Краски последних дней

сих пор голосила по всей стране. Сирот и увечных было очень много. Благотворительные фонды, общественные организации, комитеты по усыновлению… Дела затягивали, словно в трясину. Временами ее охватывало отчаяние. Десятки благополучных исходов и сотни на очереди. А потом…
Отпуск – впервые за несколько лет – на родине и мамино любовно-строгое:
– Езжай в Париж, развейся!
Нет теперь ни Исландии, ни Парижа, ни Сербии. И больше ничего, казалось, не будет. Но, несколько раз побывав в плену и пообщавшись с людьми, Хильда поняла, что будущее есть, покуда жив человек. Человек – лодка в море потопа и бытия, а вера – весло. И она, как могла, продолжала свою работу. И с удивлением обнаружила, что затертые от частого употребления, а потому казавшиеся глупыми тезисы – Вера, Надежда и Любовь – работают. Скорее оттого, что больше практически ничего не осталось. С Верой и Надеждой все было в порядке. Крепко наличествовали. А вот с Любовью пока не складывалось.
Хильда была убеждена, что любовь – это вспышка, удар в сердце, первый взгляд насквозь, сразу, наповал. А секс потом логически и гармонично приложится. На деле вспышка и прочие атрибуты внезапной любви что-то запаздывали. Приходилось довольствоваться только сексом, но он не затрагивал сердце и душу, давая удовлетворение лишь телу.
И вот вспышка случилась. Только Сергей этого не заметил. Не откликнулся. Не подался навстречу. И что делать в этой ситуации, она совершенно не представляла. Времени для выяснения отношений почти не было. А навязываться гордая Хильда не собиралась. Или… нет?
Так и встретила она новый день, слушая журчащую, переливчатую, успокаивающую речь Матвеевны, думая о Сергее и вспоминая мать. Незаметные сладкие слезы катились по щекам, размывая взгляд, отчего все казалось зыбким и сказочно-нереальным. Убаюканная, незаметно заснула. Матвеевна нежно укрыла ее одеялом.
– Спи, дитятко, спи. Все будет хорошо. Светлые да будут жить! – непонятно произнесла, встала и, захватив свечу, двинулась к выходу.
За ней потянулись и остальные старушки. Они решили напоследок помолиться в ближнем коттедже, где уже были нарисованы как большой, так и малый молельные круги, а потом вернуться назад и уж поутру перебираться на новое место. Хильда ведь может испугаться проснувшись среди ночи! А утешать и успокаивать – удел всех старушек мира.

Глава 12. «Ящерица сбрасывает чешую»

Вдоволь попсиховав да еще и порядочно заплутав, Алина добралась до своего пристанища только затемно. Тратя драгоценные спички на то, чтобы поджечь огарок, который иначе как «позорным» и не назовешь, с отвращением вскрыла теплую банку рыбных консервов и, зажмурившись, съела. Они тут же попросились обратно. Сдерживая рвотные позывы, раскрыла настежь окно и, рискуя получить заряд в голову от опекуна, что есть мочи завопила:
– Мытарь, твою мать! Отзовись, мудило гороховое! Мне нужна помощь!!!
Тот не отозвался. Ни движением, ни, черт подери, выстрелом.
– Мне только поговорить… – всхлипнула Алина.
Она бесцельно пометалась по комнатам, ушибла бедро, сломала стул, снова бросилась к окну и завизжала. Стало чуть легче.
– Скотина! – проговорила, плюнув на асфальт, и с треском захлопнула окно.
Постояв с минуту на месте, хлопнула себя по лбу, обозвала дурой набитой и, потарахтев коробком с оставшимися спичками, метнулась из квартиры. С разгону врезала ногой по соседней двери и радостно взвизгнула, когда та распахнулась:
– Добро пожаловать! Все претензии к ЖЭКу!
Алина подобрала глянцевый журнал на тумбочке в прихожей и подожгла его, мельком отметив, что это каталог «Бурда». Затем, светя импровизированным факелом, она направилась на кухню и начала там шарить.
