Танец по ступеням вверх, танец по ступеням вниз

муть в голове.[/i]
            Не начинать с пошлости? А с чего еще, моя ненаглядная? Что нас с тобой объединяет, кроме пошлости? Что ты блещешь очами, прекрасная Таис, явившаяся бледным утром продолжением сна моего?
            - Ты меня звал ночью зачем-то.
            Девушка спокойно пьет кофе, который я пока не разучился варить; остальное, включая и тебя, Таис, я начал забывать: прогрессирую.
            Мое удивление пробивается даже сквозь абстинентный синдром и теснит головную боль:
            - Интересно, на фига мне это понадобилось.
            От кофе снова тошнит, но я героически сдерживаюсь. Ночь случилась дикая и без вызова Таис: начав в седьмом часу пить с одними подонками, уже в девятом я обнаружил себя истерически хохочущим в компании размалеванных дурных девиц на другом конце города, выплыло вдруг перекошенное лицо, рука на взмахе - я дрался? Кажется, обошлось без баталий, иначе бы остались следы.
            Нудный и бессмысленный спор до полуночи, и здесь меня разбирает судорожный хохот; Таис смотрит вопрошающе и немного испуганно, но как объяснить, что это ужасно забавно: пять пьяных едва знакомых идиотов сидят и пытаются непослушными языками толковать о свободе и воли, опираясь скользящими локтями на жирную поверхность ветхого стола непонятно в чьей кухне.
            Какой замечательный вид! Не воля - вольница: резкие запахи сивушной водки, кисло воняющие лужи, небритые оплывшие лица, желтый полусвет дурдома и  тупой стук: один из собеседников периодически отрубается и бьется головой о кафель, что приводит его в кратковременное и относительное разумение. Если я хотел увидеть и пережить апокалипсис, то это он. Деградация. Грязные девки, чей визг доносится из коридора. И глубокомысленная, высокодуховная беседа:
            - Я никому - ничего - не должен. Хрр... Свобода. Хочу... хррр.... и пью. Понимаешь? Сссука. Я за свободу - глотку - ублюдки. Хррр. Бэээ.
            - А че ты недавно у нациков делал? Мне рассказывали: клянчил публикацию. Тоже мне, нашел свободное общество....
            - У них правда. Хррр... У них в венах кровь. Всех мочить. Поганой метлой....
            - Если и есть свобода, то здесь или на войне, братцы; и обратите внимание - и там и нам несет дерьмищем одинаково. Поэтому только тлен. Ничего хорошего, всякой надежде цена - грош; и то дорого. Все обман, обман.
            Дикая ночь прожевала меня и выплюнула, да вдобавок обрушила тонну разочарования и горечи: опять не то, классическое «не то», и никак не понять, где оно - то, что я не умею выразить ни словами, ни образами. Мир большой скуки. Мир упадка, мир разрухи и тлена - мир катится к чертям; и ночи я теперь провожу в компании густо пахнущих дешевым одеколоном подмышек, жирно накрашенных губ и пьяных пустых людей, никого не любящих, зато остро обиженных на все: даже на плохую водку.
            - Правильно говорят: все - дерьмо.
            Мой голос вылетает из горла придушенным хрипом, язык распух и я пугаюсь, что он сейчас выплеснется изо рта, как пробужденная утром желчь, и прихлопываю ладонью губы, на ладони ссадина - прямо вдоль линии жизни. Это я сейчас вслух сказал? Или это слова из прошедшего кошмара, из моего сна - копеечного триллера? Таис, не делай  змеиные глаза, погляди на меня по-человечески.
            Хотя... с чего тебе ко мне относиться по-человечески. Гляди с презрением, говори с презрением, молчи с презрением. Этого я и добиваюсь с ослиным упрямством последние несколько лет, а остальные мерзости - лишь побочные эффекты.
