отчаяния. Высшую точку проявления сегодняшнего напряжения.
Он лег на диван и, не сдерживая себя, заплакал.
Остаток дня так и провел – здесь же – на диване. В каком-то полузабытьи. В воспоминаниях. Иногда в жалости к себе, сопровождавшейся яростью к ситуации. В жалости и злости по отношению к тому, что она - Карина – сделала. В желании напиться. И в остром понимании, что не сделает этого: уже завтра пойдет к ее родителям, потому что Карина, конечно же, там. Он обязательно уговорит ее вернуться, потому что жизни без нее не представляет.
Но вместе с тем росло оскорбленное самолюбие, обида. Ущемленная гордыня также не молчала: «Она тоже виновата. Сама первая начала. Завтра же пойду – и все выяснится». Сквозь наплывающий сон проскользнули еще какие-то обрывки фраз, образы. Но это уже было в промежуточной зоне – ни наяву.
Ни завтра, ни послезавтра Вадим никуда не пошел. И после послезавтра и через неделю. Обиженное самолюбие, все более ослабевая, сдерживало натиск любви, утяжеленной тестостероном. Потом он поехал к брату на свадьбу. И вот теперь, вернувшись, точно знал что делать.
Договорился с мастером – взял отгул. Сегодня решится его судьба. «Или грудь в крестах, или голова в кустах».
Он долго и тщательно брился, пробуя рукой щеки и горло. «Кариночка не любит, когда плохо выбрит, когда пара колючек осталась «впрок». Долго и тщательно зачем-то вымывался. Срабатывала привычка: встреча с женой как бы символизировала сексуальные отношения. Выглаживал одежду. Приводил в порядок обувь. Набрызгивал больше, чем надо, на себя туалетной воды, машинально выполняя привычные движения. Оттягивал время выхода - рано идти неудобно. Противное же чувство неуверенности, сопровождая все и вся в сознании, тормозило минутную стрелку, на которую раз за разом устремлялся любопытный взгляд.
Дверь открыла теща.
- Ты еще имеешь наглость сюда заявляться? – с порога бросила она, - Делать тебе здесь нечего…
И все-таки в ее тоне, в ее голосе он услышал нотки неуверенности. Как будто она говорила не то, что хотела. Он скорее услышал: «Вадим, еще не время, рано еще, подожди».
- Мария Александровна, мне нужно поговорить с Кариной.
- А ее нет! - как бы чему-то радуясь, ответила теща, - Она уехала.
- Мария Александровна… это неразумно, - он сделал нажим на «это», - я все равно поговорю с ней... здесь... или в другом месте.
- Но ее, и правда, нет, - стала оправдываться женщина.
- Тогда скажите, где она, - Вадим не отступал, - Это уже, в конце концов, дешевая пьеса.
- Нет, ну ты посмотри на него… - возмутилась теща, - Это тебе не пьеса, парень, это правда жизни. Кариночка уехала в детский лагерь вожатой. Дядя Миша устроил ее туда на все три заезда. Так что теперь ее до сентября не будет.
- Но как? – удивленно промямлил Вадим. Уверенность и напор мгновенно улетучились: такой вариант ему и в голову прийти не мог, - Не может быть… вы меня обманываете, - неуверенно проговорил он. Последняя его тирада оказалась результатом шока, оглупляющего человека и плохо соображающего, где он находится, и что ему говорят, - А где этот лагерь? – спросил машинально.
- Ну-ну... – усмехнулась теща, - Так я тебе и сказала. Пусть девочка хотя бы отдохнет от тебя… а то, может, и найдется кто по ней, - позлорадствовала она.
Последние слова прозвучали как-то неуверенно, как и те, самые первые. Чувствовалось, что в них, скорее, заложен педагогический подтекст. Пусть спонтанный - бабий, однако бьющий в цель, и притом – в десятку.
