как внезапно появляется и исчезает граф и как это трудно переживать, какие вещи необходимо взять с собой на приём, а какие можно оставить, что надо отложить все запланированные здесь встречи и отправить посыльного с извинениями, что сейчас в моде и как будут одеты дамы и что дождь в дорогу – это хорошая примета. Через полчаса всё было готово и собрано, карета отправилась по горной дороге обратно в город. А граф замолчал на всю поездку и просто спал. В конце концов, каждому в карете было о чём подумать, и даже болтливая Луиза прикусила язычок.
13.
Возможно ли, человеку смертному за жизнь краткую привыкнуть к огню опаляющему. И любовь и страх в их отношениях сквозь все жизни проходит. Не может огонь человеку подчиняться и дразнит порой силой своей жаркой и мягкостью тёплой комфортной. Да кто предел его силе знает, кто мягкость его как милость принять смог? Мало таких на земле всегда было. И манил к себе он всегда человека, всегда притягивал и завораживал.
Мягко солнечные лучи огнём своим встретили карету графа у городских стен, позолотой по куполам замков и храмов пробежали, зайчиками нежными по окнам и витражам попрыгали. Весело на лицах ранних прохожих – день удачный будет, без дождя, без сильного ветра. Любят люди размеренность, не торопятся. Легко с солнцем улыбку знакомому послать. Гладит каждый солнечный луч прохожего по голове, плечам, рукам, помогает мужику на площади метлу покрепче держать, лужи подсушивает, грязь убирает, трудится и вселяет радость в грустную жизнь городского дворника. Успокаивает солнечный луч собаку бродячую, голодную всю ночь, теплом согревает и уже желание у неё появляется хвостом повилять и дворнику даже с его метлой страшной и злобной, всегда на неё нацеленной. И приходит псу желание пробежаться по улицам города, может луч солнца оставил там корочку хлеба или как чудо – косточку подкинет мясник старый и жадный. Просыпается город, просыпаются надежды людские и собачьи на будущее, будит их огонь светила великого этим утром и мягко и нежно. Привыкли люди к таким обещаниям светила, верят каждый раз и мало благодарят по утрам за это чудо, как в постоянном сне пребывают, мало чем от пса голодного порой отличаются. Ни благодарности, ни просьбы не посылают. Не шевелится в душах людских благодарность, не чувствует этого граф, давно уже не чувствует, проезжая так по улицам городов и деревень человеческих. Карета подкатила к подъезду графского особняка и кучер, мгновенно спрыгнув с козел, уже открывал дверку, как под ноги графа бросилась, невесть откуда взявшаяся, женщина. Упав на колени, она пыталась обнять графские ноги, присчитала и всхлипывала так бессвязно, что никто из прибывших не мог разобрать ни слова. Лицо было, практически на половину, закрыто старым покрывалом-накидкой и видавшая виды одежда скорее подходила нищенке, но что-то угадывалось в ней и говорило, что женщина не так давно оказалась в таком положении, может руки, нежность и благородство которых не скрыла даже грязь, может локон волос – приятного рыжего оттенка. Взгляд графа скользнул по женщине. Слугам, выбежавшим из дома навстречу графской карете, было велено отвести её в дом и привести в порядок при этом накормить досыта. Стон вырвался из груди бедняжки, она наотрез отказалась идти вслед за слугой и молила графа выслушать её прямо сейчас. Такая настойчивость, в другое время, вызвала бы наказание, и граф, не терпящий поспешности и несогласия с собой по любому поводу, просто мог прогнать её. Но что-то в женщине напомнило ему о его размышлениях во время поездки по улицам города: вот человек, так настойчиво просящий, стоит его принять, и верно – стоит, ведь так мало стали просить.
- Хорошо, мадам, я готов выслушать Вас прямо сейчас, но для этого Вам всё же придётся пройти в мой кабинет. Прошу Вас, следовать за слугой.
Теперь глаза женщины приобрели некую надежду, и она последовала за Альбертом.
