Moof - часть четвёртая...
От известкового завода добраться до деревни можно было тремя разными дорогами. Все они были длинными и труднопроходимыми, но в холодной и дождливой Сибири никогда не бывало простых и коротких путей. Примерно в одной версте от его ветхого забора проходил старый и неширокий просёлок, обросший по бокам редкой седой полынью. Можно было пойти этим путём, и брести по нему, летом кашляя от седой пыли, весной и осенью проваливаясь по колено в грязную тележную колею, а зимой пробираясь сквозь метровые снежные барханы и отыскивая усталыми от колючей пурги глазами, всё время ускользающее от взора приблизительное направление. Туда, где на востоке еле виднеются белёсые вершины заросших кривым лесом далёких гор. Хорошо если милосердно подберёт кто-нибудь возвращающийся из города, или подвезёт попутчик с известкового завода с грузом негашёной извести. Но такое случалось очень не часто, гораздо чаще приходилось весь путь проходить своими ногами. Уполномоченный из района каждый раз приезжая в деревню обещал, что скоро колхозу может быть выделят хотя бы старенький грузовик АМО, но пока начальство щедро выделяло только выговоры и разносы.
Можно было взять лодку, и, отдавшись на волю волн долго плыть вниз по течению реки плещущей о базальтовый берег буквально в ста саженях от печей для обжига. Но неторопливая река настолько причудливо изогнута между гор стекающих в сопки, и сопок перетекающих в горы, и имеет столько крутых змеящихся загибов, заворотов, петель и узлов, что такое путешествие в родные места, займет как минимум двое суток и это в одну сторону если не делать остановок. А с остановками на дорогу уйдут все трое.
Есть ещё один комбинированный вариант. Можно по старой дороге добраться до ближайшей мелкой и заросшей острой как бритвы осокой старицы, сесть в небольшую лодку и срезать значительную часть пути пробираясь по запутанной системе проток и ручьев. Правда, там пару раз придётся перетаскивать лодку через узкие заросшие острой осокой перешейки, зато через пять шесть часов петляния по этому природному лабиринту можно выплыть к крошечному ручью, от которого до деревни останется не больше пяти вёрст пешего пути через тайгу. Большинство знающих об этом, предпочитало добираться именно так. Выйдя очень поздно вечером после изнурительной работы в дорогу, ещё ранним утром до петухов можно было созерцать пейзажи родных огородов и избитых кривыми коровьими копытами луговин.
Все эти узкие протоки обладали чёрной странной магией таинственности. Высокие деревья стоящие по берегам становились узкими ущельями огораживающими эти таинственные миры от яркого солнечного света и следовательно от всего того что находится в мире за стеной этих деревьев. Лёгкая небольшая лодка бесшумно парила над почти неподвижными водорослями, и только слабый плеск вёсел и опадающие с них крупные жемчужные капли вспугивали огромных жуков плавунцов погружающихся в пучину подводных джунглей в жестоких кровавых поисках добычи. Это непередаваемое сочетание тёмной воды, светлого неба в вышине над каньоном из яркой густой зелёной листвы, заставляло душу наполняться тревожным покоем и малоосмысленной задумчивостью. Густые запахи мокнущей по берегам осоки и свисающих с деревьев вуалей тины дурманили и замедляли разум, изгоняя из головы проблемы кажущиеся из этого потаённого места не первостепенными и не существенными. Но потом наступал вечер, гасивший краски и медленно наступала ночь которая не казалась уже настолько благостной. А если на небе не всходила луна, или её закрывали густые облака, всё превращалось в первородный ужас….
Возможно, именно так сумрачный мир и выглядел сразу после своего мгновенного сотворения. Ещё до того, как великий господь, своей пульсирующей мыслью милосердно размышляя о людях и зверях, разделил небо, воды и твердь земную на совершенно разные по твёрдости и ощущениям субстанции. И когда одновременно было темно, холодно, сыро и всё сущее было не обозначено словом и было абсолютно бессмысленно. Луна единственный союзник, позволяющий забыть ужасы ночи. Гораздо страшнее, когда бредёшь глухой ночью по сырой и страшной тайге, и пытаешься понять, твёрдая ли человеческая дорога лежит у тебя под усталыми мокрыми ногами, или ты уже забрёл по звериной тропе в неизбежную глухую неизвестность. И неведомая огромная и злобная опасность жадно открыла жаркую пасть с окровавленными острыми клыками у самых твоих сведённых от прохлады плеч, за твоей ссутулившейся от страха спиной. Страшно хочется обернуться, но ещё страшнее это сделать, потому что всё это может оказаться жестокой правдой. В такой кромешной тьме, правдой может оказаться всё что угодно. Наша жизнь настолько проста и примитивна, что понадобятся сотни лет, чтобы понять это! А может быть, как раз в этот момент она, твоя опасность, ожидает тебя совсем недалеко впереди. И стоит тебе отвести вырывающиеся из орбит глаза в сторону, и повернутся к ней напряженными сонными артериями на извороте шеи, как она жадно вцепится в ещё тлеющее тепло твоего тела и выпьет всю кровь из твоего страдающего живого животного организма. Время застыло, завязло, застряло, утонуло в этой зловещей тьме. И только сбитое твоё испуганное дыхание и хлюпающая под ногами грязная жижа, называемая деревенскими жителями землёй, ещё возвращает тебе чувство реальности существования.
