только большуха управиться может. Но Яге дано намного больше. Она живет на грани живых и мертвых миров – Яви и Нави. Ей подвластны живые духи Земли и духи четырех стихий. Умертвия и прочая нечисть, боится ее не в силах побороть могучую силу ведуньи. Она помогает роду своими особыми чарами, дает советы большухе, лечит безнадежно больных. Провожает умерших родичей и встречает рождающихся не прямым своим присутствием, но духовным.
В мужском доме готовят мальчиков к взрослой жизни, большуха и матери – девочек. Но каждую осень девочки, достигшие двенадцати-тринадцати лет, проходят особый ритуал Яги. Их отводят к ней на месяц и не все возвращаются обратно. Детей же сирот она каждую осень забирает навсегда. Так род платит Великой богине Макоши за ее милость и помощь людям. А в образе древней Матери-оленихи за то, что она снова посылает на землю убитых на охоте оленей, лосей и других животных, чтобы людской род не голодал.
Но запаздывает Яга, не показывается. А если не придет она со своими кикиморами – помощницами, достанется ей самой управляться, пока не подберется подходящая женщина в роду. А Ягой могла стать не всякая, понятное дело. Тут особая нужна, чтобы детей не могла родить, чтобы до определенного возраста нетронутой осталась, да много еще каких условностей нужно было в одной-то бабе собраться, чтобы вышла из нее хорошая Яга.
Баушка вдруг резко вскинула голову – зов Яги был настолько силен, что прозвучал в голове громовым раскатом.
«Явилась, слава Макоши, услышала мои молитвы», – вздохнула облегченно большуха, направляясь на зов Яги.
А поздно вечером, дня за два до Радогощи, зажглись священные огни и на Девич-горе. Обитель Рожаниц Лады и Лели тоже стала обитаема. Укрепляется род на новом месте – значит, жить ему здесь подобру-поздорову.
***
Липка выметала полы землянки полынным веником, выстланные стык в стык из плах топляка – такому настилу никакие морозы и сырость не страшны: не гниет и не трескается, будто каменный.
Мела усердно, заглядывая во все углы-щели, да с приговором: «Кыш, мухи, к Сепухе, а вы, мошки, к Явдошке!».
Сегодня первый день Радогощи – праздника, который будет длиться две недели, и в котором день осеннего солнцестояния приходиться как раз на середину. В эти дни празднуются семейные и общеродовые праздники, а уж потом, когда крепкий и сильный Солнце-муж Купала перейдет в старческий возраст и станет мудрым, но слабеющим Солнцем-стариком Световитом, пойдут и праздники Рожаниц, Лады, Макоши.
Липка вздохнула: сегодня вечером соберутся у кумиров родичи, хозяйки принесут кушанья, которые могут сготовить так, как никто другой, девушки обрядятся в лучшие наряды, парни будут заигрывать и поглядывать на молодушек, но ее Суховей не придет.
Затянулась его рана, почти зажила, но перекосило Суховея на бок, а потому никогда ему уже не стать прежним воином. Не похаживать бодрым кочетом среди молодых паробков, не помахивать мечом булатным. Чего доброго сегодня на мужском совете решат совсем извести Суховея. Прикажут, любому на Марену лютую в болото уйти.
Думала-кручинилась Липка, роняла слезы на веник полынный, а чтобы никто ее горя не заметил, все старательней выметала из углов козявок, да мошек, все громче и злее шептала древний заговор, утверждающий начало осени.
- Липка, мети скорее – дело есть, – в низкую и узкую дверь землянки просунулась голова ее младшего брата Крива.
- Чего еще, баламутный, вишь делом занята. Некогда мне, не мешай! – отмахнулась Липка.
- Так матушка еще до свету мух-то гоняла, чай не знаешь? – удивился Крив. – Чегой-то по второму разу-то метешь? Ступай, говорю, скорее, дело Суховея касаемо.
Липка метнула веник к порогу и, подобрав подол, бегом поднялась по ступеням, при этом сторожко оглядываясь.
- Иди, иди, не бойся: тетка Задора к Ставрихе зачем-то ушла, – прошептал Крив, прячась за углом полуземлянки.
