ушел в Климовку напиться, то вчера бы вернулся. Предчувствие у меня нехорошее… На него же постоянно беды сваливаются.
– Не замечала, – хмыкнула Оксана.
– Всю жизнь сваливаются, – увлеченно продолжала Юля. – После распада Союза они с женой решили из Узбекистана в Россию переехать. Купили дом в Самаре. В Ташкенте он все распродал, едет в Самару Жена уже его там ждет. Степь, жара. Решил на остановке дыню купить. Соседи все за дынями пошли. Стал рубашку надевать. Передумал: жарко. Сунул ее под подушку. Возвращается с дыней, смотрит – рубашка не там лежит. Он – в карманы. Пусто! А там документы, деньги были, билет. Несколько станций проехали – проверка. Ссадили. Новый адрес не помнил. Все адреса, телефоны в записной книжке были. Что делать? Казах один предложил в хозяйстве его поработать, в Алмаатинской области где-то. Условия самые лучшие обещал. А оказалось настоящее рабство. Через три года еле сбежал. С великим трудом добрался до Самары, нашел жену. А она уже с другим живет. Его даже через порог не пустили. Что делать? Судиться? Документов нет. Стал бомжевать. Потом посадили за убийство. А он не убивал. На него как на бомжа все свалили.
– Нам он это не рассказывал, – заметила Ира.
– Он не любит жаловаться… Несчастливая у него судьба.
– Судьбы нет, – сказал Волков.
– Как же нет, Учитель? – несмело возразила Юля. – А если бы он тогда надел рубашку? Все бы по-другому было. Он говорит, что все колебался: надеть, не надеть. Значит, судьбой так было предназначено.
– Нет судьбы. Есть воля, среда и случай. Из их столкновений, переплетений и складывается человеческая жизнь. Что в майке вышел – это его воля. Что воровство существует, что границы появились, проверки – это среда. Что все совпало: воры, жара,
дыня – это случай… – Волков немного помолчал. – Схожу в Климовку, Семеныча поищу.
– Поищите, Учитель, – кивнула головой Ира. – И хлеб, сахар надо купить. Мясо тоже кончилось.
– И продукты куплю.
– А почему у вас ружья нет? – спросила Даша. – Здесь же дичи, наверно, много.
– Дядя Леня давно просит ружье завести, – сказала Юля.
– Учителю жалко животных убивать, – объяснила Ира.
– Почему же вы тогда не вегетарианец? – Даша задорно посмотрела на Волкова.
– Я себя оправдываю мыслью, что если все перейдут на вегетарианство, то количество, например, домашних свиней сократится в миллионы раз. Получается, то, что люди убивают их ради мяса, для свиней благо. Для вида в целом, разумеется.
– Учитель, а шоколадных конфет купите? – кокетливо попросила Юля.
– Куплю.
Даша вызвалась его сопровождать. Еще в автобусе она наметила при первом удобном случае сходить в Климовку, причем обязательно одной, и расспросить ненавязчиво местных жителей о Волкове, о секте. Теперь она не видела необходимости в этих расспросах. Но посетить Климовку ей хотелось. Главное – там работала сотовая связь.
– И я с вами, – вдруг сказала Аня. – Я решила вернуться домой.
Все удивились.
– Почему, Анюта? – спросила Ира. – Ты же сама…
– Так надо, – тихо, но твердо ответила та. Волков не отговаривал. Она быстро собрала вещи. Они все поместились в полиэтиленовой сумке. Сдержанно попрощалась с девушками.
Шли они быстро.
– Не люблю я туда ходить, – сказал Волков. Он был мрачен.
– Учитель, а что… А можно я вас Вадимом Кирилловичем буду называть? – спросила Даша.
– Конечно.
– Вадим Кириллович, а что вы пишите каждый день?
– Философский труд.
– Представляю, как вам компьютера не хватает.
– Да, с Microsoft Word писать, конечно, удобнее!
– И на какую тему труд?