            Понимаешь, я как-то прожигал время, как дети, которые балуются с лупой, подставляя под луч лист бумаги; и меня ошпарило, словно я направил стекло на собственную кожу: вспыхнул свет, но то не путеводная звезда явилась осветить мрак, а угрюмые фонари, которые рождают тьму и сами есть порождение тьмы; если что и высветилось передо мной, так это бездна.
            Мы все падаем в бездну, катимся в пропасть; некоторые путают это с воспарением ввысь, тоже мне - чайки. Нет, я просто перестал притворяться. Надоело носить маску, Тай, надоело кривить душой - почему я должен веселиться, когда мне плохо; отчего надо корчить радость, когда во мне горечь, зачем я должен смеяться, когда хочу плакать?
            Я просто хочу быть собой, и я стал собой, смыл накипь того, что вы, интеллигентные чудаки, называете цивилизацией и культурой; я стал мерзок и дик - но человек мерзок и дик с тех времен, когда он, весь в глине и крови, заносил дубинку над черепом поверженного, слабейшего противника.
            Ничего не изменилось. Можно сколько угодно говорить о развитии человечества и достижениях гуманизма, суть остается прежней. Животные искреннее людей - они жестоки, и не прячут свою жестокость. Человек - хищник, который прикинулся овцой, дабы в удобный момент вонзить зубы в глотку из-под ягнячьей шкуры, и свободен только в тот момент, когда рот наполняется пьянящим вкусом чужой кипящей крови...
            Помнишь, мы так яростно, дурачки, спорили о свободе? Сладкое слово - свобода... Вкусное слово - как морковка перед носом осла.
            Чем дольше ты существуешь, чем большего достиг, тем больше уз, мощной крепчайшей паутины - ее начинают ткать с детства родители и продолжаешь плести ты сам; да - ты паук, ядовитый паук с отвратительными жвалами, занятый ловлей мух. Все ценят только себя и свою добычу -  муху каждый готов оборонять до смерти; вот и вся пресловутая индивидуальность, вот и вся культура.
            - Я тоже паук? - спрашивает девушка с глазами цвета морской волны.
            Зачем ты говоришь очевидное, Тая, не уподобляйся болванам, которые с сытой мордой и умным видом лепят километры пустых слов, мы же сами с тобой смеялись над пустотой. Все - притворщики. Истину можно найти только там, где пребываю я. Ворочаясь в дерьме, лгать не будешь - смысла нет.
            - Даже интересно, откуда ты набрался подобного идиотизма. Я не ожидала. Не помню, чтобы ты раньше так рассуждал.
            Она не понимает. Даже Таис не понимает - Таис, которая понимала меня в любой ситуации, всегда и везде - когда я вбил себе в голову, что стану писателем, и, не разгибаясь, строчил на машинке (потом на компьютере); когда нападала депрессия и я метался по комнате, сжимая кулаки и сердце, и гнал девушку с глаз долой, а она никак не уходила, никак ее не прогнать - вот и сейчас сидит, положив ногу на ногу; но нынче она ни черта не понимает. Как жаль.
            Даже когда речь зашла об аборте, она поняла! Да, жуткое дело получилось, но Таис не стала винить меня: я впал в панику, как щенок, которого в первый раз извлекли на пол из коробки - и несчастная крохотная псина, скуля от ужаса, тыкается трогательной мордочкой в твердый пол и не знает, куда двигаться; лишенный защиты комок трясущейся плоти, грубо оторванный от теплого соска матери и выброшенный в чужой и враждебный мир на потеху хозяину - жестокому равнодушному богу.
            Может, здесь действительно явилась воля божья - уж больно гладко все шло, так в жизни не бывает, обязательно нужно протрястись по ухабам. Ну не готов я тогда оказался! Испугался я до боли в брюхе, когда ты сказала о ребенке - до сих пор не могу простить себе первой мысли: «Черт, как же мы так прокололись».