Осознать, что ты уже почти вышел из тайги и находишься совсем близко от деревни, возможно только по ещё большей чем в тайге вязкости и разбитости дороги, и обострившимся запахам. Если среди деревьев они кажутся безликими и размытыми, плавно перетекающими из одного в другой, то здесь они наоборот обостряются, отделяются друг от друга и густеют. Запах свежей, разрытой заступами и боронами почвы на кочковатых небольших огородишках, спорит за вселенское первородство с не менее сильными запахами конского и коровьего навоза. По лености вековой крестьянской, вываливаемого в самых неподходящих для этого местах. Он, этот один из самых главных ингредиентов крестьянской жизни вездесущ и неотъемлем, как ветер и дождь, как воздух и вода. Он лежит кривыми бугристыми возвышениями у покосившихся и поломанных заборов, у стен сараев разлагая своим пагубным воздействием и так прогнившие тонкие брёвна неприглядных серых построек. Порой он навален безобразными кучами в самом центре дворов и летом зарастает зарослями крапивы, лебеды и прочной волокнистой конопли тянущей свои трёхметровые стебли к слепящему солнцу, жаркой раскаленной сковородкой пекущему на небесной сфере белые рваные блины-облака…. Запах зарослей крапивы, лопуха, конопли и мокрой картофельной ботвы уточняет ориентиры и направления. Поэтому, человек выросший в деревне, может примерно ориентироваться даже ясно не видя конечной цели своего движения. Расположение домов и дворов выдают и острые звериные запахи, исходящие от влажных коровьих тел устало лежащих под дырявыми навесами, и вялые короткие переклички пугливых собак изредка напоминающих о своём жалком существовании.
В этот момент понимаешь, что нет во всём земном мире более неподходящего места для разумной жизни, чем эта утонувшая в дожде, грязи и навозе маленькая деревушка не чадящая в этот час ни одним, даже самым слабым свечным огоньком в косом оконце присевшей до самой земли избушки. Потому что и в самой бескрайней степи и в самой безлюдной пустыне жажды жизни больше чем в этой непроглядной тьме. Там на все четыре стороны простор и свобода. Там высокое небо без конца и без края, простор для вечных птиц в небесах и тайных зверей под землёй. А здесь непролазная тайга, которая окружает тебя как колючая проволока и некуда сбежать и некуда спрятаться, потому что нет смысла прятаться там, где никто тебя искать не захочет, где тебя никто не ждёт и ты никому не нужен. Трудно поверить, что можно прожить всю жизнь в этом забытом господом месте, жалким червём копошась в земле, ничего не желая менять, смирившись с предначертанностью своего недолгого пути, начинающегося на грязных тряпках колыбели качающейся у места своего рождения и кончающегося кривым крестом на своей убогой сырой могиле вырытой у самого болота.
Оттого так землисты и морщинисты почти никогда немытые лица заморенных работой худых мужиков, так некрасиво торчит во все стороны их жиденькая неопрятная щетина, оттого так сутулы их плечи и безобразно кривы их испачканные в земле мозолистые руки. Оттого так хрипло и прерывисто их дыхание, отдающее скотским естеством и нескончаемым запахом не проходящего бражного и самогонного перегара и лука. Оттого так малорослы и забиты их женщины, оттого так безобразны заплаты их бесформенных юбок и не причёсаны жёсткие скатавшиеся в колтуны волосы. И уже в тридцать лет не отличить их от пятидесяти и шестидесятилетних. И не вызывают их формы с рябыми лицами, обвислыми животами и воспалёнными крупными суставами даже простого мужского желания, а вызывают только невыразимую печаль и жалость, за так мгновенно и бездарно прошедшую самую короткую в мире молодость.
Они смотрят настороженно и агрессивно и одновременно глупо и покорно, как это может сочетаться непонятно, но это так, и поэтому вызывает некоторое отторжение. Их голоса, обычно высокие и резкие, могут звучать злобно, могут плаксиво, могут выть горестно и безысходно, но почти никогда они не бывают красивыми и умиротворёнными. Как они умудряются размножаться? Ведь в здравом уме и осознанно это можно делать только несколько первых лет семейной жизни, когда естественная женская красота еще иногда проявляется через тяжелую гримасу пришедших будней.
Но при этом половина из деревенских баб имела детей заведённых на стороне. Мужики об этом догадывались, и поэтому всякая замужняя баба была под подозрением изначально. И ведь все знали, что было за что. Часто бывало, что поймав, подкравшись к бабе собирающей грибы или ягоды в лесу, если было на то желание, соседский или совсем посторонний мужик молча валил её на траву, и задрав юбку делал своё дело торопливо и постоянно оглядываясь по сторонам. Сопротивления почти никогда не оказывалось. Бабы, привыкшие к постоянному домашнему рукоприкладству, просто боялись сопротивляться, чтобы избежать неизбежного при этом избиения. Тем более в глухом месте и помочь-то будет некому если что. Лежали на колючей лесной подкладке тихо и покорно, не ужасаясь и не строя планы мести, и неизвестно какие мысли
Тяжко, прочитала и подумалось, что именно таким бывает похмелье.