– Сейчас нет цельных, всеобъемлющих философских систем. Хочу создать такую систему.
– А марксизм? Даже его противники удивляются его стройности и законченности.
Волков с любопытством взглянул на Дашу.
– Марксисты впали в крайность, непомерно, в ущерб всему остальному, раздули мысль о социальной справедливости. Конечно, человеку или обществу, увлеченному одной идеей, легче идти вперед. Но и легче сбиться с пути. Крайностей надо избегать. Надо придерживаться, как это не избито и банально звучит, золотой середины. Это правило в советское время считалось воплощением мещанства. Но именно в нем – главная мудрость. К слову, за ненавистью к мещанству часто прячется ненависть к людям…. Да я сам в юности был максималистом, презирал это правило… В марксизме есть тяжелые ошибки: призыв к классовой ненависти, учение о диктатуре пролетариата, игнорирование психологии… А вот с марксисткой онтологией, то есть, с учением об общих законах бытия, я полностью согласен. Если к этому добавить лучшее из Фрейда, из философии жизни, из атеистического экзистенциализма, получится замечательное учение. – Он помолчал. – Маркс – один из четырех евреев, открывших человечеству новые пути.
– А кто другие?
– Христос, Эйнштейн, Фрейд.
– А как вы относитесь к Ленину?
Это у Даши был такой профессиональный прием. Она всегда интересовалась, как человек, у которого она брала интервью, относится к той или иной известной личности, считая, что так уловить его суть легче всего. Кроме того, она всегда испытывала неловкость, если приходилось спрашивать о личной жизни. Для нее легче было задавать вопросы более отвлеченные.
Он слегка прищурил глаза. Как успела заметить Даша, он так делал, когда вопрос требовал особенно тонкого и глубокого подхода.
– Человеком он был, может быть, неплохим. Но как политик дела совершал плохие. Вот яркий пример, какие ошибки может совершать человек, если он свои простые человеческие чувства подчиняет отвлеченной идее! Октябрьскую революцию общество не хотело. Не нуждалось в ней. Даже многие большевики были против. Это волюнтаристское решение Ленина. Развитие должно идти эволюционным путем. Революция – это крайнее средство. Она правомерна только тогда, когда отсутствует свобода. А после Февральской революции свобода в России была. Вот Февральская революция была нужна. Она упразднила монархию. Монархическая форма правления несправедлива изначально: человек не может стоять во главе государства по рождению. Она дала всем равные права. Все общество эту революцию поддержало. Большевики же после разгона Учредительного собрания откровенно узурпировали власть… Да, идеалы у большевиков были прекрасные. Однако во что превратилось осуществление этих идеалов! Может быть, самый большой грех большевиков – истребление культурного слоя общества, то есть образованных, воспитанных, порядочных людей. Остались бы тогда эти люди – и было бы у нас сейчас меньше коррупции, хамства, полицейского беззакония. Во всем было бы больше благородства.
Аня участия в разговоре не принимала. Она шла немного позади.
– Как все русские интеллигенты той поры, Ленин идеализировал простой народ. А вот Горький народ не идеализировал. А уж он-то знал его неизмеримо лучше Ленина. Так что простолюдин Горький защищал интеллигенцию перед дворянином Лениным. Он понимал, как надо ее беречь.
– Не любите вы простой народ, Учитель, – вздохнула вдруг Аня за их спинами. Волков и Даша даже опешили.
– Почему же, Анюта? – живо повернулся в ней Волков. – Я люблю людей. Значит, и простой народ люблю. А русский – особенно. В нем много хороших качеств. Но и… – Он прищурил глаза.
– Но и недостатков хватает? – подсказала Даша.
– Увы.
Минут пять они шли молча.
– А как вы относитесь к Сталину? – спросила Даша.
