Сказание о короле Хильдерике, глава 2 "Римляне"

Римлянин


15 августа 454 года, Трир


  К востоку от тех мест, где Хильдерика Длинноволосого вот уже год назад выбрали королем франков, всего в  четырех сотнях миль, располагался город, называемый в народе Северным Римом – оплот римской империи в Галии – город Августа Треверорум . Его цветущее великолепие, казалось, лишний раз доказывало мощь великой Римской Империи: её силу и богатство. И если на самом деле самый фундамент Империи уже давно точили изнутри могильные черви – внешнее великолепие могло уверить случайного, не осведомленного  путешественника в обратном. Одно дело – слушать россказни окружающих о плачевном положении римских властителей, и совсем другое – своими глазами увидеть восхитительное великолепие города, являющегося центром Галлии. Красивая оболочка всегда первой бросается в глаза, заставляя забыть о несовершенствах, спрятанных в глубине.
Есть слово, которое одно вполне могло бы отразить всю суть Трира: великолепие. Раскинувшийся на земле Галлии, этот огромный город сверкал белизной своих колонн и позолотой скульптур.
 Странники, торговцы, посыльные входили и выходили из города через легендарные Чёрные Ворота. Возвышающиеся на много метров в высоту, словно божество – над жалкими головами смертных, они выполняли функцию последнего из четырех укреплений защитного кольца города. Фасад, разделенный полуколоннами, выглядел столь монументально и величественно, что любой  варвар невольно проникся бы самым искренним восхищением.
   Организм – как можно было бы назвать Римскую Галлию – постепенно умирал; по очереди выходили из строя его важнейшие органы. Но сердце ещё билось, разгоняя по артериям кровь – и оно находилось здесь. Шумели на площадях торговцы, в Трирском Соборе  шла служба,  работала городская курия. Казалось, здесь и не ведал никто о варварах, перешедших Рейн и вторгнувшихся во вторую Бельгийскую провинцию. Казалось. Но был человек, который, уж точно, задумывался  об этом малоприятном вопросе.
  В здании терм, построенном специально для императоров, в огромной купальне, отдыхал наместник римского владыки  Валентиниана III, военачальник Эгидий.
Этот человек воистину наслаждался своим пребыванием на земле – он всегда стремился взять от жизни  всё, что только она могла ему предложить – богатство, власть, роскошь, общество красивых женщин. Сейчас, когда военачальник отдыхал в купальне в обществе своей обворожительной кузины Клавдии, по телу его разливалась сладкая нега, и ручейки мурашек как будто собирались в целые озера где-то у основания шеи. Над ровной водяной гладью легкой поволокой струился пар.  Негромкие, мелодичные всплески, иногда нарушающие тишину, ласкали слух, заставляя забыть обо всех заботах.  Мягкие руки кузины Клавдии массировали военачальнику спину, и довольная улыбка расцветала на его тонких губах – волны теплого наслаждения смывали прочь все невеселые мысли, все то грязное и тяжелое, что оседало на душе Эгидия за то время, пока он занимался исполнением своих прямых служебных обязанностей.
   Но все это было привычно для римского военачальника.  Он привык к бесконечным заботам и необходимости постоянно быть на чеку настолько же, насколько привык к комфорту, роскоши и удовольствию. Последние три составляющие ценились Эгидием более всего остального, и если бы ему пришлось чем-то жертвовать, он мог бы поступиться чем угодно, но только не этим. Военачальник не понаслышке знал,  что такое тяготы походной жизни и всегда принимал их как должное – но, однако же – временное неудобство.  Этот человек видел жизнь во многих её проявлениях,  и чем больше он изучал эту изменчивую и непостоянную прелестницу, тем более входил во вкус; он продал бы свою душу дьяволу за право обладать бессмертием и никогда не расставаться с той единственной, которую он по-настоящему любил – с жизнью. Что касается женского общества – то оно было для Эгидия так же важно, как наличие мягкой постели, удобного кресла, письменного стола или же хорошо приготовленного блюда, вовремя поданного к обеду. Не больше и не меньше. Военачальник прекрасно знал самого себя, никогда не путался в собственных чувствах или мыслях и четко осознавал, чего он хочет. Так же четко Эгидий  понимал и то, что окружающим совершенно необязательно знать его насколько же хорошо, насколько он сам знает себя. Он совершено не нуждался в том, чтобы кто-то разделял его мнение, сопереживал ему – такая эмоциональная близость не представляла для него никакой ценности. Однако, у Эгидия хватало ума на то, чтобы не слишком явно обнаруживать это. Особенно перед женщиной, которая была с ним сейчас.
 Эгидий никогда не противился женским чарам и не боялся их – разумеется, потому что брал от общества прелестниц чувственные наслаждения, а все остальное отметал в сторону, как не нужное. Женщина исполняла рядом с ним роль, сходную с ролью  золотой броши на застежке плаща - военачальник особенно ценил внешние качества. Ничто  не раздражало его в женщинах  – потому что сложно, даже невозможно было затронуть  холодное, покрытое инеем сердце. А потому представительницы слабого пола в полной мере могли выказывать в его обществе свой характер в самых разнообразных его проявлениях.
