Танец по ступеням вверх, танец по ступеням вниз

то и тех, кто, как говорится, принимает решение. Льстило, льстило. Видимо, затхлый чуланчик оказался вместительнее, чем я думал. Дверка в него приоткрывалась по мере роста моей популярности. Да и размеры квартиры уже тяготили. Тереться боками с такой женщиной, как ты, - это очень возбуждает, но все-таки тянет на просторы, размышлял я, стоя у окна и любуясь парком, который таял год от года под напором строительной техники: территория городка разрасталась и глотала остатки природы, как голодный удав. Я начал мечтать о большом доме, просторном и светлом. Я подумывал о машине - до смерти надоело трястись на электричках и автобусах, дышать потом и перегаром, тискаться в тамбуре, раздавать и получать тычки. Запросы мои увеличивались и я даже дошел до того, [/b]что
 
             теперь не мыслю дальнейшей жизни без тебя. Искусительница, спасительница, любимая - ты предоставляешь страшный шанс: начать заново. Так не бывает, но ты - ведьма, ты смогла сделать то, что не удается никому. Смогла простить то, что не прощается. Ты... ты... Как же я, старый дурак, не понял, что ты не переставала любить меня? О господи, я же сейчас разревусь прямо посередине рюмочной - и произведу фурор среди алкашей; а может, никто и внимания не обратит: тут и не такое случалось. Напился мужик, и ладно. Так ты хочешь бежать со мной, Таис... Я чувствую, как губы растягивает дурацкая счастливая улыбка. Прекрасная реакция на новость о том, что
 
             ребенок жив, и сейчас мы его убьем. А потом врач сказал, чтодетей у меня больше не будет. Ты не можешь себе этого представить - вы, чертовы мужики, так устроены, что некоторые вещи вам недоступны. Я согласилась на аборт только потому, что была надежда - через несколько лет ты созреешь, повзрослеешь настолько, чтобы не шарахаться от мысли о ребенке. А оно вот как вышло. Понимаешь - ты только рассуждаешь о дне, о болоте, о том, как сладостно тонуть - а я там побывала и еле выплыла на поверхность. Мне хотелось умереть. Мне так хотелось умереть! Более того, я отталкивала руку помощи изо всех сил. Меня, можно сказать, помимо воли вытянули. И знаешь, кому обязана?» «Ну-те-с, ну-те-с, хотелось бы услышать имя этого героя...» «Брат твой
 
             сказал Петру: «Надо все-таки взрослеть. Думать надо. Шалаш хорош в юности, а я - мальчик уже взрослый. Вроде как уважаемый человек, а своего угла не было и нет, так и стоим в очереди на кухню». Брат понимающе кивнул головой, сказал, что разделяет мои мысли и подумает, как решить проблему. Его назначили и.о начальника отдела, он приобрел вес в молодежном крыле партии, а также степенность, солидность, неспешность рассуждений и многозначительный взор. «Мы с тобой некоторым образом коллеги. Ты - по писательской линии, а я - по идеологии», любил говорить он. Мы стали редко выбираться на прогулки - и Таис, и я изрядно выматывались, а наш лесок запылился и полысел; к тому же
 
             мне грозит арест. «Мы вместе сожжем дворец, да?» «Что?» «Ничего, ничего... Это я так». Конечно, я хочу, чтобы ты поехала со мной! Вся моя жизнь посвящена именно тому, чтобы ты поехала со мной. Я в юности страшно ошибся и считал ситуацию непоправимой, но ты оказалась гораздо выше, красавица моя. Наверное, я все-таки неплохой человек, коли Господь наделил меня встречей с тобой, но почему, Господи, ты не дал достаточно сил для того, чтобы нам жить вместе? Кажется, я тоже не переставал любить тебя, девочка - сквозь столько лет! Голова моя, мысли мои в хаосе, прыгают, толкаются, скоро разорвут тонкие кости черепа - сейчас взорвусь, но какой-то уголок разума
 
