Новообращенный.
День перетекает в вечер. Это не так уж заметно – потому что небо сентября с утра затянуто тучами. Недавно они поливали дождем стены городского госпиталя. Желтая мозаика светящихся окон складывает на нем спонтанный узор; капли висят на стеклах.
Внутри никто не беспокоится о непогоде. В палатах тепло, в коридорах свет горит постоянно. Никаким сквозняком не вытравить медицинский запах; он въелся в белые халаты докторов и махровые халаты пациентов. На исходе приемного часа, они провожают посетителей в бахилах. Прощаясь заботливыми пожеланиями, гости больницы заходят в прибывающий лифт; в подоспевшую из кабин, которые в это время не бывают пустыми.
В одной из них, битком набитой, к зеркалу прижата юная девушка в синем платье. Она нервно кусает губы, и широко распахнутыми глазами смотрит на свое бледное лицо в отражении. На очередном этаже пассажиров прибавилось; и тот мужчина, что неслучайно оказался сзади – навалился еще сильней. Прислонив ладони к холодному стеклу, она ощущает себя в непристойной позе, чувствуя ягодицами вожделение незнакомца. Он щупает ее, тайком от посторонних взглядов. И девушка не в праве даже пискнуть.
В холле, циферблат над створками лифта ведет обратный отсчет. 3… 2… 1.
Сложились в стены металлические двери. Безучастные люди разошлись в разные стороны, покидая кабину. Никто не заметил сигнала «СОС» в глазах несчастной девушки; и от того ее паника зашкаливает. Слабеющие ноги безвольно ведут к гардеробной. Следом за пленницей шагает плечистый конвоир в офисном костюме. Он не позволил встать в очередь за курткой; приблизился, и прошептал в затылок:
– Ненужно…
Он понюхал ее волосы; она обомлела еще больше. Его ладонь безнаказанно опустилась на талию, и стала уверенно подталкивать в сторону проходной. Задрожал подбородок девушки, а мужчина затаил оскал злорадства. Ошейник шантажа сделал жертву покорной; она не закричит и не сбежит. Поэтому незнакомец сопровождает непринужденно; чуть понурив голову, чтобы не стать легкой мишенью для камер наблюдения.
Взгляд несчастной вцепился в охранника; в ней вспыхнула вера во спасение. Этот дотошный дядька не пропустит без документа.
– Я оставила пропуск в кабинете…
Он лениво отмахнулся и разблокировал турникет; обезглавив надежду мгновенно, как то делает палач при гильотине. Рассудок девушки не смог принять жестокую реальность, в которой нет ни малейшего шанса освободиться. Тогда она остановилась, усомнилась в яви кошмара; но охранник стал недовольно подгонять…
– Ну ты идешь, или нет?
…словно в сговоре с похитителем; который предъявил свой пропуск.
Как в бреду приблизились двери госпиталя. Нутро сжалось от ощущения скольжения к краю пропасти. Несчастная захотела вцепиться в дверной проем, не щадя наращенных ногтей.
Порыв ветра набросился, когда стала спускать по крыльцу; растрепал каштановые волосы, когда ступила на обочину. Девушка задрожала хрупким телом, обхватила худенькие плечи, не покрытые рукавами платья.
Она отчаянно воспротивились идти дальше, решительно обернулась к шантажисту. Ее бескровные губы трясутся; зрачки мечутся в половодье слез, пытаясь заглянуть в глаза незнакомца.
Ища в них жалость – нашла ухмылку садиста. И не смогла даже лепетом просить пощады. Человекоподобный зверь превратил оскал в галантную улыбку, с которой открыл заднюю дверь своего внедорожника.
Придерживаясь на людях роли ухажера, статный мужчина обошел респектабельный автомобиль; занял место водителя и сразу нажал кнопку, блокирую все двери. Раздался щелчок – клетка заперлась. Маньяк поднял глаза в зеркало заднего вида, засмотрелся на красивое, выбеленное страхом личико добычи, и снисходительная улыбка смягчила резкие черты его лица.