Клавдия пользовалась этой привилегией – но что бы она не показала военачальнику, ничто не вызывало у него ощущений, даже отдаленно напоминающих раздражение или неприязнь, и даже наоборот – можно было сказать что Клавдия нравилась ему чуть больше, чем его любимая гнедая. Нрав этой женщины и её характерные реакции, жесты – иногда умиляли военачальника, и как бы Эгидий к ней не относился, он с большой неохотой согласился бы променять кузину на другую, пусть даже более яркую и видную женщину. Но если такая особа  и существовала – то где-нибудь за пределами Трира, ибо Клавдия была по настоящему красива, по крайней мере, она полностью отвечала всем вкусам и чаяниям римского военачальника. И сейчас Эгидий был рад тому, что именно она находится с ним в купальне и именно её руки прикасаются к его обнаженному телу.
- Мммм… - довольно протянул Эгидий, когда подушечки пальцев Клавдии коснулись кожи за ухом – Ты волшебница.
- Люблю, когда ты так меня называешь – отозвалась зеленоглазая красавица, нежно улыбаясь затылку военачальника и про себя желая, чтобы мужчина обернулся к ней лицом.
- Ты это заслужила – отозвался Эгидий, закрывая глаза – В твоём обществе я чувствую себя иначе, нежели обычно.
Военачальник мог бы подтвердить сказанное только что даже перед самим собой – в обществе Клавдии он действительно ощущал нечто настолько мимолетно-странное, что невольно начинал прислушиваться к тому, что ещё осталось в глубине его души от способности чувствовать. Но ощущение было настолько слабым, и уловить его было так тяжело, что не стоило даже и пытаться. Но присутствие этого было приятно:  словно легкое облако окутывало военачальника. Эгидий точно знал, что ранее этого не было. Он точно помнил тот момент, когда ЭТО вдруг появилось – оно окутывало военачальника снаружи, словно пыталось пробраться глубже. Но – безуспешно. Эгидий почти не ощущал собственного тела – то ли дело было в особенной температуре воды, то ли в прикосновениях Клавдии,  но вновь показалось военачальнику, что неуловимая субстанция окутывает его, унося куда-то прочь от земли. Время в такие моменты останавливалось. И неизвестно, сколько еще десятков минут Эгидий пробыл бы здесь, если бы слух его не встревожил гулкий звук чьих-то шагов по ту сторону двери. Эгидий почувствовал, как напряглись пальцы Клавдии, сжимающие его плечи, как замерла, прислушиваясь, его женщина, но сам он не ощутил никакой досады от того, что их уединение кто-то собирается нарушить.
 В отличие от Клавдии, военачальник ничуть не смутилcя появлением в купальне его подчиненного - Мариуса Антония.
 Этот молодой человек выполнял функцию поверенного и посыльного в одном лице. В то же время Антоний был, что называется, «глаза и уши» римского военачальника.
 Невысокий, тонкий в кости, Антоний чем-то напоминал сложением Греко-римские античные статуи Диониса или Аполлона. Темно-русые волосы молодого человека были коротко острижены,  мягкость черт придала бы его лицу ангельски - беззаботное выражение, если бы не глубоко посаженные, серые почти цвета стали, глаза. Их выражение лишний раз заставляло задуматься о том, как обманчива бывает внешность.  Окинув присутствующих быстрым взглядом, Антоний приблизился к бассейну и, вытянувшись, словно струна, произнес:
-Срочное донесение военачальнику.
Клавдия не успела даже моргнуть, как Антоний уже протягивал Эгидию запечатанный конверт. Молодая женщина отчего-то боялась этого римлянина с холодными глазами – и вот, Эгидий, за которого она буквально спряталась, как будто совершенно забыл о ней. Как ни в чем ни бывало, словно действие происходит в его кабинете, он приблизился к краю бассейна и принял из рук Антония конверт. Клавдия буквально ощутила, как на нее вывернули бадью холодной воды, когда Мариус Антоний вдруг окатил её с ног до головы своим прохладным взглядом, таким внимательным, что казалось, он пронизывал  её обнаженное тело до костей. В красивых миндалевидных глазах женщины на мгновение промелькнул смешанный с возмущением испуг. Несколько секунд она стояла, недвижима, позволяя Антонию изучать себя.
    Капли воды переливались в тугих кольцах крупных каштановых кудрей. Длинные пряди волос змейками струились по незащищенному от постороннего взгляда телу Клавдии, перекрещиваясь между собой и образуя множественные живописные переплетения. Но этого одеяния было явно недостаточно для того, чтобы сокрыться от поверенного Эгидия, тем более что он даже не посчитал нужным отвернуться, разглядывая женщину, словно статую древнегреческой богини. А военачальник погрузился в чтение письма, и брови его хмурились – в воздухе повисла холодная, неприятная тишина. Казалось, все покрылось инеем с появлением Антония. Клавдия почти ненавидела его в эту минуту, еще немного, и её ресницы увлажнились бы слезами.  Первым порывом было желание метнуться к бортику, схватить тунику и скрыться за ширмой гладкой пурпурной ткани.
 Вместо этого кузина Эгидия горделиво вздернула подбородок и воззрилась на Антония с нескрываемым вызовом в сверкающем возмущением взгляде. Мужчина, однако, и тут не обнаружил никакого замешательства, и экспрессивная выразительность Клавдии разбилась о непроницаемую стену его невозмутимого спокойствия. Одному богу было известно, о чем думал поверенный, но легкая насмешливая улыбка, скользнувшая по его губам, окончательно убедила молодую женщину в намерении Антония опустить её до уровня плебейской девки. В том, что насмешка адресована лично ей, Клавдия не сомневалась ни секунды.  Решив сыграть свою роль до конца, она  неторопливой поступью направилась к ступеням и, наконец, вышла из воды, горделивая, словно  Афродита, рожденная морской пеной.  Не удостаивая мужчин ни единым взглядом, Клавдия завернулась в полотенце и принялась выжимать волосы, почти физически ощущая на себя взгляд Антония. Наконец, поверенного отвлек голос военачальника.
-