Мой абортарий18+

дедовщина была совсем иной… Не будем, не будем отвлекаться! Об этом – в своё время) Как только исчезал начальник губы, прапорщик Головня, мы могли расслабляться спокойно. А исчезал Головня, как мог, раньше, потому что строил дачу. То есть он ещё ремонтировал и губу, но этот ремонт очень помогал ему именно в личном строительстве.
- Ты что думаешь, - спрашивал он, например, на утреннем построении, - у меня краски нет? Да у меня краски хватит – себе дом покрасить, соседу и бляди… кухню!
Он был, как видите, человек с юмором, только, по-моему, не очень счастливый в семейной жизни. Иначе трудно объяснить эту ежедневную потребность минут по сорок расхаживать перед строем губарей и шутковать. Мы любили эти утренние построения...
- Ну что, салаги, будем хуй на пятаки рубать? – риторически-добродушно любил вопрошать он. – Это если получатся пятаки. А если получатся «двушки», будем блядям звонить!.. (Ах, эта армейская тема, черт её побери! Стоит только внедриться в неё, и она буквально засасывает, заглатывает, стреножит…)
Ну-с, проведя построение и дав очередные указания по ремонту, Головня, как правило, благополучно исчезал – «на базу» или «на склад» или даже в полумифическое таинственное «управление». Мы дулись в картишки (ну уж, конечно, не в преферанс, попроще; так, что-нибудь вроде буры), ходили курить к окошку прихожей. Выводной – обычно из молодых – послеживал за подходами. Время от времени мы на полчасика обращались и к ремонту. Что-нибудь подкрашивали, прибивали, отпиливали. Мы трезво понимали, что, если нам сроки ремонта вообще до фонаря, то Головне небезвыгодно его и подзатянуть. То есть интересы практически совпадали… Я частенько уединялся с захваченным из казармы блокнотиком. У меня там были квадратики, кружки, стрелочки, примерные названия будущих семинаров и так далее. И, кроме того, я его использовал как маленький временный дневничок. Вот блокнотик-то меня и подвёл!..
Руководствуясь лучшими намерениями, забежал как-то на губу мой самый близкий армейский кореш, Гошка Кузьмин, и передал для меня пачку сигарет. А его засекли! Старший лейтенант Мирончик, горя служебным задором, забарабанил в дверь губы. Я еле успел сунуть сигареты в карман шинели, висевшей в шкафчике общей комнаты (по сути – столовой для тех, кто не в «одиночке», но и для них по вечерам тоже). В том же кармане болтался и злополучный блокнотик. И, конечно, был, вместе с сигаретами, обнаружен. Надо сказать, что сначала мои кружки и стрелы мало кого заинтересовали. Но там была фразочка: «Я убью Хомякова». Видит Бог, ничего такого я не собирался делать! Написал я её в приступе общей меланхолической мечтательности. Однако фразочка напугала. А потом обратили внимание и на странные схемы. По выходе с губы я был вызван к особисту. (Чтобы закончить линию. Естественно, я получил добавку, Кузьмин и выводной тоже по пять суток).
В училище было два майора-особиста. Один занимался всякой секретной документацией, другой, в основном, призван был «работать с людями». К нему я и поплёлся, честно говоря, труся бесконечно. По дороге заготавливал самые различные аргументы. Энгельс, конечно, играл в них не последнюю роль…
Особист оказался рыжим, толстым, ленивым, крайне похожим на кота, и Энгельс его совершенно не интересовал.
- У тебя связи с иностранцами есть? – спросил он зевая.
- Честное слово, нет, откуда?! – ошеломлённо ответил я.
- А были?
- Ну, в Москве, на факультете, там учились… Из Болгарии! – спасительно вспомнил я Майку, которая любила выдавать себя за балканскую княжну с шестисотлетней родословной.
- Какая Болгария? – брезгливо поморщился майор. – Я тебя об иностранцах спрашиваю: штатники там, французы, хрен его знает!..