– У всякого нормально чувствующего и мыслящего человека Сталин может вызывать только ненависть. На его совести миллионы загубленных судеб, сотни тысяч невинных жертв. А разрешение пыток? А переселение народов? Сталинские репрессии – это что-то чудовищное, невообразимое. И находятся люди, которые его оправдывают! Как такое возможно? И ведь среди приверженцев Сталина попадаются нормальные вроде люди, не глупые, не злые. Откуда в них эта сердечная глухота? Видимо, это идет от нашей главной беды, от неуважения к человеку. Большинство русских не понимает, не чувствует, что человеческая личность – это высшая ценность. Выше государства. Государство существует для людей, а не люди для государства.
– Первый канал проводил опрос: кто самый великий человек в историю России? Сталин занял третье место.
– Да, я знаю. А Лев Толстой даже не попал в первую десятку! Если б голосовала только интеллигенция, результат был бы другой.
– Очевидно, его так высоко поставили за победу в войне.
– Да, заслуга Сталина в победе огромна, – быстро и неохотно произнес Волков. – В этом надо отдать ему должное. С другой стороны, кто виноват в том, что фашисты добились вначале таких успехов? Разве не Сталин? Разве не он уничтожил перед войной десятки тысяч командиров, в том числе трех маршалов? И главное: никакие заслуги не искупят его преступлений. – Он немного помолчал.– Зимой видел в интернете, в чьем-то альбоме, фотографию гимназисток-выпускниц. Год 1917. Все – очень милые барышни. Но одна приковывала к себе взгляд. Чувствовалось, что она – натура тонкая, возвышенная. Лицо красивое, благородное. Вдруг читаю в комментариях – много лет провела в лагерях. У меня сердце сжалось. Такая девушка – и лагеря! Это же несовместимо! Судя по фамилии – дворянка. Этим, очевидно, и провинилась перед сталинским режимом.
Они перешли мосток, вышли на дорогу.
– От мошкары хоть отдохнем, – сказала Даша. Дни становились все теплее, и насекомые донимали все сильнее. Она остановилась. Волков и Аня стали вслед за ней. Даша огляделась. В тайге ей не хватало небесного простора. На востоке по бледно-бирюзовому небу медленно плыли бледно-розовые облака.
– Какая красота! – воскликнула она.
– Да!.. Это прекрасно, Даша, что ты умеешь восхищаться. Далеко не все люди обладают этой благородной способностью. Постарайся не утратить ее с годами.
Они взобрались на косогор. И сразу перед ними оказалась деревня. Она состояла из нескольких каменных домов и десятка полтора бревенчатых изб. Некоторые покосились, крыши у них прохудились. Все было не ухожено, запущено. Окна некоторых изб были забиты перекрещенными досками.
– Ненавижу Климовку, – прошептала Аня. И добавила: – Многие отсюда уехали.
Самый крайний дом представлял из себя лишь закопченные стены. Но видно было, что когда-то это был большой, добротный дом.
– Это и есть Усадьба Киргиза, – сказал Волков.
– Здесь сейчас Анфиска живет, бомжиха, – добавила Аня. – Забрела к нам в деревню и осталась… Усадьбу и как туалет используют. Комнат много. Лучший дом в Климовке был. Вечерами здесь шпана собирается. Жорка с братом. Колян. Выпивают. Иногда и Сергей с ними. Юлькин муж. Бывший. Он у них вроде авторитета. Вечером сюда лучше не приближаться. А вон и Анфиска. Они ее могут водкой угостить, а могут и избить. По настроению.
На обочине, прямо на земле, сидела пьяная лохматая женщина неопределенного возраста с испитым и избитым лицом. Волков подошел к ней.
– Здравствуйте! Вы Семеныча не видели?
Несколько секунд она смотрела на него бессмысленным взглядом.
– Не-ет… Профессор… возьми меня к себе… Плохо мне тут… Возьмешь?
Волков ответил не сразу.
– Возьму. С одним условием. У нас не пьют.
– Не пить… не обещаю… Одна у меня радость – водочка… Дай на бутылку, а?
– Я
