недалеко одна от другой, и, видно, схожие судьбы матерей-одиночек их сближали и им было о чем поговорить. Нам тоже с Ритой не приходилось искать темы для бесед или «лезть за словом в карман» при общении друг с другом. (Постоянные, безобидные, ни к чему не обязывающие детские ссоры и такие же скорые примирения, наверное и служили одним из факторов первого опыта ребенка в будущих сложных взаимоотношениях между взрослыми людьми. Рита – хорошая и послушная девушка в детстве, успешно училась в школе, а потом и несколько лет в институте, в Москве. У нее не сложилась личная жизнь, но она одна воспитывала ребенка, занималась коммерцией, достаточно твердо «стояла на ногах» и также уверено шагала по жизни, которая в один момент, наверное и дала трещину. С ней Рита в самом расцвете лет сама же и «свела счеты» по непонятным никому причинам. Оставив на старую, больную мать, а проще говоря, на произвол судьбы, своего сына).
Как сейчас помню, во время одной из таких игр, где я всегда, видимо ощущая себя будущим мужчиной, а еще, может быть, и потому, что любил быть лидером среди тех, с кем водился, старался покомандовать. Но Рита тоже «не лыком шита» и чувствовала себя будущей представительницей прекрасной половины человечества, хотя я тогда, в силу своей «сопливости», этого еще не понимал. Да и не нужно мне это было. А она использовала любую возможность пококетничать со мной и поиздеваться по-детски. Меня, конечно, это сильно задевало и злило. Как результат, мы постоянно с ней ссорились. Что в таких случаях следовало делать, как понимать и «принимать» женское коварство, я тогда, естественно, не знал. А как его избегать, все это пришло только с жизненным опытом, уже гораздо позже.
Если вы достаточно внимательно листали эту книгу, прежде чем ее читать, то я думаю, обратили свое внимание на мое отчество – Николаевич. А с ним у меня сложилась отдельная история…
Когда я уже, несмотря на свой весьма юный возраст, понял, что у меня, как и у любого человека, есть еще и отчество, то задумался о том, что оно переходит или дается от имени отца, которого у меня, вроде, как и не было. И нет. А чтобы заранее избежать разных вопросов на эту тему, мне мама с бабушкой объяснили, что отчество мне дали в честь моего деда – Николая Степановича Тимохина, участника Великой Отечественной войны. Кстати, он тоже был учителем и даже завучем, погиб в боях под Сталинградом. И все. Так я и живу – Николаем Николаевичем.
Но однажды Рита, во время одной из наших с ней игр, внесла ясность (или наоборот, неясность) в этот вопрос: «А я знаю, как звали твоего папу! Володя!». Уже не помню тогда свою реакцию, но что-то мне не понравилось, это точно. А она еще и добавила: «Ты Николай Владимирович». Ее сразу же одернули взрослые, потому как без присмотра старших мы почти не оставались, даже не помню такого момента, по крайней мере, в том возрасте. И эта тема закрылась (похоже, она, Рита, коснулась чего-то совсем уж запретного). Но у меня в памяти оставила свой след. И что-то тогда в сердце «екнуло»…
Глава четвертая
Папа
Друзья мои, можете ли вы навскидку и без раздумий мне сказать: для чего на Земле живет человек? И какова его роль на этом свете? Думаю, ответ один, хотя кто-нибудь может с ним и не согласиться: он рождается и живет (как, кстати говоря, и любое существо) для продления своего рода. Сделал потомство и все! Теоретически его задача выполнена.
Когда я «готовился стать отцом», а в советские времена при родильных домах или в ЗАГСе, сейчас уже точно не помню, где именно, проводились так называемые курсы, типа молодого бойца, для будущих родителей. Причем для пап и мам – отдельными группами. Мне тогда в принципе было все равно – сын у меня родится или дочь. И вот, прежде всего, почему. Конечно, как любой мужчина, я думал о «передаче» своей фамилии по наследству. И тогда бы мой сын был Тимохиным. Но сразу же вспоминал о том, что это фамилия досталась мне от деда (а бабушка была – Свиридова) и, следовательно, отцовская династия на мне не имела продолжения.
Когда моя жена, Лена, была уже «сильно» беременна, я в то время работал мастером производственного обучения в одном из училищ города. Все это происходило в период «заката» советской власти и в преддверии развала Союза. Правда, именно тогда это еще не ощущалось. И даже более того, в ноябре тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года я вступил в ряды Коммунистической партии Советского Союза.
А примерно за полгода до этого меня и еще двух молодых (по возрасту и опыту работы) мастеров, вызывает в свой кабинет директор училища, в котором мы работали и говорит: «Согласно постановлению партии и советского правительства и разнарядке из Горкома, мы вас направляем для обучения на курсы комбайнеров. А потом вы поедите на хлебоуборку, тем самым оправдывая оказанное вам огромное доверие» - и назвал то местечко, которое я так и не смог запомнить, как не пытался, где мы и будем выполнять возложенные на нас задачи. – «Учеба будет без отрыва от производства, а за работу на выезде, то есть в командировке, вы, естественно, получите полную заработную плату по возращении в училище».
Предстояло нам «откомбайнерить», как сразу предупредили, месяца два – три, в зависимости от обстоятельств, или, проще говоря, все лето. От такого «радостного и неожиданного известия», с которым тогда мог сравниться только стопроцентный выигрыш в «Спортлото», двое моих коллег – мастеров, сразу же уволились. А я, будучи пока еще кандидатом в члены КПСС, не посмел так некрасиво поступить, в силу, как тогда было принято говорить, «высокого гражданского долга и патриотического самосознания», да еще и в момент «пика» хлебоуборочной страды.
