освобождает мои телеса из своих страстных объятий... В ладонях у девахи мой полокотный и электроприводный леворучный протез!.. «Отломила, сучка!» – раздраженно мыслю я, – Вновь ремонтироваться!»
Светланка, опешившая от неожиданного обретения, удивленно растягивает свой губастенький ротик в букву «о», и... И тут же, к моему неописуемому ужасу, из него выпадает мой полимерный правый глаз. Звякнув о паркет, кареокий инплантант скачет пинг-понговым шариком. «Высосала! Коза белобрысая!» – мысленно констатирую я.
– О, мячик! – восторгается прохожий прапорщик-сопляк и тут же залихватским пинком усылает мой глаз вдоль по коридору. Звонким «цок-цоком» тот обозначивает траекторию своего рикошетного полета...
Прикрыв ладонью опустошенную глазницу, я устремляюсь вослед своему ускакавшему оку. И настигаю оное, вножную перепасовываемое образовавшим круг офицерьем.
Не было б среди резвящихся сослуживцев старшего по званию (полковника Грязнопятова), я б, образно выражаясь, задал перцу в их холеные подхвостки!.. Но... Волей-неволей приходится соблюдать элементарную субординацию...
С трудом докричавшись до Грязнопятова, я убеждаю его, что пинать глазной протез товарища по службе вразрез с кодексом чести российского офицерства!
– Отдайте Веньке мячик!! – гаркает уяснивший суть моих претензий Грязнопятов.
– А он чьиво? Пырэватызыровал ево чито ли? Наша мьячыка! Мы нашыла, – огрызается лейтенант Членовредителидзе.
– Отда-айте, сво-олочи, майо-ору гла-аз!!! – сиренит Грязнопятов.
– Гы-ла-а-аз?! – опешивает Членовредителидзе, – А ми думаль – мьячыка...
Подобрав, послюнявив во рту из гигиенических соображений и вставив в глазницу свой услужливо подопнутый грузином окоимитатор, я опрометью ринулся вдоль по коридору. Сзади доносились каблучный стукоток и аритмично умоляющий голосок Светланки:
– Вен-ниам-мин Драк-кулович!! Ручо-онку-то свою возьми-и-ите!! Мне-т-то она куд-да-а-а?!
– Туда-а-а! – с мысленной похабинкой выкрикнул я, но... Но, тормознув на мгновение, все же выхватил из дланей настигшей меня Светланки свой полокотный протез...
– А когда мою-ю ба-абушку отщекота-а-аете?! – донеслось вослед мне, вновь несущемуся во весь опор.
– За-автра-а-а! – дабы только отвязаться от назойливой блондинки без толики искренности пообещал я. И она – взбалмошная пигалица – тут же отстала и понуро побрела прочь. «А пошла-ка.., ты, со своею бабусей на...! – с матерной приправой мысленно напутствовал я, – Щекоти вас обеих бульдозером!»...
День не задался изначально... Настроение – дрянь, предчувствие – мерзость, работоспособность – нулевка... Взять отгул за сверхурочные и нажраться вдрызг до опупения?!.. Глупо, бескультурно, однако ж... Зело облегчительно...
Заскочив в пыточную номер четырнадцать, я застал в мрачном средневекового дизайна помещении полуобнаженного до затрапезных кальсон доходягу-правдодела Саню Лизоблюдова и слесаря по ПО (пыточному оборудованию) – дебелотелого, косматого и вечно неопрятного ударника еще коммунистического труда, с дефолтовских времен пенсионера Фекалия Гвидоновича Шурупова. В отблесках скупого каминного пламени мои соратники по службе тестировали древнерусскую пыточную дыбу.
– Ну чаво-о? – покручивая веревочно соединенный с крюком бревенчатый ворот и пытливо вглядываясь в страдальчески скособоченный лик правдодела, подвешенного за запястья вывернутых за спину ручонок, меланхолично оглаживал свою окладистую седую бороду сизосливоносый Фекалий.
– А-а-а-а!! – верещал блиставший всетельной испариной Саня. Его костлявые ножонки, опирающиеся на каменный пол лишь пальцами в вертикаль вытянувшихся ступней, страдальчески трепетали.
– Дык чаво-о-о? – вставляя меж бородой и усищами папиросину, допытывался дотошный Фекалий.