- Ну, чего? Говори скорее, не ровен час увидит – за космы оттягает, взвоешь, – прошептала Липка, присоединяясь к брату за низкой соломенной кровлей.
- Ага, так она меня и догнавши, – фыркнул Крив. – Я знашь, какой прыткий? Меня робя зайцем кличут.
- Заяц-то заяц, а как за вихры ухватится, как раз козой заверещишь.
- Чего еще, – насупился Крив, – я дуже терпячий. Тебе ведомо, как меня робяты проверяют? Прутом по спине, да по пяткам – а я молчу. Или вот каменюку горячую к пузу приложат …
- Ладно. Говори, зачем звал? – оборвала его Липка, осторожно выглядывая из-за нависшей почти до земли соломы.
- Суховей хочет в болота нынче ночью уйти. Говорит, не буду у рода на шее калекой кривобоким висеть. Так наши деды всегда делали – не уберегся, так нече на других свою судьбу перекладывать, – затараторил Кривка взволнованно.
- Не мели! Чего мелешь-то? Кому говорил? Сказывай по порядку, – одернула его сестра.
- Так к Суховейке-то Комша приходил. На завалинке сидели, а я поблизости, значит … так Суховей-то ему и сказал, когда тот начал его допытывать как он теперь кривой-то жить будет. Говорит, ты жо теперь ни для охоты, ни для войны негодный, разве что коров гонять, дык для того тоже умение надобно: стадо-то не всякого послушатся. Вот дед Столет сколь уж пасет, да и слово тако знат – сам на завалинке у избы сидит, а стадо одного его шепотка слушатся и ни один зверь-то к нему близко не подберется …
- Не гоношись, кому сказала-то! Ком, значит, к Суховейке-то приходил? Допытывался?
- Приходил, точно дело, а тот так и сказал: нынче же в болото топиться пойду. Нече говорит …
- Ты вот что, Кривка: беги-ко, погляди, где тетка Задора. Если она от Ставрихи уже домой идет – мне скажешь.
- А ты че удумала?
- Не твого ума дело, робенок. Давай-ка, скоренько.
- Ага, как подглядеть, так – давай, а как цаво друго: так – робенок, – обиделся Кривка.
- Присмотришь – пирожок медовый дам, – пообещала Липка.
Крив развернулся и без разговоров шмыгнул в кусты. Липка постояла с минуту, о чем-то раздумывая, а потом, тряхнув упрямо головой, решительно направилась в землянку.
В темной избе никого не было – все готовились к празднику, у каждого было свое дело. Липка споро забралась на лавку, стащила с воронца короб со своим приданным и, достав праздничный наряд, переоделась.
Снятую одежду аккуратно сложила в короб.
В это время темная тень заслонила дверной проем, и в избе стало совсем темно.
- Лип, ты цё тут? Иди ужо, помоги-ко, пироги поспели, надобно в печь ставить, – окликнула ее появившаяся в дверях мать.
Но, отойдя в сторону и разглядев в полутьме дочь, Некраса остановилась, прижав руку ко рту.
- Ох, дитятко, ты цё же удумала?
- Не надо, мама, – отозвалась Липка. – Не дам ему напрасной смертью изойти. Выхожу, не хуже других будет. И ему дело найдется. Противу мого слова никто не станет!
- Так-то оно так, Липушка, да выправится ли? А ежели нет – век вековать за убогим-то будешь, – прошептала Некраса, смахивая слезы.
- Не плачь – я от своего слова все одно не откажусь. Лучше с калечным да любым, чем одной-то век вековать.
- Да как же одной-то, доцушка, как же одной?! Вон молодых-то сколь. К кому-нето и в женки можно …
- Нет, мама, ни за кого более не пойду. Благослови, раз уж увидала. Тогда по селищу открыто пойду.
- Ох, горюшко-горе, – прошептала Некраса. – Иди ко мне, чадушко горемычное.
Липка подошла и встала на колени перед матерью, поклонилась ей в ноги. Некраса прошептала молитву и протянула дочери кику, которую готовила для нее, но не думала, не гадала, что так-то придется ей передать этот символ замужества.