Ложно обнадеженная, пленница взмолилась; окончательно растрачивая крупицы самообладание:
– Пожалуйста!.. Отпустите!.. Я умоляю! Сжальтесь!
Наслаждаясь истовыми просьбами девушки и видом ее соблазнительно зрелой груди – водитель открыл бардачок и демонстративно достал пистолет; заправил ствол за пояс, прикрыв рукоять отворотом пиджака.
Обреченная сжалась в комок и зарыдала взахлеб. Тонированные окна и музыка магнитолы скрыли истерику от пешеходов; но не от довольного изверга, который повез свою жертву в укромное место, где никто не помешает ему насладиться девичьим телом.
* * * *
Вечереет.
В парковых зарослях сырой воздух сентября. Струями пара его выдыхает юноша на пробежке; наброшен капюшон черной толстовки, опущена до подбородка тень. С гравия беговой дорожки он сворачивает на тропу, им же проложенную за прошлые тренировки. Опавшие листья шелестят под кроссовками, проминается влажная земля.
Темп спортсмену задает ритм Nu metall’а в наушниках; выносливые ноги ускоряются, когда барабанщик учащает удары. Агрессивная музыка щедро питает силой ярости.
Деревья и кустарники сплетают препятствия; бегун заслоняется локтями, уклоняется от ветвей, огибает столбы стволов, сигает через валежник. Временами притормаживая, он добавляет бойцовские упражнения, представляя себя в толпе врагов. Удары ног и ладоней лупят по коре, вышибая листопады.
Извилистый путь привел к поляне столь малой, что тень от дуба покрывает ее треть. Спортсмен вбежал, заходил кругами. К тому моменту песня взорвалась припевом.
Экспрессия вокалиста вселилась в нутро; и там раззадорила вулкан эмоций. Юноша сдернул капюшон с бурых волос; рывками снял толстовку, скомкал, швырнул. Он прорычал строки дикой песни, выплескивая все то, что накипело. Сбросил бремя норм сдержанности – ведь поблизости никого, кто станет осуждать.
Юноша покивал в такт, размял шею, встряхнул плечи, покрутил кулаки. Руки изнылись в предвкушении нагрузки, и он встал под веткой дуба; прыгнул, ухватился. Высокий спортсмен вытянулся во всю длину и замер от физического удовольствия; ощущая горячей спиной пятно пота на футболке, смакуя силу здорового тела.
Со строгой дисциплиной счета начались подтягивания; тридцать касаний подбородком насчитал без замедления, и еще пять – пыхтя и стиснув зубы.
Приток крови распирает сосуды в висках, барабанит. Тело напряжено до предела. Горячий пот заливает ушные раковины – уже выскальзывают наушники. Юноша сбрасывает футболку; жаркий торс пышет в холодном воздухе. Непонятно как, но затраченная энергия возвращается в удвоенном объеме.
– Хорррошо!.. – довольно взревел он.
Осталось выполнить заключительное, любимое упражнение. Зацепившись мысами кроссовок за корень дуба, используя его в качестве скамейки, юноша принял упор лежа, выждал кульминацию мощной песни… и начал отжиматься.
– Раз, два, три, четыре…
Первые два десятка насчитал шустро – по три приема на одном выдохе.
– Восемь, девять, тридцать, раз, два…
Руки распирает изнутри. Мышечная ткань лопается микротрещинами.
– Сорок, раз, два…
Ритм учащенного сердцебиения становится все громче, сил в руках остается все меньше.
– Пятьдесят. Раз… Два… Три…
Не прерывая счет, спортсмен переносил напряжение на грудные мышцы…
– Шестьдесят.
…на мышцы спины…
– Семьдесят.
…на мышцы поясницы.
– Восемьдесят...
Ярость искривляет багровое лицо. Юноша рыком оглашает счет.
– Девяносто!..
Уже выжато все без остатка. Уже меркнет свет. В бешеном темпе сжимается и толкается сердце; будто эспандер. Суматошное дыхание иссушило рот. Но ничего не имеет значения, кроме счета.