            Наверное, мы потеряли осторожность в Геленджике, или в Челябинске, или в Иркутске - неудивительно, потому что нас влекло друг к другу, как магнитом. Мы тогда объездили пол страны, дома висела карта и ты превратила ее в ежика - мастерила флажки из булавок и помечала ими места, где мы любили друг друга. Бедная бумага, ты ее всю истыкала!
            В минуты отрезвления - такие случаются, к сожалению, я не способен все время напиваться, не достиг такого совершенства - я размышляю, что привело меня от тогдашнего слепящего счастья к нынешнему печальному итогу, хоть и благодарен судьбе за то, что не стал пауком, а то сосал бы соки и плел паутину.
            К моменту знакомства с тобой, Таис, я ведь уже вышел из восторженно-жеребячьего возраста. Ты говоришь: существовала романтика, доброта - ох, ну при чем здесь это? Одно другому не мешает: и сейчас, когда я мучаюсь похмельем, я тоже романтичный и добрый - ты даже не представляешь, до какой степени я добрый. Нет, кое-что я тогда уже изведал и понял.
            Мама с отцом развелись и несколько лет рвали меня на части; я влюбился в одноклассницу и страшно переживал, когда она ушла к другому, и тогда же лишился невинности с дворовой шлюхой, с которой спали все окрестные бандиты, сам рвал связи - и любовные, и дружеские. Я даже совершил побег в другой город, где прятался от армии и писал свои первые статьи в местную районку: замечательно благоустроен двор, ровно положили асфальт, не забывает префектура ветеранов, в местном магазине нашли просроченное молоко.
            В общем, случались приключения и тела, и духа, но ребенок... Я не мог представить такого: круто менять жизнь, проститься с радужными иллюзиями, отказаться от будущих свершений - ради пеленок, бессонных ночей и вечного поиска денег!
            Господи, что я говорю! Опять не то - я бы пережил и пеленки, и бессонные ночи. Может, я бы и превратился в прекрасного отца... Но мне как-то очень ярко, выпукло, реально привиделось твое постаревшее лицо, чудесное светлое лицо, изборожденное морщинами, потухшие глаза, созерцающие окружающий мир без интереса, равнодушно, устало; красные от бесконечных хлопот по хозяйству руки, ломкие волосы. Когда ты сказала про ребенка, я сразу увидел эту картину, словно меня взяли за шкирку и швырнули сразу на несколько лет вперед.
            - Так ты, выходит, это сделал ради меня? - в глазах Таис слезы, они сейчас совсем серые, гневные, расширенные зрачки впиваются в душу - но это чистый и живой взгляд, огонь в тебе не угас - значит, я прав.
            Таис, я не хочу причинить боль. Я никогда не хотел никому причинить боли. Я просто хочу объяснить, почему я выбрал именно такой путь. А как сейчас быть: не рассуждать же с похмелюги о высоких материях, не рассказывать же тебе о моей огромной любви и ненависти...
            Нет у меня любви и нет ненависти - просто трещит голова, там поселились злые гномики. Я холил и лелеял головную боль и предвкушал момент, когда она пройдет - знаешь, это как воронка, в которую уходит грязная вода; хотя откуда тебе знать, ты же не пьешь.   Я ждал и радовался, и тут приходишь ты, инопланетянка, выставляешь колени и чего-то ждешь; вот я и объясняю, как дошел до жизни такой, чтобы ты побыстрее растаяла в утренней хмари и оставила меня наедине с водкой и дурацкой, никчемной, одинокой жизнью, в который нет и не должно быть никого рядом, не считая собутыльников, которые не имеют никакого значения.
[i]            Пойми: свести себя к нулю - единственный способ адекватно оценить мерзость этого мира, его фальшивую и глупую суть. Раньше я говорил по-другому? Да, точно; но я заблуждался. Ты ведь правильно ушла после аборта, проявила прекрасное чутье; каждый выбирает для себя - не надо ни