Главное открытие Д.Быкова, которое он обрушивает на читателя в этом сюжете: причина расправы властей с Ахматовой в августе 1946 года - «крошечное предисловие к “Реквиему”: “А это – можете описать?” - “Могу”». На беду Д.Быкова, «Реквием» к тому времени, конечно, ещё не был опубликован (такая шумная реакция на неопубликованное произведение выглядела бы очень странно, хотя бы потому, что совсем не в интересах властей было привлекать внимание к сочинению, посвященному такой болезненной теме и обладающему такой взрывной силой). Мало того, Д.Быков сосредоточился на словах Ахматовой, которые она вписала только в 1957 году! А Д.Быков посвятил этому «Могу» весь свой очерк, нагородил на это «Могу» горы своей глубокомысленной «философии», и сам очерк назвал именно так. Что называется, очень серьёзно вляпался со своим халтурным верхоглядством. А почему вляпался – потому, что тогда, в 2012 – 2015 годах ничего не знал ни о контактах Ахматовой с советником британского посольства И.Берлиным, ни об очень тёплом, даже восторженном приёме, который отличал её встречи с читателями в Ленинграде и Москве в апреле 1946 года. Уровень неосведомлённости с предметом, для автора «Курса», - просто возмутительный.
Д.Быков договаривается до того, что без тюремных очередей настоящей поэзии не бывает («Расшир. курс», с.48): поэтому настоящая поэзия и была «возможна в советское время, всему вопреки, а сейчас, за редчайшими исключениями, ахти». Но была же поэзия, и совсем неплохая в разные досоветские времена: Державин, Пушкин, Баратынский, Лермонтов, Тютчев, Фет, Некрасов, Анненский, Блок. При разных размерах тюремных очередей, а, бывало, - и совсем без них. Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Волошин, Цветаева, Кузмин, Маяковский много успели сделать ценного ещё в досоветское время, до «тюремных очередей».
За всеми этими Гималаями нелепиц в октябре 2016 года последовал очерк Д.Быкова «Анна Ахматова. Постановление» в журнале «Дилетант», в «Портретной галерее» Д.Быкова. Очерк посвящён событиям 1945 – 1946 годов, поэтому почти всё, что ранее было нагорожено по адресу Анны Ахматовой в трёх книгах Д.Быкова («Борис Пастернак» и два «Курса»), как бы остаётся непоколебленным, правомерным, остаётся как бы в силе: и воспевание революции в сборнике «Anno Domini»; и «Поэма без героя» в качестве «страшного памятника страшным 30-м»; и всенародная слава, будто бы доставшаяся Ахматовой лишь в 1940 году, когда её «снова начали печатать»; и что культ её создавался преимущественно «истеричками»; и что в той же «Поэме» не разберёшься, где о ком; и что настоящей поэзии без тюремных очередей не бывает.
На этот раз разъярённым тигром расправляется Д.Быков с гнусными «ахматоборцами». Формально он отделяет при этом «уважительных» ахматоборцев Жолковского и Синявского от «идиотов и подонков, которых и в наше время хватает». Но это – явно неуклюжая уловка, так как далее он рвёт в клочья тех, кто не понимает, каково это, когда тебя «вычеркнули из списка живых, лишили хлебных карточек и любого заработка». Неуклюжая потому, что совсем недавно в 2012 и 2015 годах в своих «Курсах» Д.Быков почтительно поддакивал ключевым тезисам А.Жолковского о том, что «Ахматова искореняла в себе всё человеческое», что «поднялась над обыденным» и «радостно принимала испытания», что «её аскетизм доходил до мазохизма»! Тем самым Д.Быков косвенно присоединяет и А.Жолковского, и самого себя к тем же «идиотам и подонкам». То есть и на этот раз он нисколько не помогает читателю сориентироваться в джунглях быковских словоизвержений: кто и когда был прав, и какую позицию Д.Быкова следует считать правильной сегодня, а какие его высказывания сегодня следует считать ошибочными? Кто же прав: «ахматоборцы», «истерички», «подонки», «идиоты» или кто-нибудь ещё? Ну, хоть какие-нибудь ориентиры! Но Д.Быков, видимо, считает, что читатели каким-либо образом выкрутятся самостоятельно, без его подсказок; да он, вероятно, не всегда и помнит, что и где он нагородил по какому поводу. Но косвенно он теперь, в 2016 году решительно отмежёвывается от всего, что написал по поводу Ахматовой в книге «Борис Пастернак» и в двух курсах. Мало того, он теперь величественно отгораживается и от самого Жолковского, которого так почтительно цитировал в «курсах», и на концепцию которого, в сущности, только что, в 2015 году опирался. Подчёркнуто отстранённо теперь он называет Жолковского «ахматоборцем», правда – ахматоборцем из «приличных». Теперь он даже не упоминает о том, что Ахматова – самый советский из всех советских писателей. О её «аскетизме вплоть до мазохизма» и других подобных мерзостях. Ни о том, что её в 1940 году «снова начали печатать», то есть «не так уж и преследовали». На одном он продолжает настаивать: «Ахматова никогда не знала такой славы ни при жизни, ни посмертно». Тут, несомненно, следует чётко отделить скандальную славу жертвы политических преследований от независимой (от всяких режимов и всяких вождей) славы одного из первых русских поэтов XX века (а то у Д.Быкова получается, что её до 1940 года никто не знал). К 1922 году суммарный тираж её сборников, как я уже упомянул, достиг 75 тысяч: это – совсем немало и по сегодняшним меркам, и по меркам столетней давности.