– Не может быть, чтобы не было фонарика, свечей наконец, – бормотала она, вываливая содержимое кухонных ящиков под ноги.
Улов оказался небогат. Упаковка спичек и початая коробка с сухим горючим в кубиках. Из съестного была соль и целая банка молотого перца.
– Сплошная бурда, шикарно, сука!
Вся эта беготня пробудила в ней страшный аппетит.
– Только не рыбные консервы, – передернувшись, попросила у судьбы.
Скрупулезный обыск добавил к найденному еще куль муки, окаменевший кусок сыра и несколько вонючих вяленых лещей.
– Твою мать! – завопила она, захлебываясь в рвотных позывах, и тут же выплеснула содержимое желудка на кучу вываленных припасов, потом вытерла рот и скорчилась в приступе боли. Прошептала непослушными губами: – Я хочу есть.
Подумала неприязненно: «Это оно требует пищи». Тут настроение снова сделало очередной кульбит. «Интересно, кто во мне зреет», – уже с любопытством подумала и, не мешкая, вышла из помещения.
Еды было много, но только не здесь. Посмеиваясь над собственной недогадливостью, Алина смело вышла из подъезда и двинулась к окраине. Там частный сектор, огороды, возможно, печки на угле или дровах. В квартире ничего ценного не осталось: браунинг в кобуре, ребенок внутри.
Алина с легким сердцем оставила за спиной прежнее жилье. Дорогой, вспомнив с некоторой опаской, как в детстве отец ей показывал фокус с сухим горючим, она подожгла кубик и принялась живо перебрасывать его с ладони на ладонь.
– Действительно не жжет! – пробормотала удивленно.
Ноги несли ее к дому, возле которого на днях встретила четырех «овец». Там наверняка найдется съестное.
***
В кресле Пеннивайз просидел до самой темноты, встав только три раза. Он отобрал позаимствованный бойцами карандаш и с наслаждением почесал внутри черепа – там, где зудело, – и помочился в угол. Потом, когда Ноль презентовал заказанную им шаку, очень похожую на белых червей, подсел к общему столу. Если не подводило зрение, то твари были живыми, что казалось не очень нормальным. Впрочем, вскоре аппетит товарищей и плохая вода быстро уничтожили сомнения. Вкуса блюда он не почувствовал, лишь приятную тяжесть в животе. И… шевеление.
За день Пеннивайз надумал несколько вещей, которыми собрался поделиться с товарищами. Кроме разве что одной. Но плохая вода вкупе со случайно проглоченной горстью таблеток немного расстроила планы. В голове снова началось непонятное брожение. Мысли и образы ускользали, воображение подсовывало всякую дрянь.
Так, разглядывая беспорядочно сваленное оружие, он решил, что надо… Надо что-то сделать с ним. Только вот что? Или, глядя в окно, он уже почти ухватил за хвост мысль, что надо бы на улице устроить… вече… барбекю… схронку?..
Ко всем бедам добавилась еще одна – начала неметь правая рука. Временами он совсем ее не чувствовал, помогали лишь укусы.
Бойцы притащили лист железа и устроили в углу костер. Потом появилось мясо. Барбекю, значит, было правильной мыслью? Размышления вызвали острые приступы головной боли. Махнув левой рукой на все вопросы, но крепко запомнив на ночь главный из них, Пеннивайз принялся за мясо.
Позже, решив не смущать спящих ребят своими проблемами, он сам выяснил – ночь на улице или нет. Ночь – это когда не светло!
Сходив в свой домик, взял початую бутылку плохой воды, саблю и зонтик. Постоял, опершись о дверь, и попытался сориентироваться. Все плыло и двоилось. Тени, казалось, жили самостоятельной жизнью. И все как одна пытались его напугать или сбить с толку.
Резко ударил кулаком себя по уху, чтобы прогнать поганые тени, – зрение заметно прояснилось.
– Я готов! – Скрипучий голос из собственной глотки напугал почище предыдущих страшилок.
«Надо привыкать», – философски подумал и вышел со двора.
Он точно знал, куда идти и к кому. А вот сколько понадобиться времени? Это ощущение так и не вернулось. Пеннивайз сделал солидный глоток плохой воды.
