"Распутье"

было, да к тому же он сразу проговорился, что классу поход ещё не предлагал. Пришлось в субботу торопливо мыться в бане, до ночи сидеть за подготовкой к урокам
71
понедельника, а в воскресенье, словно в будний день, рано вставать, чтобы успеть к автобусу.
  … Наверное, нет человека, которому не нравилось бы ехать куда-нибудь. В быстрой смене обстановки есть что-то заманчивое и бодрящее. Поддавшись умиротворяющему чувству покоя, можно строить какие угодно планы, мечтать о самом несбыточном. Но Костя не мог мечтать, по дороге в город его голова была занята бурными событиями ушедшей в прошлое недели. Каждый кусочек каждого рабочего дня повторялся в памяти и осмысливался. Иногда уязвляющее покалывало неприятное сознание того, что можно было поступить по-другому, лучше. Всё в том же случае с Петренко, которого, лишь только Костя хоть ненадолго предавался мыслям, выдвигала на первый план его  совесть. Правда, теперь воспоминание из разряда переживаний переходило в нечто более спокойное. «На картошке» Петренко работал рядом с Костиным классом, помогал немного своей сестре-пятикласснице и вообще показал себя трудолюбивым и выносливым парнем. А потом, когда работа была закончена, Костя подошёл к своему врагу, приехавшему на поле верхом на лошади и теперь сматывавшему верёвку, на которой она паслась, и попросил прикатиться. Рыжий конь средних лет, без всякого норова привык подчиняться людям и легко реагировал на любое движение ноги, повода или команду голосом. Он легко разгонялся, от толчка по рёбрам старательно прибавлял ходу, и Костя испытал ни с чем не сравнимое наслаждение, когда вечный друг человека с каждым скачком уносился всё дальше навстречу ветру, приветствовавшему одинокого всадника среди пустынных чёрно-жёлтых полей. В этом беге было всё: блаженство от слияния с природой, что-то, напоминавшее рыцарское средневековье, казачью удаль и ощущения молодости и силы. Костя бросил уздечку, откинулся назад и так нёсся, улыбаясь сам себе. Ему сразу же захотелось поскорее завести собственное хозяйство и обязательно лошадь: и для домашней работы, и для охоты и просто для таких вот чудесных прогулок по полевым дорогам, уходящим Бог весть куда, может, в самый Сихотэ-Алинь…
  Жалея коня, Костя перешёл на шаг и вернулся к месту, где он так лихо, прямо с земли запрыгнул на спину рыжего. Теперь парень, вспомнив какой-то фильм, слез не животом, а сначала перенёс через лошадиную шею ногу, потом спрыгнул прямо, как спрыгивают с заборов. Витя Петренко словно почувствовал восторженные мысли учителя и заговорил о возможности выкупить в совхозе любую лошадь, о простоте её содержания…
72
  - Уже стареет ушастик, ленится бегать… а жрёт всё подряд. Видите, какое пузо?..
  Парень много чего говорил, а Костя поддакивал и стыдился того, что не сумел погасить тот, казавшийся теперь маленьким, конфликт с девятиклассником, таким, в общем-то, нормальным парнем с простым характером и своими интересами.
  Автобус пошёл на обгон, и от поля, картошки и коней  мысли молодого учителя перенеслись к своему 5 «Б». он вспомнил, как, заполняя в классном журнале лист сведений о родителях своих учеников, поразился тому, что у половины из них нет пап. Девять из восемнадцати жили в неполных семьях. Отцы их не погибли от несчастного случая или афганской войны; многие жили здесь же, в селе, только с другими жёнами и детьми. Об этом Косте сказал Максим, равнодушно воспринявший удивление коллеги.
  - Что ты думаешь? У Генки Баранова четыре семьи в деревне, и во всех дети, - усмехнулся физрук. – В каждом классе, наверное, по одному
  - Что, такой мужик видный? – спросил Костя.