             поработал. Приезжал каждый день - сидел, пока родители не выгоняли, молол лютую чушь. Про Чечню рассуждал что-то, про президента, либерализм. Про погоду, выставки какие-то. Рассказывал истории дурацкие, смешные. Я просила Петра уйти - видеть его не могла, я же бредила тобой, тебя звала - а ты так и не соизволил появиться...» «Постой. Ты же сказала, что хочешь взять паузу. Как я мог явиться-то? Это не ты, что ли, велела не приезжать?» Таис усмехается, губы складываются в горькую щелку. «А ты и рад. Да я и не говорю ничего, но искала я именно твоей руки - не находила, и тонула, хотела утонуть, изо всех сил хотела. Как только бедного Петьку не посылала - а он даже не слушал, просто мимо ушей пропускал и дальше трепался. И помогло, знаешь - я как-то начала выплывать. Слушала его, чем-то вдруг заинтересовалась. - девушка смеется. - Сама удивилась, что мне что-то еще интересно. Но вот так - живучи мы, бабы. Так и вернулась к жизни. А потом
 
            там стало невозможно отыскать даже и сыроежку; столько развелось грибников. Мы по выходным дням иногда садились на электричку и уносились далеко, к границам области, дышали воздухом и бродили в дебрях, но такие вояжи случались все реже и реже - заняты стали оба: у тебя пошло в гору дело с пением; одна известная исполнительница джаза приметила Таис и взяла на второй голос, иногда позволяя и солировать. Таис млела. Вот наши дальние путешествия - совсем другое дело. Это - святое. К ним мы начинали готовиться загодя: такие занятия приносили немало удовольствия. Мы елозили носами по утыканной, как ежик, булавками карте и выискивали желаемые места - несколько недель мы спорили, вчитывались в интернет и книги; затем бронировали гостиницу и билеты, отправлялись в поездку, возвращались - и все начиналось сызнова; мы были уверены, что так можно жить вечно. Этот круг
 
            остается ледяным и трезвым; там живет металлический первоклассный метроном, который уже начал начал отстукивать секунды. Он побуждает делать уточнения, которые мне самому кажутся нелепыми и неважными: «А меня на контроле не остановят?» «Шанс проскочить есть», пожимает плечами Таис. «Они не знают, что я тебя предупредила. Они считают, что ты живешь и в ус не дуешь, готовят сюрприз. Петька говорил - к тебе должны прийти через несколько дней». Хаос в черепной коробке при этих словах все-таки берет верх: «У меня же за квартиру не оплачено... рыбки в аквариуме сдохнут....» Таис ошеломленно глядит и начинает хохотать. Зубы ровные и белые, вкусные красивые губы - всегда любил смотреть, как она смеется; у нее сразу становится солнечное веселое лицо. И сейчас, любуясь им, я тоже не могу удержаться от фырканья. Мы сидим друг напротив друга и смеемся, как в те времена, когда я еще не задумывался о том, что прошлое не должно касаться настоящего - и держимся за руки, и опять смеемся, смеемся, счастливо хохочем - мы снова вместе - Таис, ты -
 
             стала писать песни - горькие, сначала очень горькие. Сейчас я не включаю их в репертуар, но знакомый гитарист услышал и предложил вместе попробовать поиграть. И как-то так шустро поехало...» Она нещадно сминает очередную сигарету. «Так что ты мне про болото не говори. Искатель дна... Я знаю, зачем ты звонил. Хотел, чтобы я тебя пожалела, приголубила, приласкала. Хотел, чтобы я восторгалась тобой - отринувшим устои, презревшим условности. Значит, вот как ты понимаешь свободу?» «Знаешь что, я не потерплю...» «Нет, погоди. Ты потерпишь - еще как потерпишь. И потерпишь ты - потому что
 