Вадим вдруг осознал всю серьезность ситуации. Он не услышал подтекста. Он ощутил всю трагедию момента - ему ищут замену. А что может больнее ранить мужчину с его природным чувством собственности на самку, прикрытым легким покрывалом – культурным слоем, которое и не покрывало то вовсе для некоторых, а так – пшик. Захотелось нагрубить теще, наорать на нее, обозвать. Даже обматерить. Так хотелось. Но он сдержался в последний момент. Дошло, что тем самым как бы оборвет последнюю тоненькую ниточку, связывающую его с этим родом, а, значит, и с Кариной.
- Мария Александровна, если вдруг передумаете, позвоните, пожалуйста.
Он ощутил самодовольство от того, что сдержался - не нагрубил. И это, как ни странно, на некоторое время отвлекло от мыслей о Карине. Повернувшись, через ступеньку проскочил несколько лестничных маршей и вышел во двор. Машинально сел на скамейку у подъезда, оценивая ситуацию, отсутствуя и в этом месте, и в этом времени.
Сколько просидел так – час, пол часа, двадцать минут – слабо себе представлял. Его «разбудил» стук подъездной двери. Обернувшись, увидел Катюшу, младшую сестру его Кариночки.
- Катюша, привет! – он быстро поднялся навстречу, не сдерживая радости.
- Привет, Вадик, - она улыбнулась смущенно.
Катюша не перешла на его полное имя, как теща. И у Вадима получила продолжение появившаяся надежда.
- Катюш, ты мне скажешь, куда Кариночка уехала?
- Да, - девочка, явно, симпатизировала Вадиму, - Она в «Зорьке». Туда три раза ходит автобус,- сказала она просто.
- Катюша, я тебе так благодарен, ты даже не представляешь… Сочтемся, - крикнул он ей, повернувшись, уже убегая в сторону автостанции - этот лагерь он знал с детства.
Пионерлагерь «Зорька» располагался в очень живописном месте у небольшой речки, впадающей в Днепр в семидесяти километрах от города. Вообще-то назвать это место живописным – маловато. Одних исполинов-дубов там десятка полтора – в два и три обхвата - тех, которые не только двадцатый, но девятнадцатый век пережили. У лагеря река изгибается, и как бы создает полуостров, над которым с другой стороны нависает высокий берег. Вот там, как раз, эти дубы-исполины и стоят. Как будто богатыри из прошлого, удерживающие своими корнями почву от размывания. Отвесная стена берега вся усеяна дырочками-отверстиями – гнездами стрижей. А сам лагерь – чуть ниже по реке, метров пятьсот от поворота. Там, где весь берег – пляж. Светлый-светлый. Будто топленым молоком облитый. С другой стороны небольшая деревенька спускается огородиками к реке. Берег сам по себе не очень высокий, но поднимается холмом вверх. Деревня - наверху. И вид у нее такой лубочный.
Часам к двум дня бело-голубой «пазик» подкатил к пионерскому лагерю. У Вадима снова заколотилось в груди. Так хотелось обнять свою Кариночку, что даже ощущал на себе ее прикосновение. «Как встретит?»
Кто-то другой в нем тихо нашептывал: «Зачем ты здесь? Где твоя гордость? От тебя же освободились, как от ненужной вещи».
Крашенные-перекрашенные металлические ворота на въезде распахнуты настежь. Но сам въезд перекрыт импровизированным шлагбаумом – полосато покрашенной жердью по типу деревенского «журавля» у колодца. И никого рядом. Хотя кто-то из персонала или ребят из старших групп здесь в это время суток должен быть.
Вадим пошел с остальными приехавшими в сторону группы зданий, просматривавшихся через березы, пожалев, что никого не оказалось у входа, чтобы спросить, где искать Карину. Но только подумал так - увидел вышедшего из-за деревьев навстречу крепкого, спортивного сложения парня в красных шортах и с красной же повязкой на рукаве в сопровождении двух девочек-подростков.
Поравнялись.
- Добрый день… - хотелось сразу же спросить, но дождался ответа.
- Добрый, - после секундной паузы и пристального взгляда ответил парень, слегка кивнув в ответ.
- Вы, наверно, дежурный по лагерю? Извините, а где мне можно найти Карину Покровскую?