  - Мухортик. Вот такого роста. Этой своей Люське в пуп дышит… Поживёшь тут, всего насмотришься.
  Максиму, видно, доставило удовольствие говорить о таком явлении, мысль его работала дальше, и через минуту он прибавил:
  - И вот смотри: пять детей, а работает Генка кочегаром. Ну, летом пасёт иногда частное стадо, да и то, наверное, ни разу не допасал до осени, уходил в запой. И вот какие с него алименты?.. Нищета на нищете…
  Мышление Кости, склонное к широким обобщениям, пользуясь беззаботностью поездки, вывело теперь целую теорию о том, что в неполной семье, без двух родителей ребёнок вырасти нормальным не может. Он вспомнил детей своего класса и во всех увидел подтверждение своим выводам. Дети отличались. И не только в материальном отношении. Социальное расслоение на селе ещё не сказывалось в такой мере, чтобы можно было всех поделить на бедных и богатых. «Средних» было больше. К тому же те, кто, занявшись модной теперь торговлей, нажил состояние, купил иномарку, построил кухню и новый сарай (для совхозной деревни это уже много), не афишировали свой достаток, ибо уважающие себя соседи могли
73
восстановить равенство при помощи коробки спичек. Отличались, во-первых, в учёбе. Среди детей с одним родителем было больше двоечников, троечников и только один учился нормально, то есть между тройками и четвёрками. К этим относились и оба Костина второгодника – Трусенко Сергей и Казина Света. Папа Сергея замёрз пьяным лет пять назад в день старого Нового года, а Света в основном жила у бабушки и знала о родном отце только то, что после развода он воровал, сел, а, освободившись, в родную деревню не вернулся. И психологически дети с одним родителем были более замкнуты, угрюмы, пассивны к делам класса, обладали какой-то ранней взрослостью и реже проявляли свои чувства и детскую непосредственность.
  Глядя на далёкий Синий хребет и поёживаясь от утренней свежести, Костя облекал свою теорию в рамки закона. Был бы он крупным государственным чиновником, сразу же прекратил бы благотворительность по отношению к пьяницам. Лишили родительских прав, забрали ребёнка в спецучреждение – работай и отдавай половину зарплаты на содержание. А не так, чтобы сбросил с себя обузу, и всё: «свобода, водка рекой», «я родил, а государство пусть растит».
  … Толик начал рассказывать о смерти две недели своей двоюродной племянницы, умершей от какой-то дурацкой опухоли, и Костя, не желая расстраиваться и думать о чём-нибудь печальном, отошёл от компании Володиных родственников и друзей. В коридоре церкви разговаривало несколько стариков, жестикулируя перегнутыми пополам кепками. Сидели и женщины. Проходя внутрь, Костя услышал обрывок фразы: «…да они грызутся, как Ельцин с Хасбулатовым». Это его позабавило, и он вошёл в церковь с улыбкой на губах. Служба, явно, заканчивалась, священника не было видно, и народ, кроме стоящих впереди, ходил от иконы к иконе и просто так. Костя осторожно протиснулся влево и встал у самой стены. Невысокая женщина в тёмном цветном платке недовольно оглянулась на него, и в Костиных глазах отразились её нездорово пухлые щёки и резкий взгляд коричневых глаз.
  Так как впереди ничего интересного не было, парень стал разглядывать группу икон, рассказывавших о въезде Христа в Иерусалим, предательстве его Иудой, распятии и воскресении. Его привлекло небо на одной из картин: оно занимало большую часть полотна и имело такой пронзительный оттенок голубого, что завораживало взгляд. Костя рассматривал церковь, людей и
74
возвращался глазами к волшебной краске неба над Божьим сыном.