             прервался только беременностью Таис. Мы собирались в Пятигорск, она хотела ехать, но я испугался за ее здоровье - не в ее положении по горам лазить; а кроме того, надо было что-то решать. Затягивать было нельзя. Самый совершенный механизм устаревает, ломается. Я тоже механизм, тоже устаревал и давал сбои - и самый серьезный, критический получился в предзимний вечер, когда ничего не хочется делать; ноябрь - идеальный месяц для ленивцев. Я валялся на кровати с пультом от телевизора, по которому шел бесконечный сериал, Таис возилась на кухне. За окном устоялась слякоть, ветер бросал в прохожих горсти мелкой холодной мороси, иногда мешая влагу со снегом; тогда пребывание на улице становилось особенно неприятно. Я радовался, что
 
            тывернулась, подумать только, ты вернулась! Передо мной вдруг разворачивается куст прозрений, хитросплетение образов и действий: мы бродим по венскому внутреннему городу, и ты шарахаешься от лошадей, таскающих туристические кареты; вокруг толпа, зной, я обливаюсь потом. Мы заходим в кафе и едим венские сосиски; я беру тяжелый стакан с пивом, который подает пожилая солидная матрона. Мы пробуем молодое вино в тавернах, у входа в которые висит еловая лапа; там удивительно сытная и вкусная кухня. Мы сидим в полиции и пытаемся объяснить, кто мы друг другу и почему просим убежища. Мы любим друг друга в маленькой гостинице: теперь изо всей силы надо экономить, на хороший номер нет денег, и, надо сказать, Таис, ты совсем не изменилось, даже жуткий шрам на груди - словно и нет его. Ты не стареешь,
 
             ты трус. Ты испугаешься честно мне сказать, в чем причина твоего так называемого «падения». «Таис...» «Ох, что за  самолюбование, какая мерзость! Я бы поняла, если бы случилось горе, с которым ты не смог справиться; я бы поняла, если бы ты не ведал, что творишь. Бывает дерьмовая ситуация, иногда этим самым даже и кинуть могут - но хуже нет, когда обмазываешься дерьмом сознательно, наслаждаешься процессом и потом, хлюпая носом, изображаешь из себя героя - смотрите, какой я гений: весь в дерьме! То, что ты трусоват, я всегда знала, и то, что ты эгоист, тоже всегда знала, но никогда не думала, что это дойдет до таких размеров. Мне казалось, что ты успешно борешься с собой - и эта борьба делает из тебя прекрасного, сильного человека. Я гордилась тобой. А ты - испугался ребенка, испугался аборта, испугался меня, себя, всех кругом - и решил спрятать голову в песок, как страус, вернее - не в песок, а в вонючую жижу. А когда закончился воздух — испугался до усрачки и кинулся звонить мне... Хорошо, что
 
            у нас нет собаки, с которой надо гулять. Пробежка от станции до дома настроила на ворчливый лад. Темнело, спускался тот мрачный серый сумрак, который не появляется более ни в каком времени года и особенно нагоняет тоску. Таис вдруг засмеялась из кухни, и я насторожился - я хорошо разбирался в обертонах ее голоса. Пришлось, кряхтя, встать, вдеть ноги в тапочки и прошаркать для выяснения: «Что это тебя рассмешило, малыш?» Ты обернулась от плиты, глаза блестели, щеки разрумянились, и я подумал сквозь осеннее ворчание:
 
            моя любимая ведьма, моя спасительница. Площадь Белорусского вокзала, гам, кто-то катит тележку, битком набитую багажом, безжизненный механический голос объявляет отход аэроэкспресса. Таис шарахается от чужих чемоданов и глядит на часы, нервно дергает головой, кусает губы. «Не пришел? Не верит? Проспал? Может, поздно - его уже взяли?» На лице отчаяние, она достает телефон и делает звонок. Выслушав ответ, она машет рукой и направляется в сторону Брестских улиц, плечи поникли, уж не плачет ли эта девушка? Ее фигура навсегда исчезает из поля зрения, площадь пустеет, пространство схлопывается в точку и утекает в водосточную канаву. Взлет самолета, разбег по полосе, толчок - под крыло уходят коробки домов, резкое закатное солнце отражается в лезвиях рек. Место