- Этих не было, - твердо заявил я.
- Ну а это что? – майор лениво ткнул пальцем в мой блокнотик.
- Да от скуки, товарищ майор, просто воображал себе…
- Скучаешь, значит? Сколько до дембиля-то?
- Семьдесят три дня, товарищ майор!
- Ну и чего балуешь? Правда, что ли, хотел убить этого… Хомякова этого?
- Да я же уже объяснял! От скуки и написал! Он же ведь действительно…
- Ну что ж, что действительно?.. Знаешь, а лезешь на рожон! В общем, чтоб больше я о тебе не слышал, а то дисбат у нас рядом, под Батайском. Не успеешь оглянуться – там окажешься. Не хочется?
- Никак нет! – вполне искренно выпалил я.
- Ступай!
До сих пор я не знаю истинных мотивов такого странного отношения к явно же сомнительным планам, отражённым в блокнотике. Уж хоть тетрадочки-то мои могли они просмотреть!.. Может, просто не хотели раздувать дело, за которое их бы самих не похвалили (прошляпили, дескать)? Правда, с годами я всё больше укрепляюсь в другой мысли, довольно унизительной для меня. Вполне вероятно, я выглядел настолько невинным кроликом, что этому майору лень было даже шевельнуть пальцем, чтобы что-то там ещё выискивать в моих писаниях. И, честно говоря, в первый раз тогда я кроликом себя и ощутил…
В Москве я честно начал было выполнять свою программу. Естественно, довольно быстро связался со старшими товарищами, уже идущими по диссидентской тропе. И тут начались сомнения и разочарования…
Во-первых, я очень скоро почувствовал свою малость. В этой, уже сложившейся иерархии, я предполагался как всего лишь «один из» почитателей и последователей утвердившихся авторитетов. Не думаю, что стоит здесь вспоминать рассуждения Достоевского о «подпольном» карьеризме. Мои старшие товарищи, при всех их иногда для меня непонятных взаимных амбициях, глубинной душевной целью имели, по-моему, всё-таки не власть – «подпольную» или официальную. Они действительно прежде всего алкали истины и справедливости. Я и сейчас думаю так же, хотя более поздние их действия (а знаком я был со многими ныне хорошо известными), может быть, часто и противоречат этому. Ну что ж, человек меняется… Что касается меня, то я, конечно, ни о какой «подпольной» карьере не помышлял. Более того. Всё сильнее работала трусоватая (согласен!) мыслишка о моей малости и в официальном мире. Мол, диссидент, доктор, к примеру, биологических наук, – фигура уже заметная. Ему есть, конечно, что терять, но и есть, на что опереться. Западная научная общественность, то, сё. А я? Что я? – Студент-недоучка. На меня плюнуть и растереть! Был бы у меня хоть какой-то отличный от нуля статус! Чтобы, значит, возможные репрессии в отношении меня хоть бы даром не прошли, получили политический резонанс… (Помнится, примерно по такой именно логике умный жандармский полковник вербовал студента в провокаторы в забытом фильме про революционную борьбу в России).
Во-вторых (и это глубже), я сам всё меньше чувствовал себя готовым к настоящей подпольной деятельности. Да и внутренне я был, ей-Богу, вполне советским человеком, в противоположность большинству «старших» диссидентов. Я хотел не бунтовать, а разъяснять теоретическое недопонимание!.. И рассуждения о малости только оправдывали имманентное, так сказать, нежелание участвовать в суете. Очень достойной, подчеркиваю, суете, но в то время совершенно бесперспективной. Не тот у меня оказался запал, чтобы бросить, так сказать, свою жизнь под колёса Истории, не тот. Я тогда сблизился с одним парнем, Марком. Вот у него был запал! Он видел перед собой, собственно говоря, два пути: либо здесь по-настоящему готовить всеобщее гражданское неповиновение (а может, чего и похлеще), либо ехать в Израиль и бить там арабов до упора. Кажется, чуть позже он выбрал второй путь…
Ну и, ко всему прочему, я женился. И моя однокурсница в качестве жены совершенно не настаивала на продолжение той деятельности, которую я так красиво разрисовывал ей в письмах из армии. Даже, пожалуй, наоборот – была рада…
Точку в моих диссидентских мечтаниях поставил эпизод совершенно сюрреалистический. Он случился на следующий год после дембиля. Я работал (учась на заочном отделении) в многотиражке. Особо не скрывал (не считал нужным) своих армейских рассуждений. Рассказал как-то в курилке и о встрече с особистом. И вот наконец ушёл в первый в своей жизни отпуск…
- Подъезжай в Александровский сад, - приглушённо сказала мне по телефону Валя, коллега и старшая подруга, когда я позвонил на работу узнать, что да как – я только что вернулся из Прибалтики, а до конца отпуска оставалась ещё неделя.