Бесполезно было доказывать сначала «дяденьке директору» училища, а потом еще и ответ-секретарю Горкома то, что я терпеть не могу технику, машин «боюсь» даже во сне, а днем обхожу их «за километр». И из прав имею – только права человека. Но все равно, меня сначала послали на курсы, а после их завершения и куда подальше. На хлебоуборку. Смех, да и только! Но самым обидным оказалось то, что жена уже была в «серьезном положении», а до рождения дочки оставалось – месяца два. Естественно, такие «мелочи жизни», не интересовали руководство училища. И уж тем более, оно не видело их в качестве серьезного препятствия для выполнения столь важного мероприятия.
Приехал я значит в эту деревеньку, куда меня направила партия и советское правительство, а проще говоря, безжалостно забросила судьба. Хотя деревней, то «географическое безобразие» можно было назвать лишь чисто условно. Те постройки, которые предстали перед моим взором, а одним взглядом можно было по-моему окинуть все вокруг, кроме широты полей до самого горизонта, охарактеризовались бы как «три домишки в шесть рядов». И были они, кстати говоря, на порядок ниже любой из многочисленных гор сена. Надо признаться, что хотя меня «десантировали» на хлебоуборку, но я так и не увидел даже одним глазком, как растет «продукт номер один», а сами поля были намного дальше нашего (чуть не сказал – лагеря) расположения.
Поселился вместе с несколькими ребятами в каком-то бараке, правда, все спали на кроватях и кормили нас «как на убой». Три раза в день и почти одним мясом, которое быстро надоело, так как я его не особо люблю, да еще в таких количествах. Но сколько волка не корми - он все равно смотрит в лес, а я - в сторону города. Поэтому и пробыл там недолго - всего-то дня четыре или пять. И вот почему.
По приезду на место, как и положено, я пошел в местный «сельсовет» или что-то типа того, отметить командировку. Этим важным и очень ответственным делом занималась симпатичная, естественно, «вся из себя» девушка. Этакая «Наташа», которая на всех, кто ее отвлекает не понятно от чего, смотрит глубокомысленно, при этом, наверное, думая: «Ходят тут разные… А я вот такая молодая и красивая, только зря прожигаю свои годы на что попало. И трачу попусту время». Я, здороваясь и, конечно же, «дико» извиняясь, подаю ей свое командировочное, чтобы она заверила факт моего прибытия на место, поставив в нем печать и дату. Почему именно эта девушка занималась такой важной работой, а не кто-нибудь другой, например, руководитель, мне было все равно. А она, почти не глядя на бумагу и не читая текста, «шлепнула» печать туда, куда я ей указал, и написала число, месяц и год: «Все вам?» Это прозвучало так, будто она хотела спросить: «Че тебе еще надо?».
И тут у меня мелькнула идея. Я переворачиваю лист на другую сторону, там, где следует заверять окончание моего пребывания в этих интересных и не столь отдаленных от города местах (кстати, какой-то автобус с автовокзала туда ходил), и говорю: «А теперь еще и здесь!» «Наташа» шлепнула печатью туда, куда ей указали, мысленно и всем своим видом посылая меня еще дальше, и я счастливый, но все-таки отработавший несколько никому ненужных дней «на благо отечества», уехал, правда, инкогнито и добровольно домой.
А уже в дороге, сидя в автобусе, в спокойной обстановке, я поставил на другой стороне командировочного листа, в чистой графе, но заверенной печатью, нужную мне дату светлого будущего, которое меня ожидало только по окончании сельхозработ и которое я, не являясь ни экстрасенсом, ни магом, так умело приблизил.
Теперь все мои мысли были заняты только тем, что жена вот-вот должна родить, а я в неведении, так как телефонная связь в те времена в некоторых районах, тем более в том, куда меня закинула судьба, просто отсутствовала. Конечно же, я волновался и не находил себе места. И точно. Через несколько дней, может, спустя неделю, не более, у меня родилась дочка Таня, с небольшим весом и очень слабенькая. В первые минуты, а потом и часы, врачи говорили, что состояние ее здоровья вызывает серьезное и обоснованное опасение. Даже, более того, они боялись и боролись за ее жизнь! И я не только открыто не выражал свою радость отцовства, которая сразу же сменилась тревогой, но и просто никому (друзьям или знакомым) об этом вообще не говорил до тех пор, пока все не нормализировалось и дочка не стала набирать вес и подавать все признаки длинной и, надеюсь, счастливой жизни. А на это ушло долгих два месяца.
Так что того «очень нетрезвого состояния», когда от чересчур выпитого еле выходишь на улицу и всем, кого ни разглядишь, спешишь сообщить радостную весть о рождении своего первенца и «появлении» на свете еще одного папы, я не испытал. Может быть, поэтому вся череда событий, предшествующих моему становлению отцом, навсегда, достаточно подробно, осталась у меня в памяти. И тогда-то, став папой, я вспомнил еще раз о том, что у меня ведь тоже был и есть где-то отец, который так же, как и я, испытывал какие-то незабываемые переживания, связанные с моим рождением.
И вот в то время, буквально через несколько дней после рождения Тани, окрыленный этими мыслями, я и решился (как потом оказалось в первый и последний раз) завести с мамой разговор на тему отца.
Глава пятая
Мама
Да, друзья мои, так уж вышло, что это был один – единственный серьезный разговор с мамой за всю мою, теперь уже взрослую (а тогда мне не было и двадцати пяти) жизнь. Мама была не очень-то расположена к откровенности на