– Раз… – «Главное не прерваться!», – Два… – «Только продолжать!».
Выкладываясь до предела и дальше, не щадя и не жалея себя, а торжествуя – юноша достиг ощущения, что плоть вот-вот воспламенится. И в таком состоянии, когда источником сил остался лишь воинский дух, упертая ярость выжигает слабость.
–… Три… Четыре… Пять… Шесть… Семь… Восемь!.. Девять!.. Сто-о!!!
Тяжело дыша, рухнул на пожухлую листву и скрючился от боли, требующей расслабления для мышц. Внутричерепное давление зашумело морем в ушных раковинах, вытесняя какие-либо мысли; и вскоре наступил покой, в котором душа обрела глубокое умиротворение.
Передохнув, – все так же отчужденный от размышлений, – нашел силы встать; принялся собирать хворост, приволок березовое поленце. Из кобуры на ремне джинс юноша достал туристический топорик; и пусть его рукоять почти целиком поместилась в кулаке – он помог наколоть дров. Заготовить запас для костра, который станет приятелем в пору угасающего вечера. Торопиться-то некуда.
Частый гость леса давно закрепил навык разведения огня. Сырость непогоды не помешала задымиться шалашику на бересте. Умеренный прикорм позволил пламенным саламандрам поселиться в древесном пристанище и устроить там пляски.
Морской шум незаметно сменился шелестом крон. Прохлада остудила перегретое тело. Стало приятным одеться и сесть перед костром; протянуть мозолистые ладони, осязая купол жара, который сушит и стягивает надрывы кожи.
– Идиллия…
В душе каждого есть тревоги; мы глушим их суетой будней и поверхностным общением с людьми. Но когда рядом никого нет, и наступает безмолвие собственного рта – собеседником становится одиночество. Оно пересказывает мысли, звенящие в глубине подсознания, провоцируя серьезный разговор каверзным вопросом: «Почему?».
Тот, кому наступившая осень засчитала 24-ый год жизни – заворожено смотрит на костер, явно ощущая беззвучный вопрос.
Он знает, чего добьется ответами. Придется слой за слоем погружаться вглубь проблемы. Порой кажется, что внутренний голос – настырный ребенок. Но гораздо чаще – что требовательный, придирчивый учитель. И не понятно как поступить: воспитать или прислушаться. Или упорно его игнорировать.
«Почему?».
– Я пришел сюда, потому что это место мне роднее спортзала. Здесь мне спокойнее. Потому что одиночка по характеру.
«Почему?».
– Не вижу ценности в общении с людьми. Не доверяю я любого рода связям.
«Почему?».
– Потому что все заканчивается, а продолжительность отношений вообще невозможно предсказать.
«Почему?».
– Да потому что зависят не только от меня. Не важно, насколько я хорош и силен – это не дает гарантий, что близкие люди не исчезнут.
«Почему?».
– Потому что я сирота. И мои родители умерли на моих глазах. Их растерзали бешенные. Но что мог сделать подросток, чтобы спасти родных?
Юноша смотрит на костер, но не видит пламени, плененный образами памяти. В год эпидемии погибли мама с папой. И будто бы его душа вместе с ними. Она воскресла, когда прошел слух, что вакцина дает шанс обрести сверхсилу. Но он не выиграл в этой лотерее; ведь нельзя считать призом ненависть к Богу.
С того момента, всю свою веру он вложил в себя, полагаясь лишь на свои способности. За ошибки он безраздельно взял ответственность; присвоил себе достижения. Он отказался от слова “удача”, заменив словом “успех”. Но смерть родителей годами точила чувством вины. Он давно заметил, как на тренировках закипает ненависть к собственной никчемности.
«Почему?»
– Потому что сила нужна мне для самозащиты от всепоглощающего чувства бессилия. Ведь если я не способен спасти родных людей – я не имею права их иметь. И это ложь, что не хочу. Боюсь. Но этот страх мне не перебороть, он могущественнее моей воли. Поэтому я презираю себя до ненависти.
На крыло носа упала
