ДОЛЖНОСТЬ

фарфоровая кукла – нет, то был человек.
  -Паша,- Ефремыч высунулся из кабины и тревожно вглядывался вперед.
  Паша затопал ногами в тамбуре.
  -Ну, как? – нетерпеливо повернулся Ефремыч.
  Но то был не напарник.
  -Все прекрасно,- улыбнулся Крамов,- Заводи шарманку.
  -А Паша? – растерялся Ефремыч.
  -Паша не поедет.
  Этот человек говорил столь убедительно, так ярко блестели его глаза, что Ефремыч принялся ставшими вдруг неумелыми движениями заводить шарманку – тепловоз загудел.
  3


  Денг все-таки остался, но Ада Серапионовна не очень-то горевала. В конце концов, она ехала в Москву к своему Серёжику, ставшему вдруг большой шишкой и дополнительный любовник мог только помешать. Приличия ради она устроила несчастному Моисею Ашотовичу прощальный концерт, после которого Денг вынужден был срочно искать новое пристанище: находиться в санатории стало невыносимо. Во всех без исключения окружающих лицах ему читалась насмешка: «А я кой-чего про тебя знаю!».
  Аде Серапионовне повезло: народ в массе своей следовал в свежий предолимпийский городок, нежели в пыльную столицу, и она одна-одинешенька расположилась в купе шестого вагона.
  Она не успела еще рассовать вещи по полкам и присесть к столику кушать купленную на вокзале копченую курочку, как стали одолевать мечты о богемной столичной жизни. Театры, концерты, клубы-рестораны громоздились друг на друга в какую-то умопомрачительную пирамиду, мелькали лица так называемых звезд, из которых особо выделялся молодой певец с шевелюрою черных, как воронье крыло, волос. Уже сейчас Серёжик, тот, кто собственно и должен был ввести ее в сей мир великолепия, находился где-то на обочине, и Ада Серапионовна не сомневалась ни на мгновение, что темноволосый певец скоро будет у ее ног.
  Такие удивительные типажи представляет порой провинция, что трудно не схватиться за голову: сколько спеси, гонору, какая ошеломляющая амбициозность! И откуда вы такие, из Милана либо Парижа, позвольте спросить? Нет, отвечают, мы из Ж…, и «Ж…» в устах их звучит внушительнее, чем Париж.
  Завлекаемая мечтами в непроходимые дебри, Ада Серапионовна управилась с курочкой довольно нескоро. Поезд уже шел на всех парах, и в окне, ставшем кривым зеркалом, отражалась лицо путешественницы.
  Аде Серапионовне не понравилось, как бестактно окно исказило ее черты, и она сердито задернула занавески: врешь, певец будет моим!
  В это время поезд вдруг дернулся, словно раненый индейцем бык, и противно заскрежетал. Аду Серапионовну неудержимо повело в сторону и пребольно ударило лбом о верхнюю полку, злонамеренно раскрытую каким-то идиотом. Здесь, конечно, из уст путешественницы полились слова, знакомые всем много больше, чем хотелось бы. Досталось идиоту, машинисту и зачем-то бедолаге - Денгу, едва ли причастному к этому инциденту.
  «Что за станция?- сердито подумала Ада Серапионовна, приоткрывая занавеску,- Почему остановка?»
  Станции никакой не было, была сплошная тьма, но прислоненному к прохладному стеклу пострадавшему лбу как будто стало легче.
  Поезд тронулся и пошел, нервически подрагивая и с каждой минутой набирая скорость, но Ада Серапионовна все также сидела, приникнув к окну.
  В дверь постучали.
  -Чаю не надо, – сердито крикнула Ада Серапионовна.
  -Откройте, у меня билет,- странный голос, словно пропущенный через мясорубку.
  Ада Серапионовна поднялась и, прикрывая посиневший лоб рукой, отворила дверь:
  -А что, разве была станция?
  -Да.
  Крамов отчего-то показался Аде Серапионовне интеллигентным человеком, может, из-за чертежного футляра у него в руках. Впрочем, она была рада попутчику, тем более мужского пола, тем более, недурному собой, тем более, похоже, южанину. Ей всегда нравились южные мужчины – загорелые, горячие, страстные, не в пример их рыбообразным прозрачно-бледным северным собратьям. Серёжик, пожалуй, был единственным исключением.
  Ада Серапионовна, перегнувшись через столик, посмотрела в окно, смутно догадываясь, что попутчик глядит на ее пышные формы.
  -А вы, наверное, чертежник? – несколько игриво спросила она, обернувшись.
  Язык ее как-то сразу примерз к небу – кричать Ада Серапионовна не могла.
  В руках у чертежника был длинный меч, не вызывающий не малейшего сомнения в своей остроте. Да и само лицо попутчика приобрело странную заостренность – словно им вдруг всецело овладела идея. Вот только идейность эта совсем не вязалась с фарфоровой кукольностью этого человека.
  Перед глазами Ады Серапионовны заблистали острые всполохи; с исказившемся лицом она шагнула к убийце, точно собираясь упасть к нему в объятья. Крамов, не желая запачкаться кровью, отскочил в сторону. Тело несчастной мечтательницы медленно опустилось на не очень чистый пол купе и быстро перекрасило его в красный цвет.
  На крупной станции Ефремыча допрашивал следователь, он же осматривал труп женщины в шестом вагоне. Следователь был человек начитанный и, увидев на обнаженной спине Ады Серапионовны начерченный чем-то острым рисунок, сразу понял: это сцена из «Ада» Данте. Последние сомнения отпали: проклятые сатанисты, очередное ритуальное убийство…