Четыре главки очерка (весь этот текст, за исключением первой главки) напоминают мне не вполне пристойный, но слишком уж уместный в данном случае анекдот о том, как первоклассник примчался домой после первого в его жизни дня учёбы – разгорячённый, взъерошенный, швырнул ранец в угол и, окрылённый сознанием, что обладает исключительным (в данной аудитории), чрезвычайно ценным знанием, провозгласил: «сидите тут, ничего не знаете, а писька называется…» и объяснил, как именно должен именоваться этот орган на данной стадии развития человечества, и русского языка в частности. Если бы не было ахматовских глав в двух «курсах», это был бы очерк как очерк, в общем уместный. Но после двух «курсов», после широко растиражированных в них сообщений Д.Быкова о его «открытиях», Д.Быков явно оказывается в роли этого первокласника из анекдота, с его эпохальными прозрениями. Наконец-то, к осени 2016 года Д.Быков выяснил, что Ахматову в 1946 году преследовали не за рукописный «Реквием» (и, конечно, - не за фразу 1957 года!), а за контакты с «англичанином» И.Берлиным и за тот восторг, с которым встречали Ахматову читатели в апреле 1946 года в Ленинграде и Москве. Такая стратегия Д.Быкова – сначала громогласно, на всю Ивановскую высказываться по какому–либо поводу, и лишь затем знакомиться с предметом, хотя бы в самых общих его чертах, на этот раз завела его слишком далеко.
*
Так путано, с досаднейшими искажениями судит Д.Быков о литературе, именно на которую он в основном опирается в своих историософских обобщениях. Причём это в первую очередь касается самых выдающихся писателей, тексты которых должны бы быть для него самыми ценными, начиная, скажем, с Солженицына (про его высказывания в отношении Солженицына придётся как-нибудь написать отдельно, развёрнуто).
Конечно, его обобщения должны были бы строиться на безупречной историографической базе – прежде всего. Но его историографическая база слишком скудна и далеко не безупречна, при том, что он часто принимает за достоверные факты случайные плоды своей богатой фантазии. К упомянутым выше немцам, которые, будто бы «осаждали Париж в 1940 году», добавлю несколько типичных примеров из большого количества таких искажений, встречающихся в научных, казалось бы, текстах Д.Быкова.
Самый сильный аргумент Д.Быкова в пользу неизменной искренности и правдивости Горького звучит так: «в январе 1905 года нагрубил самому Витте» («Был ли Горький», с. 302). После парижского совещания российских революционеров осенью 1904 года – во время войны с Японией, - организованного на японские деньги (!), ни министр внутренних дел князь Святополк-Мирский, ни тем более Витте никак не могли накануне шествия принять этих настырных общественных деятелей, грозивших правительству непоправимыми последствиями в случае применения силы. Эти деятели уже воображали себя чуть ли не революционным правительством, которое придёт к власти в результате восстания. Что именно они наговорили, топчась в двух указанных предбанниках, большого значения не имеет. Почти все они после событий 9 января были арестованы в качестве государственных преступников, и каждого из них сопровождал в крепость жандарм с обнажённой шашкой.
Об отношении Горького к Февральской революции Д.Быков пишет так (там же, с. 212): «Горький увидел в происходящем только бунт примитива, бунт инстинкта – и заклеймил его раньше других в “Несвоевременных мыслях”». А где же, спрашивается, он раньше был, когда призывал: «Пусть сильнее грянет буря»? Ах, он не предполагал, что дело обернётся именно таким образом? Так на этот случай есть простое правило: плохо соображаешь – меньше кричи, чтобы не наделать беды. Он никак не мог раньше других «заклеймить», так как именно это предвидели, именно от этого предостерегали не только Пушкин, Гоголь и Чаадаев, но и Достоевский, и Леонтьев, и Победоносцев, а уже во времена горьковских призывов «бури» - А.Белый, к которому Д.Быков относится так презрительно, авторы «Вех», и из неопубликованного в то время - П.Н.Дурново, в частности. А Горький проклинал авторов «Вех», клеймил их как «палачей и крепостников»; даже 25 лет спустя, всё не мог успокоиться, продолжал разоблачать их. Потому что они оказались правы, а он – не прав.
Не верно, что Горький встретил Февральскую революцию «скепсисом и бурчанием» (там же, с. 210) , так как «знал Россию лучше, чем большинство современников». Чтобы доказать это, Д.Быков самым наглым образом приводит высказывания Горького об июльском восстании и об октябрьском перевороте (это –даже через 2 месяца после переворота) и выдаёт их за реакцию Горького на события февраля – марта 1917 года! А восторженными заявлениями Горького в апреле 1917 года: «Русский народ обвенчался со Свободой», «огромное счастье дожить до такого дня» (тут речь о похоронах «жертв революции» 23 марта) - Д.Быков так же нагло пренебрегает. Хороша же концепция, если ради неё приходится идти на прямой подлог!
Об угрожающей власти толпы с её звериными инстинктами, об охлократии, о хтонической силе – реке подземного царства Ахерон, грозящей выйти на поверхность, многие ораторы говорили накануне революции, на рубеже 1916 – 1917 годов. Многие читали Ле Бона и Тарда с их обобщением богатейшего опыта французских революций 1789 – 1871 годов. В 1917 году, когда Ахерон, наконец, вырвался на поверхность в виде Советов, моряков Балтийского флота, и («Спекторский» Б.Пастернака) в виде «тоски убийств, насилий и бессудств», переводы из Тарда и Ле Бона издавались и пользовались большим успехом. Созвучные Ле Бону, Тарду и Пастернаку высказывания о
Так как Д Быков является поэтом, то логичен вопрос: Много ли наврал господин Д Быков в этой статье?