– Да ослабь ты, злы-ы-ыде-ень!! – взмолился Санек.
– Дык хгавари-и-и жа. Скока можна проверя-ять-та? Как он-на-та? Ня люфтит, натяг хоро-оший?
– Все норма-а-ально!! – неистовствовал Саня, – Рас-супо-онива-ай, старый перду-у-ун!!!
– Эт ты зазря-я на ветерана обзывашься-та, – на пару оборотов крутнув ворот на натяг, проворчал Фекалий, – О-о-ой(!), зазря-я-я.
– Ма-ама-а-а!!! – заблажел с хрустом в плечах оторвавшийся от пола Лизоблюдов.
– Дык хгавари-и жа, – прикуривая газетную самокрутку от услужливо поднесенной мною каминной головешки, бубнил Фекалий, – Ня люфти-ит? А натя-я-яг?..
– Все норма-а-ально-о!! – рыдал извивающийся на дыбе правдодел, – Опуска-а-ай!!! Обос-су-у-усь!!!
– Так бы сыразу и сказа-ал, – сматывая с ворота веревку, проворчал Фекалий, – А то ни канкы-ретна да й ни канкы-ретна...
Вскоре отцепленный от пыточного механизма Саня, обессиленно распластавшись на дощатой лавке, стонал и всхлипывал, проклиная маму Гвидоныча и тот день, в кой она его родила.
– Ты эт, Шу-урик.., – докучал его лукаво подмигивавший мне Фекалий, – В акте-та на приемку работы распиши-ися.
– В како-о-ом еще а-а-акте-е?!! – завизжал страдалец.
– Хе, – укоризненно покачал головой Фекалий, – На рямонт дыбы заявку давал?.. Давал... Я отладил?.. Отладил... Робит?.. По те видать, чё робит... Распи-и-исыва-айса... А то щас вона с Веньямином Драку-у-улычем сызнова подве-есим... Как, Драку-улыч, а?.. Подвесим Сашку сызнова на дыбу?
– Я вам, Фекалий Гвидонович, в этом деле не помощник, – демонстративно потрясая оторванным Светкой протезом и состроив извинительную мину, промямлил я.
– От те й на-а, – густо пыхнув мне в лицо едким махорочным дымом, сокрушенно покачал патлатой головищей Шурупов, – От те й фокус-покус... А ну-к, дай-ка взыглянуть-ка...
Я повиновался. Фекалий же, жадно вцепившись в мою искусственную полуруку, принялся вдохновенно ковыряться в ней ржавой отверточкой и щипать ее старехонькими именными пассатижами...
Спустя минут пяток-десяток мой протез был прилажен к культе и выглядел вполне естественно. Более того, он еще и манипулировал: хватал, защемлял, крутил и натурально демонстрировал кукиш...
Лизоблюдов, оклемавшись и приодевшись в алый форменный комбинезон, расписался на подсунутой Фекалием бумаге, при сем постанывая от последыбной боли и с неправдоподобной восторженностью благодаря за качественно выполненный ремонт...
Мы присели к мясоразделочного дизайна чурбаку, на коем стояли поллитра марочного коньяка «Букет Колымы», три негигиеничного облика стакана и коробка с вялеными пиявками – данью моде на восточноазиатскую кухню.
– Ве-еньш-ша, – опрокинув полустаканную дозу, вытаращился на меня Фекалий Гвидонович, – Ты эт чё-ё-ё?! Эт чё-ё-ё у тя из гла-азу-та торчи-и-ит?
– А чему оттуда торчать-то? – недоуменно пожал я плечами.
– А ты гля-янь! – услужливо протягивая мне карманное зеркальце, многозначительно произнес Лизоблюдов, – Ты глянь, глянь, глянь. Одуре-е-еть!
Я взглянул и был несказанно шокирован: из границы меж глазным протезом и нижним веком торчала какая-то мятая бумаженция! На поверку она оказалась автобусным билетом со счастли-ивым(!) номером 777-777 (вероятнее всего, целлюлозная инородность была по оплошности внедрена мною совместно с суматошно засовываемым в глазницу окоимитатором, накануне того коллективно пинаемым в качестве коридорного спортивного инвентаря).
По сложившейся еще в студенчестве традиции, я тут же съел проездной документ, позволив, правда, по чуть-чуть откусить Саньке с Гвидонычем...