- А вы кто ей будете? – с напускной серьезностью в свою очередь спросил "наверно, дежурный".
- Я? – замешкался Вадим, - Я муж Карины.
В глазах парня что-то мелькнуло слабоуловимое. Он окинул взглядом Вадима с ног до головы, как бы оценивая.
- Карину? – сделал небольшую паузу, - Покровскую?
- Да-да…
- Шестой отряд, - парень снова посмотрел на Вадима, на какое-то мгновение опустив глаза, - Если идти прямо по дороге, третий корпус слева, - повернувшись, показал на здание, - С белым крыльцом.
Вадим поблагодарил, улыбнувшись. И ему улыбнулись в ответ. Но улыбка почему-то показалась насмешливой. Вадим подумал об этом, но почти сразу забыл: там, в третьем корпусе его ждала любимая. О чем другом можно было сейчас думать?
Карину он нашел сразу, можно сказать сходу: подошел к крыльцу, а она вышла из здания. От неожиданности она даже сделала движение, как будто хотела присесть, но передумала. Несомненно, рада его появлению – это виделось по всему, это чувствовалось. Сыграть такое невозможно. Рада своему Вадюше. Она так одинока без него, и он приехал.
Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, каждый думая о своем. Но сердца уже стучали почти в унисон: быстро, ритмично, выстраивая общий ритм через небесную твердь, отражающую посылаемые ими волны любви и корректирующую их соразмерность.
- Пойдем, - просто сказала она.
И они куда-то пошли, куда-то зашли, где Карине дали ключ. Потом за руку она потащила его через спортивную площадку в мелких камешках в угол территории лагеря - туда, где стоял небольшой желтенький домик или, точнее, летний павильончик. Карина что-то спрашивала по дороге, он что-то отвечал. Она щебетала и щебетала. «Бедненькая моя, - подумал Вадим, - девочка моя, прости меня за все перед Богом. Как же тебе было тяжело без меня. Прости, прости, прости меня».
Она отомкнула дверь и вошла первой, и он последовал за ней.
Здесь стояли две железные кровати с никелированными дужками, покрытые тюфяками. Они почти одновременно присели на одну и на несколько секунд замерли. Потом повернулись, посмотрели друг на друга и порывисто обнялись. Долго не могли оторваться один от другого, словно боялись, что если объятие прекратится, все вдруг исчезнет как чудесный сон: какое-то обоюдное помутнение разума. Потом они снова смотрели в глаза друг другу, не смея даже моргнуть. Потом он стал целовать ее в эти милые, соленые от слез глаза, в щеки, в рот. Потом она. Как будто соревновались – кто кого зацелует. Страсть нарастала. Природа брала свое. Уже не думалось ни о чем – существовало только два наэлектризованных разными зарядами тела.
Они быстро освободились от одежды и слились в единое андрогинное существо, похожее на прекрасную бабочку, живущую лишь какое-то мгновение.
Долго лежали, первое время тяжело дыша и все еще оставаясь в постепенно угасающем общем пространстве с одинаково бьющимися сердцами.
И вдруг ее прорвало: она всхлипнула пару раз, и вдруг начала рыдать, как умеют рыдать бабы – с надрывом, с неясными причитаниями. Но негромко, словно осознавая бесполезность того, что происходит с ней.
- Что с тобой, любимая? – он был спокоен: думал, что это такая разрядка - так вдруг проявился оргазм у его девочки. Но покой неожиданно покинул его, в сердце прокралась тревога. То ли что-то расслышал в причитаниях, то ли интуиция подбросила образ неприятной улыбки. Но он вдруг взял ее за плечи, встряхнул.
- Что, что, что? Что ты хочешь сказать?
- Вадюшечка… миленький… я... один раз. Я думала, мы больше не увидимся, - залепетала она отчаянно, - один раз… мне было очень плохо… а он подошел…
Она как будто боялась остановиться, тараторя всякую чушь: что это был сон, что ей не понравилось, что она любит только его, про затмение души и про только один раз. Как в детстве, как