– Пойду без освещения! – то ли подумал, то ли сказал вслух.
«Это хорошо, что все спят, – размышлял он, ковыляя по дороге. – Создание запасного аэродрома – тонкое и приватное дело!»
В том, что он поступает правильно, сомнений не было. Слишком мало бойцов. Дисциплины нет. Топлива нет. Оружие… оружие в беспорядке и… Снова не найдя правильной мысли, ускорил шаг.
Есть Ноль! Это хорошо! Может быть…
Ноль должен снова когда-то там встретиться с девкой. Она все расскажет. И покажет?
Положа руку на сердце, Пеннивайз сильно сомневался, что в будущем понадобится топливо. Этап с мотоциклами и блиц-маршами пройден, но об этом не стоило распространяться. Сейчас у него созрел и накрепко впечатался в память новый грандиозный план. Он назвал его просто – «Ящерица сбрасывает чешую».
Он двигался по дороге, хихикая и бормоча детали несомненно гениального плана. Впереди уже темнели громады домов городка. По словам этого… как его… бойца, в городе был лишь один житель. И Пеннивайз собирался нанести ему визит.
Остановившись на главном перекрестке, повертел головой. Показалось, кто-то идет. Помотав головой, вслушался. Нет. Показалось. Или не показалось? Тогда откуда взялись, ой, не взялись, а мелькнули огоньки? Похоже, будто кто-то жонглирует светящимися шариками. Как тогда – в цирке. Вот это был номер!
Пеннивайза захлестнула волна воспоминаний. Они были яркие, сочные и горячие до дрожи. Прикрыв глаза, он чуточку помаршировал на месте, взмахивая зонтом как жезлом. Поклонился воображаемым зрителям. Сделав сложное танцевальное па, с выкрутасами и вихлянием тела, он мгновенно переместился с дороги в тень дома. Довольно улыбнувшись, продолжил путь, пританцовывая.
Луна очень вовремя высветила табличку с названием улицы. Он на верном пути!
***
Алине почудилось движение на перекрестке. Шмыгнув за угол дома, лихорадочно затушила огненный кубик. Постояла с минуту, крупно вздрагивая, облегченно выдохнула. Показалось... на миг, показалось… нет, не может быть!
– Дорогая, – брюзгливо шепнула, – у тебя паранойя!
***
Пеннивайз добрался до места. Темная арка и тоненький посвист спящего человека. Интересно, как его не заметили военные? Вытащив из ножен саблю, переложил ее в верную левую руку и тихонько проговорил:
– Лизу-ун! Вставай, милый! Нам надо поговорить! А потом я для тебя обязательно станцую!
Это был его выход. Его номер. И он отыграет в лучшем виде.
***
Сергея сморило перед полуночью. Сшибло и распластало на диванчике в холле. Усталость была неимоверной. Тело гудело и непроизвольно подрагивало. Бессчетные мотания на мотоцикле туда и обратно. Погрузка припасов и личных вещей. Постоянная нервотрепка из-за добровольцев, своеобразно относящихся к переезду. Приходилось перекладывать, убеждать в ненужности, вежливо, а потом и не очень, просить умерить пыл заразившихся «жабьей болезнью» грузчиков. Да и помощники, гм, были еще те. Весь состав «Гамма Эйт», Трынделка и Сеголетка. Остальные занимались всякой фигней. Короче, пришлось преизрядно попотеть. И вот, наконец, выпив на сон грядущий две кружки свеженадоенного молока, с наслаждением закинул ноги на бортик дивана, голову утопил в декоративную подушку и блаженно застонал.
Чуть полежав, приоткрыл глаза и посмотрел в потолок, почмокав губами. Молока, настоящего молока он в сознательной жизни не пил никогда. Ощущения были интересными. Послевкусие тоже.
Он начал вяло перебирать в памяти дневные события, мягко колышась на воображаемых волнах. Было, было сегодня приятное! Хильда!!! После каждой ненарочной встречи у него подступал комок к горлу, разгорались щеки и немело