Я, естественно, подъехал, недоумевая.
- Тебя уволили, - сообщила Валя без обиняков.
- То есть как? Я же в отпуске…
- Из КГБ позвонили в партком и сказали, что ты не можешь работать на идеологическом фронте…
Сначала я испугался. Потом возмутился. Потом испугался сильнее, но решил всеми силами демонстрировать именно возмущение. Я взял подмышку свои рефераты и отправился прямо в приёмную КГБ на Кузнецкий мост. Я был готов предоставить все выкладки! У меня аж уши горели от желания доказать, что я необходимый член советского общества, несмотря на мой критический настрой!.. (От настоящих диссидентов я к тому времени почти уже отошёл) Майор (опять майор, только этот был в очках и интеллигентно худощав) покрутил пальцами рук на совершенно пустом столе и заявил, что это явное недоразумение.
- Да вы проверьте, посмотрите! – стал уже наседать я.
- Нечего и проверять. От нас это идти не может. Обратитесь в районное управление…
И он дал адрес. Смешной, кстати, адрес – для советского человека: Хрущёвский переулок.
С помощью милиционера, дежурившего у входа в райком на тогдашней Кропоткинской, я нашёл неприметную дверь, надавил кнопочку звонка. Пыла уже не было, было смутное ощущение какого-то розыгрыша…
В кабинете на стене висела полуприкрытая занавесками карта-схема  района. Входили и выходили деловые подтянутые люди – в штатском, но с явной военной выправкой, раздавались короткие непонятные реплики. Атмосфера стояла, как бы это сказать… боевая, тревожная, но в то же время сдержанно оптимистическая.
- У нас к вам претензий нет, - едва выслушав, заявил человек, сидящий в кабинете. «Тоже, наверное, майор», - некстати мелькнуло у меня в голове…
- Так меня же уволили якобы по вашему звонку!
- Ну, это они и права не имели, - сухо усмехнулся он. - Вы же, как говорите, в отпуске…
В конце концов он обещал позвонить в партком и прояснить ситуацию. Когда я вышел из отпуска, меня вызвали к начальству и, отводя глаза, попросили написать задним числом заявление об увольнении.
- А мы тебя следующим числом опять на работу примем! А то у нас бумаги не сойдутся… - объяснили мне.
Я, чувствуя, что рискую, заявление всё-таки написал. Не обманули, тут же приняли обратно, и даже получилась небольшая ежемесячная прибавка…
- Это Лёнечка, точно! – кипятилась потом Валя. – Его работа! Взял да и позвонил в партком как будто из КГБ!.. Ты же везде язык распускаешь!..
Лёнечка был тоже, как и я, студент-заочник, лет на десять старше меня. Характер у него действительно был вредный, а увидев один раз его жену, я понял, что он и основания имеет мне завидовать. Уж не знаю, Лёнечкина эта работа или нет, но это вполне могло быть. Такое время было – сюрреалистическое…
До этого места я еще подумывал как-то развернуть повествование, добавить благородной сумасшедчинки. Чтобы не было уж слишком скучно. Но сейчас, вспомнив этот эпизод, понял: сюрреализма хватает здесь и так. А