На пруду

Антонов Павлик с раннего утра готовил удочки. Еще не светало, комары кружили по комнате и противно пищали в ухо, пытаясь отговорить его от рыбалки, но Паша не мог, да и не хотел. Еще вечером мама завернула ему в полотенце кусок пирога с капустой, крепкий чай налила в термос и уложила в рюкзак рядышком. Он вышел на балкон – на улице было пусто. Фонари склонили свои неподъемные головы, ночная прохлада пробиралась под свитер и гоняла невидимых существ – мурашек по всей спине. Где-то в лесопарке пели птицы. Андрюша жил совсем недалеко, он тоже ждал с нетерпением этой ночи, по прогнозам рыболовного журнала в этом месяце предвещался обалденный клев и если упустить рыбу именно в этот благоприятный период, или не пойти порыбачить, то, по словам Андрюши, это позор и гильотина. Точного значения этих слов Павлик не знал и смутно представлял себе что-то страшное – вроде как сидеть за одной партой с некрасивой девочкой или верная гибель от руки палача, щедро поливавшего чье-то тело расплавленным оловом. Все это, конечно же, смешно, только стыдно не пойти на рыбалку, струсить ночью на пути к пруду и свернуть обратно с тропинки: и Андрей засмеет, да и поговорить с ребятами потом будет не о чем. А так:
«Мы с Андреем пошли ночью на рыбалку… Все притихли! Видели летучую мышь, а когда шли через лес, то я случайно на что-то наступил… Все замерли. Включаю фонарик и вижу черное лицо гнойного мертвеца. Я закричал- А-а!.. И мы побежали».
Госпожа зависть с костями сожрет Антонова и Жеку, Варламов и Костян будут врать, что тоже ходили на рыбалку, а не докажут! Потому что этой ночью только Павлик и Андрюша будут удить на берегу пруда, им будет весело и жутковато, они наловят разной рыбы, которую потом сфотографируют, и тут, сколько, ни спорь – а они на рыбалке точно были.
От этих мыслей стало тепло. Все тело напряглось в предвкушении чего-то нового и долгожданного. В дверях раздался звонок, сердце Павлика будто подскочило – Андрей.
Пруд располагался недалеко от города. Андрей и Павлик шли пешком через поле. Под ноги покорной шелковой простыней стелился туман, обещавший не докучать путникам, а наоборот придать сказочности мрачной атмосфере. Тропинка была слегка влажной, словно прошел мелкий дождь, где-то на окраине леса виднелся пруд, его зеркальная гладь еще не утонула в сумерках. Мимо пролетела какая-то птица; так быстро, что Павлик не успел испугаться.
- Видел? – вскрикнул Андрей.
Павлик не ответил.
- Летучая мышь! – многозначительно добавил Андрюша.
И вновь внутри что-то колыхнулось. Не то гордость, не то тревога – Павлик не смог разобрать. Еще одна мысль мелькнула в его голове, но не исчезла, а наоборот приняла отчетливый облик: если была летучая мышь, значит где-то в лесу лежит мертвец и, притаившись, ждет, когда Павлик на него наступит. Холодок подступил к самому горлу.
- Давай не пойдем. – Тихо сказал Павлик. Так тихо, что Андрей его не услышал.
- Андрюх, давай дальше не пойдем! – Совсем громко произнес Паша и очень быстро об этом пожалел.
Андрей выпалил, словно сам не свой что-то о человеческой трусости, грубо осек Павлика и зашагал еще быстрее. По мере того, как он удалялся, его бормотание становилось все тише и не разборчивее, отчего Павлик прибавил шагу, чтобы хотя бы слышать о чем говорит Андрей. Как дошли до пруда, Павлик не заметил – странно, даже через лес идти не пришлось и на душе сразу же отлегло. Андрей в полголоса говорил, где самое рыбное место. Они удобно устроились на берегу и закинули удочки. И снова комары. Они не давали покоя, вновь и вновь повторяя свои изнуряющие атаки. Покусанная шея неприятно чесалась, Павлик втянул шею в свитер и как можно сосредоточился на поплавке.

Послышались чьи-то шаги. Павлик насторожился, Андрей тоже. Чья-то высокая фигура шла прямо к ним, по траве били тяжелые рыбацкие сапоги, приминая ее безбрежные нивы до самых корней. Человек шел уверенно и, не спеша – было видно, что он знает куда идет, и, скорее всего, не раз бывал в этих местах. Он подошел к мальчикам и присел рядом с Андреем.
- Клюет?.. Вижу. Молодцы.
Павлик не знал почему, но этого мужчину он совсем не боялся. Было в нем что-то, в его голосе, интонации, его осанке и поведении что-то безобидное и даже немного родное. Словно давние знакомые они завели незатейливый разговор. Рыбачить уже совсем не хотелось.
Местами поседевшие волосы человека были аккуратно причесаны, лицо покрыто неглубокими морщинами, но не лицо было неведомой тайной…
Левая крепкая жилистая рука покоилась на его колене, а вот правой кисти не было вовсе, лишь уродливая кость перетянутая кожей в складках была отдаленно напоминала кисть.

