Случайность. Рассказ.

слезы,  всамделишные,  в  три  ручья  -  но  все  эти  бури  и  волнения,  как  правило,  длились  недолго,  наутро  горизонт  расчищался  от  туч,  и  мы  снова  при  встрече  обменивались  понимающими  взглядами,  а  после  работы,  словно  невзначай,  встречались  в  нашем  условленном  месте,  возле  газетного  киоска  у  проходной,  и  потом  дворами,  стараясь  поменьше  попадаться  на  глаза  общим  знакомым,  шли  к  ее  дому,  строя  по  дороге  грандиозные  планы,  а  именно  -  где  и  когда  мы  еще  встретимся.  И  хотя  наши  смелые  прожекты  зачастую  оставались  только  прожектами,  так  как  были  связаны  с  вполне  определенными  трудностями  (она  жила  с  мужем  и  дочкой,  я  -  с  матерью-пенсионеркой),  нас  тогда  это  мало  смущало.  Скажу  больше:  невозможность  видеться  каждый  день  еще  сильнее  разжигала  наш  пыл  и  подстегивала  фантазию,  толкая  на  все  новые  и  новые  подвиги  -  что  ни  говори,  а  запретный  плод  всегда  сладок.
     Однако,  повторяю,  продолжалось  это  недолго.  Как-то  она  ни  с  того  ни  с  сего  заявила,  что  на  днях  уходит  в  отпуск  -  срочно  нужно  съездить  в  деревню  к  родителям,  у  которых  она  уже  сто  лет  не  показывалась,  и  вообще  за  последнее  время  накопилось  слишком  много  дел,  требующих  ее  немедленного  вмешательства.
     Помнится,  я  стоически  воспринял  это  известие,  посчитав,  что  месяц  вынужденной  разлуки  только  пойдет  нам  на  пользу,  еще  больше  подогреет  наши  чувства.  Тогда  я  даже  не  думал  о  том,  что  все  может  сложиться  совсем  по-иному.
     Накануне  ее  отъезда  мы  виделись  мало  -  вечно  она  куда-то  спешила,  вечно  была  на  взводе,  да  и  само  расставание  получилось  какое-то  «скомканное»:  мы  даже  поговорить  толком  не  успели.
     В  конце  рабочего  дня,  когда  в  отделе  уже  никого  не  было,  она  вдруг  подскочила  ко  мне,  обвила  руками  шею:
     -  Дай  я  хоть  поцелую  тебя  на  прощанье, -  быстро,  словно  кусая,  обхватила  губами  мои  губы  и  тут  же  отстранилась,  как  бы  устыдившись  своего  порыва.  Я  взял  ее  за  плечи,  снова  притянул  к  себе:
     -  Так  значит  уже  завтра?
     -  Да,  завтра, -  я  не  услышал  в  ее  голосе  сожаления,  и  это  меня  неприятно  задело.
     -  Ты  хоть  представляешь  себе  -  на  целый  месяц  расстаемся!
     -  Ну,  это  не  так  уж  много.
     -  Может,  и  не  много…
     -  Да  ладно  тебе!  Брось  кукситься!  Все  не  так  страшно, -  она  быстро  высвободилась    из    моих    объятий,    пошла    было    к    дверям,  но  вдруг  остановилась  и,  повернув  ко  мне  бледное  от  волнения  лицо,  заговорила  совершенно  другим  тоном. -  Слушай,  Леш,  а  может,   не  стоит  вот  так…  
Я  ведь,  если  честно  признаться,  не  подарок.  Сам  знаешь.  Ты  подумай,  может…  для  тебя  же  будет  лучше…  меня  оставить?
     -  Ты  это  серьезно?  -  я  старался  говорить  мягко,  хотя  в  груди  у  меня  что-то  неприятно  кольнуло. -  Мне  кажется,  Галя,  у  меня  было  достаточно  времени,  чтобы  все  обдумать.
     -  Да?  -  она  задержала  на  мне  испытующий  взгляд,  словно  проверяла,  можно  ли  доверять  моим  словам,  затем  усмехнулась,  как  мне  показалось,  саркастически  и  махнула  рукой. -  Ладно,  я  пошла.  Пока!
     Тогда  я  не  придал  всему  этому  значения,  думал:  она  просто  хотела  меня  проверить.  Теперь  я  понимаю,  что  решение  было  принято  ею  еще  до  отъезда.
     Но  я  пока  ничего  не  знал  об  этом.  Регулярно  к  восьми  часам  являлся  на  службу,  корпел  над  чертежами,  ссорился  с  начальством,  перебрасывался  незначительными  фразами  с  коллегами,  а  дома  выслушивал  каждодневные  материны  нотации  о  том,  что  мне  давно  пора  обзавестись  собственной  семьей,  что  она  так  до  самой  смерти  и  не  дождется,  когда  я,  наконец,  образумлюсь  и  порадую  ее  внуками  и  т.д.  и  т.п.  В  общем,  все  шло  своим  чередом,  без  особых  тревог  и  волнений,  как  до  моей  встречи  с  Галиной.