Вся эта ситуация несколько смутила и Диару и Луизу, но женщины были приучены не вмешиваться в дела графа и ни одна не могла нарушить его волю. Но каждая прониклась к бедняжке сочувствием и сразу стали предполагать – что же могло произойти и как можно облегчить её участь. Луиза по простоте и доброте душевной сразу стала перебирать в уме все свои наряды, стараясь подобрать те из них, которые будут точно впору этой несчастной, надо срочно забежать на кухню и приказать поварам приготовить обед для неё. Тут только она вспомнила, что и хозяин с хозяйкой тоже должны уже проголодаться и пора приступать к своим обязанностям, всё это закрутилось в бедной голове служанки, и она полетела отдавать все необходимые распоряжения. Диара, велев отнести свои вещи в комнаты, решила подняться в комнату сына, её сердце пело от радости предстоящей встречи с малышом. Его голубые глаза с момента его рождения стали символом её жизни, единственной её опорой и радостью, её надеждой на Божье прощение и милость. Став Королевой в мире Тьмы, эта хрупкая на вид женщина приобрела несказанную власть и силу. Её армия преданных и проверенных слуг-воинов была сейчас самой многочисленной за всю историю Князя Тьмы на Земле, конечно, после войска самого Хозяина. Ни одна Королева не подчиняла себе существ столь агрессивных и сильных, не было в истории столь властной и мудрой Королевы. Это задевало самолюбие Графа и одновременно – тешило, он со скуки не раз устраивал мелкие интриги и забавлялся метанием слуг между двумя хозяевами. Но в одном графу пришлось уступить практически без боя: воспитание сына полностью взято было Диарой под свой контроль. Нельзя сказать, что она лишила мужа и отца общения с сыном, но всё происходящее с малышом разрешалось или запрещалось именно ею, каждое слово граф вынужден был осмысливать, прежде чем произнести его ангелу с голубыми пока глазами. Диара требовала при общении с сыном избегать магии до момента исполнения ему 11-летнего возраста, и на это граф вынужден был согласиться. Но несколько раз всё же, играя с сыном, доставил ему удовольствие и остался сам при этом очень довольным – сын внимательно наблюдал за происходящим и повторил произнесённое отцом с безукоризненной точностью, при этом глаза его, вмиг повзрослевшие, вспыхнули тем самым обжигающим огнём ада. Рождение такого сына предвещало ему не только поддержку в служении, но и окончание исполнения им своей миссии здесь на Земле, ведь тянул и манил Великий Космос с огромной, как пять таких планет как Земля, родиной Ваала. Кристально чистая и светящаяся голубовато молочным цветом родная планета часто всплывает в памяти, и старый Мегрейд, без видимой причины, а только из-за этой тоски, гневно сверкает в такие моменты глазами, готовый в пепел серый превратить любого. Многое в связи с этим стало прощаться Диаре, многое стало уступаться матери такого младенца, усилена была охрана замка, подобраны с особой тщательностью слуги и служанки, в сердце каждого из них мог гореть только один огонь – огонь служения младенцу.
Кто есмь люди? Дети Божьи, без сомнения, ибо только Он, Великий, мог одного сына своего послать на землю к добру людей звать, искрами любовь Божью в них зажигать, сердце своё даря Копью Судьбы и Кресту, к Отцу Великому стадо вести смиренное. А второго - Зло сердец людских, язвы зависти и ненависти, гниль и червоточины душевные высветить, поднять, объявить и взрастить, как капусту на грядке, а потом под Огонь Божий, к стопам Его преподнести стадо гневливое и горделивое, и самому голову склонить перед Создателем. И тот и другой под перстом Божьим по земле пойдут, сквозь боль и муки свои и людские как сквозь чащу непролазную пробираться будут, один сын и второй, один дорог и второй также. И нет счастья человеческого при жизни ни у первого, ни у второго. Одна Вера, сквозь боль кричащая: «Верую!», одна Любовь, в сердцах их бьющаяся и по жилам вместо крови текущая потоком огненным: «Прости им, Господи, не ведают, что творят». И ненависть мира людского при жизни и тяжкий крест в конце её как избавление. С момента зачатия Диара надежду питала, что не быть сыну ни вторым ни первым из сказанных. Желала судьбу ему обычного смертного, в радости в поле трудящегося, чтоб колосья пшеничные перед взором его колыхались, когда главу склонит ко сну, а руки снопы помнили и вязали, а не меч калёный с кровью застывшей по лезвию помнили. Потому и запрет поставила на магию и за разговорами строго следила. До одиннадцати лет право сына на жизнь обычную у Создателя вымолить решила, коли будет на то воля Его и милость, а коли Мегрейд встанет на пути – готовила она тела свои и растила силу свою, в любую минуту способная встать на защиту судьбы сына и только одно страшило её и колебало уверенность матери – что если Создатель неумолимым окажется и не изменит задуманного, не вымолит любовь матери земной у Творца Великого счастье сыну быть обычным. Не встанешь против Мысли Создавшего и тебя и сына твоего. И искала Диара в летописях все случаи изменения судьбы.
Руки материнские в мольбе часто к небу возносились, а слёзы страха и боли глушили все звуки вокруг и внутри, и стон её по ночам будил и пугал Луизу. В эти ночи Память опять играла с женщиной, напоминая ей смертельный бой,