  Глава двенадцатая


  Островитяне




  1


  Семен Никитич просто ухахатывался над рассуждениями Олега Власыча. Он смеялся так, что я даже испугался: не слетел ли наш тигр ненароком с катушек? На лице моем приблизительно в области верхней губы (Алильханов, надо признать, умел драться и черты лица моего несколько исказились) сердобольной Степой была приделана довольно аккуратная примочка из разжеванного женьшеня.
  Да, Семен Никитич ухахатывался. Вот что говорил Олег Власыч:
  -Все это весьма странно, так как именно молодежи в прежние времена были свойственны либеральные, понимаете ли, порывы. Все эти шестидесятники, народники, народовольцы. Наивные мечтатели, безумцы. Как там у Некрасова?
  Суждены им благие порывы,
  Но свершить ничего не дано.
  Но все ж таки – порывы? Разве этого мало, а?
  -Скоро увидите, Олег Власыч, наивных мечтателей с их благими порывами,- сквозь смех пообещал Семен Никитич, заслоняясь рукой от водяных брызг.
  Откуда, спросите вы, водяные брызги?
  Мы стояли на корме белоснежной яхты, с огромной скоростью несущейся в акватории какой-то реки. По берегам сначала бежал за нами, словно собачонка, великий город, а теперь расстилались леса и болота.
  -А вот и Свияга,- весело объявил Семен Никитич, все еще не отойдя от юмористического выступления начальника штаба.
  Яхта пришвартовалась к деревянному пирсу у зеленого острова, образованного излучиной реки и напоминающего острова из учебника географии.
  Мы сошли на берег.
  Встречал абориген, молодой парень того типа, что принято именовать «актив» либо «мажор». На нем поверх весьма приличного на вид смокинга была напялена белая футболка с красной надписью «Мы – за Антушкина», на холеном лице застыла радостная улыбка.
  Он осмотрел нас и, не переставая улыбаться, обратился к Семен Никитичу:
  -Рады приветствовать на Свияге, господин кандидат.
  -Кандидат - это он,- ухмыльнулся Семен Никитич, кивая в мою сторону.
  Брови аборигена полезли было на лоб, но он мигом вернул их на место и не менее позитивно обратился ко мне:
  -Добро пожаловать, господин Антушкин. Разрешите представиться – директор лагеря Ватрушин.
  -Вольно,- Семен Никитич похлопал Ватрушина по плечу.- Веди ж нас, Вергилий!
  Вергилий привел нас в большую палатку, где находилось еще не меньше пятидесяти позитивных молодых людей в белых футболках.
  Они дружно зашумели, приветствуя нас и больше внимания уделяя Семену Никитичу, но Ватрушин незаметно кивнул, и все обратились ко мне.
  -Здравствуйте, друзья,- начал я, едва шевеля побитой губой.- Любой власти в первую очередь требуется молодая кровь, которая, заструившись по усталым жилам, оживит уставшее тело, подвигнет его на новые свершения. Именно для этого нами организован этот лагерь, в котором мы намерены подготовить помощников, а в будущем – возможно, и смену. Вы – золотая молодежь, лучшие из лучших, образованные, талантливые, способные на кропотливый труд. Бескорыстные, честные, с открытыми народу сердцами. Именно поэтому вы здесь, с чем я вас искренне и поздравляю.
  -Теперь, господа, можете задать свои вопросы,- сказал Семен Никитич и подмигнул Олегу Власычу.