     Однако  все  чаще  и  чаще  я  стал  ловить  себя  на  мысли,  что  испытываю  какой-то  внутренний  дискомфорт,  что,  за  какое  бы  дело  я  ни  брался,  чем  бы  ни  старался  отвлечься,  мысли  мои  с  упорством  компасной  стрелки  неизменно  обращались  к  одному  и  тому  же:  ее  здесь  нет.  Как  много,  оказывается,  значило  для  меня  одно  только  ее  присутствие  в  отделе,  одно  только  сознание,  что  она  тут,  рядом,  всего  в  нескольких  шагах.
     Таким  образом,  месяц,  который,  казалось  бы,  должен  был  промелькнуть  незаметно,  с  каждым  прожитым  днем,  вопреки  законам  природы,  все  более  и  более  разрастался  во  времени,  изнуряя  пустотой  и  ожиданием.  Да,  именно  в  этот  месяц  я  понял  окончательно,  что  без  этой  женщины  жизнь  моя  как  будто  утратила  смысл,  превратилась  просто  в  существование,  что  я  очень  привязался  к  ней,  говоря  ее  же  собственными  словами,  «прикипел  душой»,  да  так,  что  и  не  отдерешь,  разве  только  с  кровью…
     Можно  ли  было  назвать  это  любовью?  Пожалуй…  Хотя  я  всегда  относился  к  этому  слову  с  недоверием,  как  к  не  слишком  удачной  попытке  обозначить  одним  наименованием  целую  гамму  чувств  -  таких  разнообразных,  непохожих  друг  на  друга,  зачастую  даже  противоречивых.  Но,  как  бы  там  ни  было,  все  эти  дни  я  страшно  скучал  и  с  огромным  нетерпением  ждал  ее  возвращения  из  отпуска.
     И  вот,  наконец,  этот  день  настал.  Галина  снова  появилась  в  отделе,  такая  же  строгая,  подтянутая,  в  меру  улыбчивая  и  общительная,  однако  что-то  изменилось.  В  первую  же  минуту  я  почувствовал  неладное,  когда  
в  ответ  на  мое  радостное  приветствие  она  ответила  сухим  кивком  и  сразу  прошла  к  своему  кульману,  не  удостоив  меня  даже  взгляда.  Дальше  -  больше.  К  условленному  месту  возле  киоска  она  не  явилась.  Прождав  напрасно  целых  полчаса,  я  отправился  домой  один,  расстроенный  и  озадаченный.
     На  следующий  день  мы  все-таки  встретились.  Я  шутливо,  но  с  затаенной  обидой  попенял  на  ее  забывчивость,  она  объяснила  это  какими-то  неотложными  делами,  и  мы  оба  сделали  вид,  что  ничего  особенного  не  произошло.  Потом  был  совершенно  пустой  разговор  -  разговор  в  сущности  ни  о  чем.  Я  спросил,  как  она  провела  время  в  отпуске,  как  здоровье  родителей.  На  мои  дежурные  вопросы  Галина  отвечала  как-то  уж  очень  подробно,  словно  боялась,  что  я  спрошу  ее  о  чем-нибудь  более  важном.  Но  я  так  и  не  спросил,  и  она,  по-моему,  испытала  от  этого  облегчение.
     Я  терялся  в  догадках,  однако  решил  пока  не  придавать  этому  значения,  посчитав,  что  ее  холодность  и  отчужденность  вызваны  разлукой,  что  пройдет  немного  времени  -  и  все  образуется.  Несколько  дней  я  нарочно  не  искал  с  нею  встречи,  все  ждал,  что  она  сама  подойдет  к  моему  столу,  подойдет  под  каким-нибудь  ничтожным  предлогом,  чтобы  шепнуть,  как  бывало:  «Милый,  сегодня  появилась  возможность  встретиться».
     Но  время  шло,  и  все  оставалось  без  изменений.  Я  ходил  как  в  воду  опущенный,  стал  плохо  спать  по  ночам,  являясь  на  работу  с  покрасневшими  глазами  и  тяжелой,  как  после  сильной  попойки,  головой.
     Один  раз  я  даже  сочинил  для  нее  стих  (чего  раньше  со  мной  никогда  не  случалось),  где,  помнится,  почему-то  сравнивал  ее  с  царицей  Нефертити,  но,  по  счастью,  так  и  не  отдал.
     Она,  конечно,  ничего  этого  не  знала  (или  делала  вид,  что  не  знает),  полностью,  казалось,  уйдя  в  работу  и  в  какие-то  свои  семейные  проблемы.  Меня  по-прежнему  словно  не  замечала.
     Наконец,  я  не  выдержал.  Выбрав  удобный  момент,  сам  подошел  к  ней,  буркнул,  не  поднимая  глаз,  что  нам  надо  немедленно  поговорить.