Липка шла по селищу, гордо вскинув голову. Издавна повелся такой обычай – девушку, которая сама сваталась, никто прогнать не смел: иначе на всю семью беда навалится – до седьмого колена изведет. Но и не каждая на такое решится, потому как хоть и почетно такое сватовство, но не будет тогда ни жениховского ухаживания, ни сговора, ни предсвадебных обрядов с девичниками да смотринами, ни пышной свадьбы. Как пришла, да что с собой принесла, так в тот же день женой и стала.
Но древний закон девичьего сватовства от любой беды мог избавить, даже от жертвенного огня и казни уберечь. Женщина – берегиня, ей лучше знать, кто жизни достоин – то она сердцем чует и потому никто против ее слова не выступит.
Когда Липка подошла к землянке Суховея там уж, почитай, все селище собралось: от родичей отродясь тайн не бывало. У землянки стояли Вышата и Верея, его мать с отцом, и сам Суховей, бледный, как льняное полотно. Стоял, неуклюже опершись на палку-клюку.
Его глаза горели одним вопросом: как же так?
Липка подошла и поклонилась в пояс будущим отцу и матери:
- Примите, теперь я ваша невестка.
Вышата и Верея поклонились в ответ и отступили. Липка подошла к Суховею и подала ему с поклоном плетку и кику, прилюдно опустилась перед ним на колени. Он взял их молча, дрожащими от волнения руками, трижды приложился плеткой поперек ее спины, принимая на себя обязанности мужа и защитника, после того надел на голову простоволосой Липки рогатую кику, а уж потом поднял за руки и поцеловал в обе щеки, уважая ее решение. Затем они развернулись и поклонились сначала отцу-матери, далее людям, а вслед за тем и на все четыре стороны, призывая в свидетели сего действа, небо, землю, воду и богов.
Молчали люди, зная, что сейчас совершила Липка: за убогим жить – роздыху не знать, самой и свою, и его работу справлять придется. Но глаза Липки сияли неподдельным счастьем, она улыбалась открытой радостной улыбкой – знать крепко любила своего суженного. И люди заулыбались в ответ, зашумели сначала тихо, потом громче.
- Эх, ма, – бросил шапку на землю Борислав, пестун Суховея, – быть посему! Готовьтесь, люди, сегодня праздник, а завтра пир свадебный сыграем. Богиня Лада тако дело устроила – отпраздновать надобно.
- Дык, вроде не положено-то, – встрял вечно сомневающийся Горбыша.
- Молчи, уж, – пробасил довольный Стрый, – то дело людское, захотели – справили. Богиня супротив радости ничего иметь не может.
И вот же миг откуда-то появилась квашня накрытая шкурой белой овцы. И не успела Липка оглянуться, как ее уже усадили на нее и девушки – недавние подруженьки затянули «прощальную», а мать заголосила-таки, провожая доченьку-ненаглядушку в жизнь не простую, замужнюю.
Тут уж и старшего брата Липкиного к делу призвали: расплел он русу косу сестринину, расчесал гребнем частым да под песню девическую и заплел в две косы, уложил в корону и укрыл повоем – символом замужества.
Так и порушили люди древние правила, но то ведь была первая радость на новом месте: свадьба, да еще какая – необычная.
- Ой, ли, девка! – закричал вдруг Ком тонким прерывающимся голосом, перебивая певчих, да с явной издевкой. – Перед кем поклонилась-то? Кому покорилась-то, глупая? Он сохатого проспал, гляди-ко кабы и тебя-то не проворонил. Как от лихого убережешься коли мужик-то кривобок, да поспать горазд?! Такой-то и от комара защитить не смегёт!
Суховей резко повернулся и сощурил глаза, собираясь ответить. Не бывало того чтобы молодь поперек старшего слова выступала, но Липка сжала его руку, останавливая:
- Брось-ко, ну его, шалопу, сам не знат, чего кричит-то, – прошептала она.
- Ты чего ж, шлыка необытная, плищишь ? – Стрый схватил Кома за ворот и встряхнул, приподнимая над землей. – А ну беги отседа, пока