- Я давно здесь рыбачу. – Начал он. – В детстве, вот как вы, я с другом Антохой бродил здесь. Удочки были у нас самодельные из орешника, я все мать упрашивал леску мне справить, но денег как-то не хватало. У Антоши отец работал машинистом в ДЕПО, он тогда ему два мотка лески привез. Это была хорошая, прочная леска – глядишь, вроде тонкая, как волос, а бывало, такую рыбину вытянешь, что и самому не верилось, как ее леска держит. Антоха тогда тайком мне половину матка отдал, сказал, чтобы я где не проболтался. Досталось ему от отца за это, крепко досталось – выпорол. А нам все нипочем. После  школы побросаем портфели и на улицу.
Как-то вечером договорились мы с Антохой рыбу удить. Отец у него тогда в дальний рейс поехал, чуть ли не на крайний север, обещал орехов кедровых привезти. Мать нас поначалу не отпускала, все отговаривала – то беспокоилась, суету наводила, то вещи мои перепрятывала, я все равно пошел.
Где-то часа в три утра вышли мы из дома, пришли на этот  пруд, позакидывали удочки, а сами в «балду» играем. Карасей навытаскивали…
Он немного помолчал, словно силился что-то вспомнить. Губы его дрожали и беззвучно шевелились. Павлик видел его глаза под тяжелыми веками. Они были не просто влажные, тонким ручейком побежала слеза. В груди у Павлика защемило, что-то давило внутри и распирало грудь, Андрюха молчал и не моргая глядел на странного рыбака.
Он как-то некрасиво взмахнул изуродованной рукой, этот жест был полон отчаяния и непонятной тревоги. Он хотел говорить дальше, но снова замолчал.

- Домой возвращаться стали. – Голос его охрип и был похож на дрожащее старческое сипение.
– Шли мы вон той тропинкой, - он указал куда-то в сторону. – Там сейчас не ходят.
- Небо переливалось серо-красным маревом, Солнце так просыпается летом, знаете?
Антошка шел впереди меня, а я нес сумку с рыбой и удочки. Там из леса послышался лай, далеко, правда, мы уже сколько от пруда шли… Идем мы дальше, а лай уже ближе слышно, как вот, в соседнем дворе. «Быстрее бы!» -  говорю я Антошке, а он знай смеется, что и говорить  -дети мы были, все нам смешно. А он и говорит – ну боишься раз – иди впереди. Только он сказал, тут же прямо возле тропинки пшеница затрещала. Здесь поле раньше колхозное было, пшеницу сажали. Собаки прямо на нас – рычат как очумелые, я заревел тогда, побежал. Меня одна за ногу хватила, а Антошка…
Он закрыл ладонью лицо, рот его скривился в озверевшей улыбке безумца, но слезы выдавали его боль, совсем не похожую на злость или беспомощность.
- Бегу я,  оборачиваюсь, а собаки на него кидаются, обступили совсем, под самые ноги лезут, огрызаются и скалятся. Кричу ему, а пошевелиться страшно. Бросил сумки, в удочку вцепился, пошел друга отбивать, кричу как в агонии, машу удилищем, а разве свирепую свору этакой соломинкой запугаешь? Совсем близко подошел, а Антошка весь задыхается, руками машет, по спинам бьет их, а они кусают. Думаю: не побью их удочкой, глаза колоть буду, откуда столько решимости? Сам страсть, как их боялся. Гляжу – кровь у него по рукам бежит, штаны разодраны, ноги изгрызены. На крик бежал кто-то: то ли мужики шли с ночной смены, то ли просто туристы какие-то. Меня сразу две за вот эту вот руку схватили, и давай таскать по земле. Пыль в глаза, в рот лезет,  отбиваюсь, а руку освободить не могу, как сильно сжало, как ножами режет, голову запрокинул -  вижу Антошка лицом в землю лежит, а они на него опять, земля от крови как тесто стала, к рукам липнет и все…
Как будто уснул я тогда. Просто глаза сомкнулись и не видать ничего и не слыхать ничего, сплю и все тут. Антошку без меня схоронили, плакал я очень. У нас в соседней палате старушка одна лежала, помирать ей пора пришла уже – кожа серо-коричневая, сама еле ходит. В палату ко мне пришла, села на кровать, а я смотрю на нее. Говорит: «Не ходи в те места больше. В войну там немало народу гибло – кто от голода в дороге помер, кто от тифа, дурное там место». Я вот, слова ее до сих пор помню – а сам все сюда же иду, Антошку вспоминаю. Хороший был друг. И вы бы сюда по ночам не ходили, ладно я вот, а то мало ли что.

Втроем мы молча просидели до самого рассвета, улов был плохой, да и мысли были совсем не о рыбалке. Когда мы собрались, он без всякой просьбы и приглашения пошел за нами, и не было страшно. Проснулись стрекозы, завели свою песню кузнечики, а вдоль поля с другой стороны пруда едва заметно петляла поросшая лопухами кривая тропинка.