Рыбак и Сара

Рыбак и Сара
Повесть
1. Костёр на пороге

Она всё решила для себя.
Твёрдо решила.
Бесповоротно.

Чтобы не огорчать никого в семье, была она в последний свой приезд особенно внимательной и покладистой со всеми.
В тот день трёхлетние братишки-близнецы и восьмилетняя сестрёнка Ленка угомонились лишь поздно вечером.
Впрочем, какой вечер, когда в разгаре полярный день и солнце три месяца не уходит с неба? Малышей спать не загонишь, пока не сдёрнешь с них накомарники да не проведёшь сквозь дым у костра, чтобы «отвяли» самые настырные кровопийцы.

Простившись с отчимом и матерью, шагнула в лодку и оттолкнулась веслом. Моторчик заводить не стала: не хотелось нарушать волшебную тишину дивной солнечной ночи. Судно ходко пошло по течению, на повороте рыбачка помахала рукой.
– Что-то она сегодня не поперечливая, а покладистая да ласковая. Что ни попросишь: «Да, мама, я сейчас!» – Анна Дмитриевна повернулась всем огрузневшим телом к стоявшему рядом мужу. – С чего бы это?
– В разум входит. Давно пора, скоро восемнадцать.

Хозяйка промолчала. Только сегодня сообщили по рации новость: две девушки из посёлка, ровесницы дочери, вышли замуж. А тут не то что друга сердечного, даже просто ухажёра не было. Да и какие парни, когда дочь почти безвыездно на промысле в тундре?
Помогает отчиму мясо и рыбу добывать, деньги зарабатывать, младших поднимать.

Когда вернулись к дымокуру, Анна Дмитриевна глубоко вздохнула:
– Она с весны такая. Тихая с виду, спокойная. Как заметила, что я беременна. Наверное, думает, что не отпустим её в колледж поступать: работы прибавится. Я её знаю: что-то в уме держит.
Михаил Андреевич подбросил зелёных веток в огонь, ответил не сразу:
– Детей нельзя обманывать. Обещали – пусть едет. Не прохлаждаться же: учиться. И оденем, и денег дадим. Заработала. Лена и Катя подросли, помогут.
– Им в школу. Лёньке в райцентр, в интернат.
Мужчина шагнул ближе к дыму, шевельнул палочкой головни в костре. Тишина стояла такая, что звон комаров казался оглушительным.
– Может, кто из родни пособит, как думаешь, Аня?

Медленно проплывали берега, поросшие кустами карликовой ивы, берёзы, ольхи. Свежие листочки издавали каждые свой запах, соединяясь в густой аромат начала северного лета. Такой долгожданный, такой радостный, такой подарок северянину после долгой зимы.
Юная рыбачка слегка поправляла движение лодки, шевеля то правым, то левым веслом и как в первый раз вбирала в себя окружающий мир. Удивлялась, улыбалась, запоминала, чтобы унести с собой.
Из всех возможных способов она выбрала огонь: меньше подозрений, что сама. И это не больно. Читала где-то, что человек быстро погибает от дыма и сгорает уже умерший.

На крутом берегу, приминая траву, сидели ошалевшие от света зайцы.
«Небось, тоже страдаете, ушканы?»
Заяц – ночное животное, незаходящее солнце осложняет ему жизнь. Враги ушканов – волки песцы и совы – высоко сидят, далеко глядят.
У всех детишки пищат. Кушать хотят.
Вот надо оно зайке, чтобы всё время день?

Девушка захлопала в ладоши. Отрывисто и чётко.
Зайцы поднялись на задние лапы, поджали передние и уставились косыми глазами на диво-дивное: проплывающий мимо щёлкающий предмет.
Под кустами карликовой ольхи травка зашевелилась, серенькие ушки там появились: это зайчатки, малые ребятки, им тоже интересно.
Над лодкой со свистом пронёсся большой тундровый «чайк». Сделал круг и налетел снова.
– Гаг-аг-аг! Гаг-аг-аг! (Я тебя вижу! Я тебя вижу!)
«И я тебя вижу! Гнездо на пригорке. В нём мама-чайка головой крутит, в тревоге клювом щёлкает. Малые ребятки, пушистые чайчатки, сквозь перья у неё на крыльях выглядывают. Не бойтесь, не трону».