  Женщина впереди то и дело оборачивалась и что-то громко шептала. Наконец, Костя разобрал её слова: «…стоит…не крестится…свечку не поставит…стоит…» Мелькнули чувство стыда и желание пойти к свечной лавке, но тут же прошли, уступив место раздражению. «Может, я и стану верующим, но на входе не написано, что я обязан креститься и так далее. И правильно. Человек сам должен совершить свой путь к Богу, не по обязанности… Если я сейчас не готов соблюдать все ритуалы, зачем буду кривляться? Это ханжество… И очень хорошо, что в православную церковь можно зайти просто так, постоять, поразмышлять о жизни, и никто тебя не выгонит…» По толпе двинулся старик с блюдом. Женщина впереди вновь оглянулась и прошипела: «Ишь ты, стоит и денег не ложит». Костя не выдержал и, бросив на поднос горсть монет, вышел вон из церкви.
  Знала бы истовая верующая, какие ей проклятия мысленно послал  изгнанный ею из храма Божия парень. Наверное, провалилась бы сквозь землю, не выдержав тяжести обвинений. «Идиотка, выжившая из ума. Взяла Бога себе в подчинение. В Евангелии написано: хочешь пообщаться с Богом, уединись, закрой все двери. Самого себя ведь не обманешь. А этой дуре подавай внешние проявления. Чисто по-большевистски присвоила себе право решать, кто верит, кто не верит. Церковный полицейский. Да может, я больше верю, чем она. Не нам это решать…»
  Костя подошёл к «своим», которые теперь сидели, открыв дверцы в стареньких володиных «Жигулях», подаренных ему родителями жены. Ирина познакомила будущего крёстного отца с запоздавшей кандидаткой в крёстные матери Анжеликой. Это была довольно симпатичная девушка лет двадцати, с претензией на экстравагантность, которая даже необходимый для церкви платок заранее кокетливо накрутила на голову. Она заняла на некоторое время Костино внимание, но только до того момента, когда попросила у Толика закурить. Зато маленький Артур оставил свою беготню вокруг машин, забрался дяде Косте на шею и предложил целый набор игр, каждая из которых превращала всё окружающее в декорации, а Костю - в реальное или волшебное транспортное средство.
  - Ну, что там интересного, в церкви? – спросил Володя. – Честно гоыоря, я побаиваюсь туда идти.
  - Да старушенция одна прицепилась: крестись, молись, я и рванул… Если и
75
попы начнут принуждать, церковь так и останется домом престарелых…
  - Да кому она нужна! – вмешалась Анжелика, разворачивая жевательную резинку. – Просто мода пошла, вот все и крестятся. Кстати, Ириша, сначала меня крестите, потом я вашего выродка. Я у своих стариков выяснила: я ещё язычница.
  - Вот это номер! – Ирина даже побледнела, расстроившись.
  - Обойдётесь одним Константином, - предложил Толик. – Крёстный может быть один.
  Косте стало жаль супругу приятеля, и он попытался её развеселить: дёрнул Анжелику за рукав плаща и предложил:
  - Есть недорого деревянные идолы Перуна. Поставишь на балконе и будешь общаться.
  … Часа через полтора вся компания с добавлением родителей Иры рассаживалась к праздничному обеду, и здесь всю инициативу разговора захватил себе дедушка новообращённого раба Божия.
  - … Нет, мать, ты не права! – громко возражал он на какие-то походя брошенные слова жены. – Вот в этих американских фильмах посмотришь, как они праздники отмечают: слоняются из угла в угол, а захотел перекусить там, наложил себе от общего стола и стоишь с тарелкой, давишься. Разве это дело?.. Вот вы мне скажите, молодёжь, разве это правильно?
  - Кушать стоя - это не по-русски, - ответил от имени молодёжи Толик.
  - А я что говорю! Конечно, не по-русски. Слышишь, мать?!. Во, сваха, слышала, что молодёжь говорит: не  по-русски это! А ты мне свата не привела!
  - Да на дежурстве ж он…
  - Плевать! Сегодня у внука такая дата, крестины, можно сказать, а сват сидит там! Как будто в той армии ещё что-то можно украсть!..
  Вошла с очередной тарелкой Ирина и решила урезонить разговорившегося отца, успевшего «с морозу»