«Утро туманное…» - и больше ничего. Другие слова не вспоминались. Он слышал голос в голове, но голос пел без слов, только густой тембр улавливался четко, остальное – абракадабра.
Утро было туманным. Еще только начинало светать. Костер догорал, потрескивая остатками дров и играя бликами на лицах двух полусонных полупьяных девчонок, которых он видел вверх тормашками уже минуты три. Они о чем-то говорили, не обращая на него внимания - на придурка, который стоял на голове и руках, балансируя ногами.
Остальные спали. Кто где. Из единственной палатки раздавался храп.
«Вот это свадьба», - подумал Вадим, встав на четвереньки: его брат, студент политеха, решил сделать свадьбу на озере. По средствам и романтично.
После росписи все собрались в условленном месте в конце города и километра два – благо недалеко – шумной толпой проследовали к месту гуляния, красивому небольшому озеру, каких в этих местах достаточно много. Все необходимое уже завезено на единственном, оказавшемся у какого-то из его знакомых автомобиле.
Свадьба получилась веселая, не похожая и похожая одновременно на другие свадьбы. В принципе, непохожим был только фон с непривычными декорациями. Не было столов, стульев, свадебного платья, костюмов и галстуков. Не было замызганных, неряшливо убираемых полов столовой или кафе, пошлых картин на стенах, выполненных карикатурно странствующими художниками-халтурщиками. В остальном же – все то же. Те же тосты за здоровье молодых и легкий ступор вначале, хотя, вроде бы, все друг с другом знакомы. Торжественность момента давала о себе знать. И далее - по плану: все громче голоса, все беспорядочнее тосты, кучкование по интересам, считалочка, дружная и зычная, вносящая общее оживление и какой-никакой порядок по команде «горько». Короче, все как у людей.
К вечеру половина гостей отправилась в город. Остальные человек пятнадцать продолжили праздник, хотя уже совсем неорганизованно. Коллективистский дух уже почти совсем растворился и только проявлялся разве что попарно, не считая одного из гостей, храпящего в палатке для молодых, да его, Вадима, и двух девушек, о которых можно было сказать разве что словами отца, что все молодые красивые.
Солнце как-то быстро село за деревья на том краю озера, забрав с собой слепящую полосу бликов на почти гладкой поверхности воды. Сумерки быстро сгущались, как это происходит во второй половине лета. Воздух наполнился огалтелой музыкой сверчков, начиная светиться первыми туманными дымками. Было еще очень тепло, если не сказать жарко, потому что место, где компания начинала гуляние, находилось на некоторой возвышенности. Но как только Вадим и девушки спустились к озеру искупаться, они ощутили свежесть.
Девчонки решили купаться неглиже, то ли издеваясь над ним - подтрунивая, то ли завлекая. Он, было, подумал об этом, но так хотелось пуститься во все тяжкие, что не стал рассуждать по этому поводу. Просто полностью разделся, сделав вид, что не обращает на них внимания, и красиво, как показалось, нырнул в тугую гладь потемневшего озера.
Вода, как в сказке – парное молоко. Она обняла ласково тело, ощутившее ее сжимающий восторг, докатившийся до горла и выдавивший какой-то животный не то крик, не то стон. И, несмотря на теплоту, по телу разлилась ее свежесть, ее одуряющая и в то же время отрезвляющая энергия. Он оглянулся на берег. Там стояли две нимфы, освещенные последними отсветами вечерней зари, все еще не гаснущей за его спиной. Картина неописуемой красоты и одухотворяющей радости бытия. Восторг волнами подступал к голове, к горлу, груди, к низу живота, оставляя тягостное чувство - желание соединиться со всей этой красотой. С деревьями. С разноцветным темнеющим небом. Землей. Высокой травой. Но больше всего ему хотелось слиться в единое целое с нимфами на берегу. Они были по-настоящему красивы в этом вечернем свете - такие близкие, такие доступные.
Вадима вдруг передернуло. Откуда-то изнутри вернулась боль, сопровождаемая образом жены. Боль, последнее время уже не так беспокоящая его, но все же часто невпопад приходящая и отравляющая существование.
Нет. Он по-прежнему видел окружающую его красоту, он желал соития с нимфами, он чувствовал силу, сконцентрированную внизу живота. Но чего-то уже не хватало для полного, одуряющего счастья. Не было того беззаботного по-детски восторга, постепенно покидающего взрослого человека, отягощенного земными испытаниями. Он постепенно улетучивался, как и все ему сопутствующее...
Женился Вадим по любви. По большой, настоящей любви. Это было не происшествие, не залет подруги, с которой живешь, потому что так надо. Не все пожирающая страсть, когда дуреешь от близости ненасытного тела. Это была любовь, когда испытываешь ни с чем не сравнимую нежность к любимому человеку, когда боишься обидеть его вожделением, низкими порывами плоти, когда поначалу даже прикосновение к руке вызывает такое сердцебиение, какое не под силу машинальному сексу. Любовь пришла как озарение, стоило соединиться только взглядам.
Эти глаза. Понимаешь, что они родные, что ты уже видел их, что ты смотрел в них когда-то раньше, тонул уже в их глубинах. Это извечное дежавю любви – любовь с первого взгляда.