     -  Что,  прямо  сейчас?  -  в  ее  взгляде,  обращенном  на  меня,  было  столько  холодного  удивления,  что  я  почувствовал  себя  оплеванным  с  головы  до  ног.
     -  Да,  прямо  сейчас.
     -  Но  у  меня  срочная  работа!
     -  К  черту  работу!  Я  буду  ждать  тебя  в  курилке.
     Я  доканчивал  вторую  сигарету,  когда  Галина,  наконец,  соизволила  спуститься  ко  мне.  На  лице  у  нее  застыла  гримаска  легкого  раздражения,  и  это  меня  окончательно  доконало.  Я  сразу  решил  взять  быка  за  рога:
     -  Что  случилось,  Галина?
     -  А  что  случилось?
     -  Не  прикидывайся,  будто  ничего  не  понимаешь!  Ты  что,  решила  порвать  со  мной?
     -  Алексей,  давай  не  будем  об  этом.
     -  Это  еще  почему?
     -  Без  «почему».  Просто  не  будем  и  все.
     -  Такой  ответ  меня  не  устраивает.
     -  Ну  что  ты  хочешь  от  меня  услышать?
     -  Скажи  мне  прямо…  неужели  между  нами…  все?
     -  А  разве  ты  еще  не  понял  этого?
     Что-то  противное,  шершавое,  подступив  к  самому  горлу,  больно  стиснуло  грудь.  Но  я  все-таки  нашел  в  себе  силы,  чтобы  выдавить  последнее,  ироничное:
     -  Вот,  значит,  как…  И  тебе  больше  нечего  мне  сказать?
     В  ответ  она  лишь  пожала  плечами.
     Я  плохо  помню,  что  я  потом  делал,  что  говорил.  Помню  только,  как  она  ушла,  дробно  стуча  каблуками,  а  я  остался  стоять.  Я  еще  долго  стоял  там,  ошарашенный,  подавленный,  чувствуя,  что  в  глазах  у  меня  все  расплывается,  двоится,  словно  я  гляжу  на  окружающее  через  окошко  плохо  сфокусированной  камеры.  Мысли  мои  разбегались  в  разные  стороны,  но  мне  усилием  воли  все  же  удалось  собрать  их  воедино,  чтобы  подвести  к  простому,  убийственному  в  своей  безысходности  выводу:  я  отвергнут,  отвергнут  окончательно  и  бесповоротно.
     Нельзя  сказать,  что  это  открытие  явилось  для  меня  тогда  полнейшей  неожиданностью  -  что-то  подобное  я  и  предвидел,  когда  шел  на  этот  разговор,  но,  тем  не  менее,  оказался  к  нему  совершенно  неподготовленным,  так  как  по-прежнему  надеялся  в  душе,  что  все  еще  можно  исправить,  что  со  временем  все  образуется.  
     Не  стану  скрывать,  я  продолжал  на  это  надеяться  и  после  того,  когда  уже  окончательно  стало  ясно,  что  надеяться  больше  не  на  что.  Но  я  ждал,  терпеливо  ждал,  что  она  все-таки  одумается,  вернется  ко  мне,  извинится  за  резкие  слова  или,  по  крайней  мере,  попытается  объяснить  причину  своего  внезапного  охлаждения,  и  тогда  мы,  может  быть,  вместе  подумаем  над  тем,  как  исправить  создавшееся  положение…
     Ничего  подобного,  конечно,  не  произошло.  Ни  на  следующий,  ни  в  другие    дни.    Жизнь    моя    вступила    в    новую    изнуряющую     стадию  ожидания  и  надежд  -  ожидания  неизвестно  чего  и  надежд  неизвестно  на  что.  Я  все  еще  вынашивал  мысль,  что  мне  нужно  серьезно  поговорить  с  Галиной,  неоднократно  проигрывал  в  уме  весь  этот  разговор,  но,  всякий  раз  встречаясь  с  ней  в  коридоре  или  на  лестнице,  откладывал  его  до  лучших  времен,  поскольку   с   каким-то   маниакальным  упорством  
искал  в  выражении  ее  лица  тайных  знаков  былого  расположения  -  чуть  заметной  улыбки,  легкого  подрагивания  ресниц, -  искал  и  не  находил:  взгляд  ее  неизменно  оставался  сухим  и  холодным  и  голос,  когда  она  иногда  обращалась  ко  мне  по  работе,  звучал  так  подчеркнуто  вежливо  и  бесстрастно,  что  у  меня  тут  же  пропадало  всякое  желание  изливать  перед  ней  душу.
     И  все-таки  разговор  между  нами  состоялся.  А  случилось  это  после  какого-то  очередного  праздника,  который  мы  снова  отмечали  всем  отделом  -  кажется,  накануне  8  марта  -  и  куда  я  пришел  исключительно  из-за  нее,  надеясь,  что  в