Старательно зафиксировав тщательно прополосканный в стакане с коньяком инплантант в его законной нише, я поблагодарил собутыльников за угощение, компанейство, сочувствие и содействие в щепетильной ситуации.
Щедро выказав свою воспитанность, я направился к двери, от коей и пообещал в знак признательности выставить к вечеру ли-итру(!) огуречной настойки. Мое заявление всколыхнуло в душах Лизоблюдова и Шурупова неподдельную эйфорию... Притормозив на пороге, я услыхал приглушенный глас слесаря:
– Чё те, сынок, еш-чё-ё осталося сремонтировать? Ш-щипцы для выдирания ноздрев, мясорубку и колотушку для сотрясания мозгов?
– Ничего-ничего! – зачастил Лизоблюдов.
– Дык в заявке-та ясным по белому накалякано.., – начал было слесарь.
– Да ошибся я! – рьяно заоправдывался Санек, – Ошибся-ошибся-ошибся! По пьянке я заявку составлял! Ничего не надо ремонтировать! Все работает! Все как часики! Дыбу сделал, и – свободен!.. И на кой ляд вздумалось ее испытывать?! Все руки мне повыламывал. Како-ой, ёшкин кот, теперь из меня правдодел?! Хоть на больничный уходи...
– А й иди-и, – посоветовал Гвидоныч, – Тока сказани, чё на голаледе у свово подъезда с мусорным ведерком шмякнулса да й ручонки-та из плечей повывихивал. А то ить за производственну-та трамву и миня, и начальство наше пыракуроры-та па головке ня погла-адють...
Развеселившись от подслушанного диалога, я более-менее твердой походкой направился в свой кабинет.
Однако, не пройдя и полпути, был перехвачен главным щекотуном нашего ведомства генерал-майором Грудастым. Этот вредина, откровенно говоря, и на йоту не соответствовал своей фамилии: казалось, что вся его телесность была перекачана в живот и морду... Этакий фигуристый графин с огромной пробкой, обтянутый мундиром и неуклюже ковыляющий на тонюсеньких вичках-коротышках. Заглазно иные дразнили его Ряхопузом. Разумеется, он об этом ведал. Думается, сие знание и подливало желчи в его манеру общения с подчиненными.
– Снегопадов! – колыхая уложенными на златошвейные погоны щеками, изверг из своего губастого ротика Грудастый.
– Я! – лихо козырнув под шапку-ушанку, отчеканил я.
– Какого беса на планерке не был? – завел нудную волынку мой высокопоставленный начальник, – Почему тебе закон не писан? С самого Дня коробейника систематически, как и самые худшие из наших поганцев, трудовую дисциплину всяко-разно нарушаешь: то опаздываешь, то дрыхнешь на рабочем месте, то фантиками конфетными мусоришь, а то и песни вульгарные из японских мультиков напеваешь!.. А кто на прошлой неделе пьяному начальнику подотдела в конце рабочего дня дамскими духами обмундирование извонял и в портфель восемна-адцать(!) упаковок презервативов с конфискованным у вокзальной попрошайки бюстгальтером подбросил?!..
– Клевета, – кривя душой, промямлил я, – Происки завистливых недругов. Не я это.
– Не ты-ы-ы?! – изумился Грудастый, – А откуда тогда на бюстгальтере отпечатки твоих губ и ушей с ручными и ножными пальцевыми папилярами?
– Прости-и-ите, – проныл я, – Пошути-и-ить захотелось.
– Пошути-и-ить ему, видите ли, приспичило!! – вспылил мой моральный истязатель, – А семидесятилетний начальник подотдела до сей поры в травматологии с откры-ытым(!) переломом таза, а его восьмидесятилетняя супруга за причинение тяжких телесных под суровой статьей Уголовного кодекса в следственном изоляторе баландою кормится... Каково, представь, сейчас им – божьим одуванчикам?! А ведь готовились сыграть золотую свадьбу!..
Да лучше бы ты ему насра-ал в портфель и во все карманы – от наружных до внутренних! Вот это б было весело!.. Вот я, помнится, нашему начальнику штаба.., – на сих словах Грудастый осекся и отвел смущенный взгляд. Из чего я сделал вывод, что он когда-то натуральным образом облегчил кишечник в карманы начальника штаба…
–