Вот стайка уток. Сплошь бронзоголовые селезни. Чуть отплыли в сторону. Уточки на гнёздах, а мужья прохлаждаются. Хорошо в этом мире мужикам!

Вот загудел над водой работяга-шмель и плюхнулся в мох под кочкой. Там у него гнездо со шмелятами. Учительница биологии называла шмеля по-латыни – Bombus. И правильно: гудит как бомбардировщик в кино.
«У каждого семья и дети. Лишь у тебя нет. И уже не будет...»

Впереди заблестели мокрым золотом окатанные лбы камней.
Шивера́.1 Небольшая совсем шивера. Но заговорила, забурлила, закипела вода, заплясала, засверкала тысячами зайчиков, лёгких и радостных, как ладошки братиков-близнецов.
А «там» будут братики?
А солнечные зайчики?
А бомбус?

Тридцать километров прошла рыбачка самосплавом по реке.
И нисколько не устала, не утомилась.
И передумала, решила подождать.
И ещё два дня ходила как потерянная, всё из рук валилось.
Наконец, возненавидев себя за трусость, заперлась в балке2 на крючок, загнула его пассатижами, чтобы не открыть, и разложила костёр на пороге.


2. День рыбака

– Мама! Мне сон приснился!
– Какое удивительное событие! – улыбнулась мама. – И что же сыночку приснилось?
– Пожар, мама! Будто горы, снег и камни, а над вершинами пламя. И так красиво горит, просыпаться жалко. Жмурился, жмурился, а запах сильнее. Ты тонкие печёшь, ма?
– Тоненькие, аж сеточкой, как ты любишь, вставай, а то остынут.

Макая горячие, с пылу с жару, драники3 в малиновое варенье, пятиклассник спросил настороженно:
– Пожар во сне – это хорошо или плохо, ма?
– Огонь был с дымом или без?
– Без дыма. Только огонь. Яркий, как от большого костра.
– Огонь – это к радости. Дым – к печали. Так старые люди говорят.
– Какая же мне может быть радость, ма?
– А уже тебе радость! Вкусный завтрак, мама рядом, мороз не сильный, а бодрый такой апрельский морозец на улице. Домашнее задание сделано. Ничто на совесть не давит. Разве не радость?
– Так-то радость, конечно. Но хочется же необычной радости, ма!
– Не жадничай. Большие радости из маленьких собираются. Может, отец приедет, гостинцев привезёт или Аниса отелится, уже вот-вот должна. И будет снова телёночек у нас, молоко и творог, сметана и масло. А может, пятёрку получишь в школе… Чем не радость?
– Пятёрка всегда радость! – солидно заметил сын.
– Раз ты сегодня раньше встал, просмотри ещё раз домашние задания, освежи в памяти. Снам помогать надо. Тогда сбываются.

«Снам помогать надо, тогда сбываются».
Эти слова матери так чётко прозвучали в сознании, что Рыбак мгновенно проснулся. Пятнадцать лет прошло с того действительно радостного дня, и вот сон повторился: яркое, жаркое пламя, чудный, ра-а-достный свет полыхал над вершинами Ая-Бырранга, пробуждая в душе восторг и ожидание чуда.
Проснулся, к форточке потянулся, но тут же и отпрянул: снаружи, у окошка, плясали полчища комаров. Оставь им щёлочку – превратят жизнь в ад.
Вырвал лист из старого журнала, скрутил его трубочкой, облил рыбьим жиром и зажёг.
«А ну, злодейские комары-комаровичи, доставайте противогазы!»
Форточку открывал помаленьку, осторожно просовывая коптящую бумагу всё дальше, пока не отогнал злую толпу на расстояние вытянутой руки.
Синее небо, зелёная тундра. Над холмами струился тёплый воздух. На вершинах гор сверкал снег.
Пёс Мальчик лежал в тени холма, по уши спрятав морду во влажный, холодный мох. Такой у него антикомаринный приём.
Большие тундровые чайки Саблер и Сабля, она – в гнезде за протокой, он – рядом, сидели с открытыми клювами. Так же спасались от жары и краснозобые казарки на гнёздах у стены бани.