  2


  -Сергей Леопольдович, - поднялась белокурая, довольно миловидная девица,- как вы намерены решать наш, то есть молодежи, жилищный вопрос?
  -Радикально,- улыбнулся я, и девица села, не заметив подвоха.
  Тут же вскочил Ватрушкин:
  -Сергей Леопольдович, а реально ли в первый же год заиметь какую-нибудь серьезную должночишку?
  -Простите? – удивился я.
  -Ну, должность.
  Слова «должночишку», «должность» Ватрушкин произносил почти с шаманским трепетом.
  -Безусловно,- заявил я.
  Радость залила широкое лицо Ватрушина.
  Были еще вопросы об иномарках, дачах, земельных участках, учебе за рубежом, кто-то даже попросил просто денег.
  Утешив всех и пообещав исполнение желаний, я откланялся.
  Когда мы загрузились на яхту, Семен Никитич повернулся к Олегу Власычу:
  -Ну?
  -Хорошие ребята, - пробормотал начальник штаба, недоуменно пожимая плечами,- Хорошие.
  Мы с Семен Никитичем дали полную волю своим смехальным аппаратам.


  3


  Уже в городе, в машине, Олег Власыч развернул газету и охнул.
  Семен Никитич побледнел:
  -Что такое?
  -Два процента по «Родону»!
  Семен Никитич вырвал газету:
  -Да как же так? Может, презервативы оказались хорошими?
  -Думаю, дело в другом, - задумчиво вздохнул Олег Власыч,- Народ так любит халяву, что ему даже такие подарки показались привлекательными.
  -А ведь я предупреждал,- сердито шуршал газетой Семен Никитич.
  - Напротив, это была ваша идея, - жестко отрезал Олег Власыч: я и не догадывался, что он так умеет. – Однако два процента - дело поправимое.
  -Что же вы предлагаете? – уныло отозвался Семен Никитич.
  Олег Власыч загадочно улыбнулся и принялся сосать большой палец, как младенец соску.


  Глава тринадцатая


  Проститутка


  1




  Вечером Семен Никитич не дал мне, как обычно, текст - это меня порадовало. Ежедневная зубрежка надоедает и старательному школяру, а я, как вы, наверно, изволили заметить, далеко уж не мальчик.
  Когда я наконец-то добрался до дома (посмотрите-ка, уже говорю «до дома» без зазрения совести), то сил едва хватило поужинать. Перед глазами все стояли назойливые лица молодых островитян, да и, кажется, я слегка простудился. Вот тебе и яхты в акваториях!
  -Степа,- слабым голосом позвал я, намериваясь попросить хоть аспирину. Но горничной, похоже, не было. По правде, эти самовольные отлучки начинали меня раздражать.
  Допив кофе – на ночь-то! – дурная привычка, оставшаяся с театральных времен, я медленно побрел по лестнице к себе в спальню. Предки сочувственно проводили меня нарисованными глазами.
  В спальне на всю громкость был включен телевизор. Неужели Степа? Так отчего ж она, зараза этакая, не спустилась?
  Но то, конечно, была не Степа. На кровати моей прикорнула, изогнувшись, словно львица, женщина, профессия которой сомнений не вызывала.
  Розовые чулки, натянутые