Вадим, студент филологического факультета, не выпускающий из рук гитару, баловень судьбы, попавший в рай студенческого общежития, где только бесполый ангел может остаться в стороне от кипения страстей человеческих, не мог себе даже в радужных снах представить, что он не притронется к своей любимой целых семь месяцев. И не потому, что ему могли отказать. Нет, он по ситуации понимал, что она не откажет, что она готова отдать ему все, что у нее есть, хотя по всему угадывалось – она еще девственна. Просто он боялся, что с этим все и закончится. Что растает нежность, затравленная страстью, которая бесстыдно быстро получает свое насыщение. Что страсть приведет к отвращению, и он станет виноватым перед рожденной им и отвергнутой женщиной. Другое дело, если бы она была ею до него. Он боялся ответственности перед чем-то высоким и всевидящим. Не мог, как говорят, испортить девушку, не будучи уверенным в продолжении общей жизни. Хотя всегда знал, что если та, с которой он соединится, окажется девственницей, то он женится на ней - не смотря ни на что.
Через семь месяцев пришла уверенность, что ничто не омрачит его отношений с Кариной. И началась близость.
В ней не было той страсти, животной, всепоглащающей. Но она и не была нужна. У любви есть свои прелести общения. Любовь – это навсегда. Ей не присуща торопливость, накал страстей, в котором сгораешь без остатка, чтобы уже не возродиться в том же качестве. Любовь – это любовь. Больше о ней сказать ничего не получиттся. Многие пробовали описать ее, объяснить, охарактеризовать. И что? Да ничего.
Вадим наслаждался восторгом общения с любимой. Везде вместе. И днем, и ночью. Благо учились на одном факультете, правда, на разных курсах. А поэтому, лекции посещались не все. Только те, где присутствие было неизбежным.
Через два месяца они поженились. Скромно, без помпы.
У жизни свои законы. Ей наплевать на счастье двух юных влюбленных, которые стараются как можно больше времени провести друг с другом. Весеннюю сессию Вадим завалил по всем статьям. Карина к этому времени забеременела. По некоторым соображениям встала необходимость съемной квартиры. Хвосты, конечно, можно было бы сдать и по осени, но уже не в них было дело. Появилась еще одна необходимость – надо было устраиваться на работу.
Все это приводило сначала к легкому раздражению, со временем все усиливающемуся. Вадим казнил себя за нездержанность, но снова и снова срывался. Его раздражение передавалось Карине. Слово за слово – начались пикировки, размолвки и даже скандалы. Никто не хотел уступать в порыве выяснения отношений. Даже Карина, всегда до холодности спокойная, заводилась и могла наговорить всего. Выяснения, как водится, касались не принципов, где можно еще найти правду. Они касались личного, что заводило в тупик, возрождая из небытия легкие аффективные состояния.
Ночь мирила. Бывали дни и даже недели безмятежного счастья, но все снова и снова повторялось.
У Карины случился выкидыш.
Жизнь как бы остановилась, замерла.
Вадим уже работал. Средств на квартиру и на еду хватало. Перепадало и от родителей: то от одних, то от других. И все бы ладно, но у Вадима, попавшего в новую среду, стал вырабатываться определенный образ жизни. То он с коллегами пивка зайдет попить после работы, «чтобы не отрываться от коллектива», то день рождения у товарища по работе после работы. То аванс, то получка требуют коллективной «замочки». Короче, дело известное: стал «Вадюшечка любимый» попивать. И, естественно, размолвки превратились в настоящие скандалы, а жизнь в кошмар.
Так прошел почти год.
Однажды, уже в конце мая, Карина, как всегда вернувшись с занятий, привела в порядок квартиру, и стояла у плиты – готовила ужин. Настроение сегодня приподнятое - «вечером с Вадюшей в театр».
«Вадюша» пришел домой ближе к одиннадцати. Был в известном смысле очень хорош, и от навалившейся на него тупости, улыбался как младенец. Карина, рыдая от обиды и бессилия, от досады на всю свою случившуюся жизнь, бросилась к пьяному мужу, стала тыкать кулачками ему в грудь. И тут же получила увесистую оплеуху.
На следующее утро, еще не открыв глаза, Вадим ощутил ужасный приступ тревоги. Тревога разрасталась по мере просыпания.
И вдруг он все вспомнил. По силе это можно было сравнить разве что со вспышкой молнии, за которой неизбежно грянет гром. Вадим, осторожно поднявшись с кресла, на котором уснул вечером, тихо улизнул на работу.
С работы отпросился пораньше. Тяжелое чувство вины заставило целый день страдать, и поэтому думать, думать и думать. Обо всем. За сегодняшний день он так много передумал, как никогда. До чертиков боялся, что жена не простит, но в душе надеялся на прощение любимой.
По дороге купил розы, такого цвета, как любит Кариночка. Фраза за фразой вплывали в сознание: одна убедительней другой. Какие слова, какие аргументы приходили, сменяя друг друга. Интеллект сомневался в быстром прощении, чувства же, не смотря на их невыносимость, все же давали надежду.
И вот – дверь. За ней – судьба - путь, где может случиться такой поворот, что и не удержишься на вираже, не рассчитав скорость и собственную инерцию. За ней его могут не простить. А тогда как жить? Нет. Его простят. Не могут не простить. «Не бывает так, чтобы один был виноват». С бешено бьющимся сердцем он вставил ключ в замочную скважину. Теперь только секунды отделяли его от вселенского позора.
Щелк… щелк…
Тихонечко вошел. Так же тихо притворил дверь. В доме - ни звука. Гробовая тишина. «Спит, наверно, или пошла куда-нибудь», - подумал. Но подсознание уже уловило что-то такое, что, еще не превратившись в догадку, уже формировало тягостные эмоции, готовые вот-вот перевоплотится в столь же тягостное чувство и осознание произошедшего несчастья.
В квартире остались только его вещи. Вещи Карины исчезли. Они испарились, оставив только легкий шлейф ее запаха, ввергающий Вадима в тяжелое душевное состояние. Состояние