Итак, сегодня День рыбака, второе воскресенье июля. Но из-за необычно тёплой погоды лёд на озёрах преждевременно растаял и рыбалка закончилась ещё пять дней назад. Отметавшие икру рыбьи косяки распались и ушли в глубину: в холодной воде больше кислорода, легче дышать. И в День рыбака остался Рыбак без свежей рыбы.
«Но праздновать будем. Раз нет свежей рыбы, будут свежие лепёшки!»

По-праздничному замесил тесто. На малом огне, чтобы тесто поднялось, испёк несколько лепёшек и разложил их на столе, чтоб отпыхнули.
Не спеша позавтракал, бездумно глядя в окошко, за которым плясали полчища кровопийц, снял с гвоздя бинокль, накинул накомарник и медленно, вразвалочку, поднялся на ближнюю горку – «погулять в лесу».
Граница тундры и лесотундры проходила в двадцати километрах южнее и выделялась на горизонте тёмной зубчатой линией.
В бинокле зубцы распадались на зелёные острова, островки и куртинки4.
Здесь, на Таймыре, растут самые северные деревья нашей планеты.
Конечно, их нельзя назвать настоящим лесом; упрямые, морозостойкие лиственнички границы тайги не вырастают более трёх-четырёх метров в высоту и черенка лопаты в толщину, но всё же это здоровые, крепкие деревца, набирающие до двухсот годовых колец.
Если уйти на юг на сто километров, то окажешься в настоящей тайге, в которой среди нарядных светло-зелёных лиственниц5 начинают вдруг проблёскивать весёлые берёзки, качать лапами хмурые ели и касаться твоих рук первые робкие рябины.
Ива и ольха теряют свою карликовость, образуют заросли вдоль рек и ручьёв, а среди их скромной зелени светятся закатным жаром грозди красной смородины.
Всё это, однажды вобранное в себя, приходилось, глядя в бинокль, домысливать и достраивать, но какая же это радость: видеть настоящий лес!

Неожиданно тревожно тявкнул Мальчик, сорвался с места, припустив к берегу Морошки, где облаял что-то далёкое, не заметное человеку.
– Что, паря, олешка засёк? – спросил Рыбак, когда пёс вернулся. – Не надо нам, хватает мяса.
Мальчик потёрся о ноги хозяина, заскулил, подпрыгнул и снова бросился вниз по склону, как бы увлекая человека за собой.
Рыбак на этот раз тщательно осмотрел в бинокль окрестности и опять никого не заметил, но явственно почуял дым.

Однако тревожиться не стоит: тундровые пожары продолжаются недолго и не захватывают большие площади: слишком много кругом воды и слишком близко к поверхности вечная мерзлота.

Наконец Сабля и Саблер оставили ещё не оперившихся птенцов, улетели с полкилометра на юг и стали там кружить над пустынной лайдой6.
Их приглушённое расстоянием «Кья-оу! Кья-оу! Кья-оу!» не оставляло сомнений: чайки заметили необычное. Откуда ни возьмись прилетел вдруг гагарин Тактакер и прокричал своё тревожное «Га-гарра, га-гарра! Так-так-так, так-так-так!» И когда рыбак кликнул собаку и пошёл с ней вдоль берега, бинокль вдруг выхватил на фоне блёклой осоки буро-зелёное нечто.


3. Девчонка

Это буро-зелёное нечто напоминало очертаниями человеческую фигуру и медленно, с частыми остановками продвигалось вперёд. Именно эти движения и позволили отделить его от пейзажа.
Рыбак выхватил из кармана банку-пшикалку от комаров и побежал. Пёс примчался первым и вдруг жалобно заскулил у лежавшей фигуры.
Первое, что бросилось в глаза, – накидка из мха и травы, прошитая тонкими корешками карликовой ивы. Рыбак присел на корточки и осторожно откинул край этого плаща.

Худенькая женщина.
Лицо и руки залеплены грязью для защиты от гнуса.
Волосы распущены и закрывают затылок и шею.
Местами корка грязи полопалась, и трещины эти сплошь забиты серыми нитями комаров, брюшки которых отсвечивают рубиново-красным.
Обработав спреем руки женщины, Рыбак брызнул из баллончика себе на ладонь и осторожно, едва касаясь кончиками пальцев распухшего лица незнакомки, разломал и удалил с него корку грязи вместе с кровью и кровопийцами, а затем надел ей на голову свой накомарник.

Найдёнка тяжело дышала и не