Декады День Шестый

взялся за ее ручку и повел створкой двери взад-вперед несколько раз. Маркиян почему-то глаз не мог оторвать от этого, в сущности, банального зрелища. А майор, продолжая водить створкой двери, обратился к Хватанюку:
 - Перед вами устройство "ДВЕРЬ". Принцип его работы предельно прост. Оно предназначено для зажимания яиц Испытуемого между створкой и луткой. Материал, из которого изготовлено устройство "ДВЕРЬ", не является, как вы могли подумать, деревом. Это - специальный, полученный с помощью нанотехнологий, довольно эластичный, но очень упругий пластик, что позволяет при зажимании, сила которого регулируется нажатием руки оператора - в данном случае это моя рука, - достичь максимального болевого и психологического эффекта при весьма высокой вероятности неповреждения внешней оболочки мошонки и внутренней структуры собственно яиц.
 В руке у бедового майора неизвестно откуда, как у фокусника кролик из шляпы, вдруг оказался весьма натурально выполненный фаллоимитатор - муляж мужских половых органов со всеми присущиќми им гениталиями. Зажимая отдельные их части в промежутке "между створкой и луткой" устройства "ДВЕРЬ", так что все помещение наполнилось раздирающим уши скрипом, майор педантично продолжил свои пояснения:
 - Или пениса, если, разумеется, Руководитель Испытания сочтет необходимым привлечь к Испытанию и названный элемент гениталий Испытуемого. Или всего лишь какую-либо из его частей. Например, залупу. Благодарю за внимание.
 И отступил, сволочь, от устройства "ДВЕРЬ" на два шага вправо, с одновременно приглашающим жестом руки, держащей фаллоимитатор, в сторону самого устройства. Хватанюк почувствовал, как у него началось непроизвольное мочеиспускание и горячая струя полилась по его ногам в ботинки и мимо них, образуя подле табуретки небольшую лужицу.
 - Я, наконец, ожидаю вашего признания, пан Хватанюк! - сверкая глазами, шипел в это время Канцлер. - Вашего признания, пан Хватанюк, я ожидаю! Искренности вашей я, пан Хватанюк, ожидаю!
 - Ой, то не я! Не я! - зашелся в рыданиях Маркиян Рах-ваилович. - Іскренно кажу: їй Богу, не я! Матір"ю Божою присягаюси! Ненькою своєю та усіма святими! Може це Буряк? А може тая жидівка - Хвеня? А може той депутат обісраний - Сократ? Чи хто инший? Ой, Боже мій, Боже мій! Та за що ж це мені такі муки?*
 
 * - Ой, то не я! не я! - зашелся в рыданиях Маркиян Рахваилович. - Искренне говорю: ей Богу, не я! Матерью Божиею клянуся! Матушкой своею и всеми святыми! Может это Буряк? А может та жидовка - Хвеня? А может тот депутат обосранный - Сократ? Или кто другой? Ой, Боже мой, Боже мой! Да за что ж это мне такие муки?"
 
 - Довольно! - прошипел Канцлер. - По-видимому, мы исчерпали ресурсы вашей искренности, пан Хватанюк. Благодарю вас за сотрудничество. Вы - настоящий патриот. Майор, дефиксируйте Реципиента.
 Майор зашел за спину Маркияна Рахваиловича и тот почувствовал, как сзади, под его вторую лопатку входит игла шприца и по всему его телу начинает распространяться блаженное тепло. Одновременно он ощутил, что кольца, обхватывающие его запястья, разжались и руки стали свободными. Он вздохнул, выпростал руки из колец и выпрямил затекшую от неудобного сидения спину. Блаженство охватило все его существо и он счастливо улыбнулся. Совсем неожиданно для самого себя он почувствовал, как в его груди разливается теплое, благодарное чувство к сидящему перед ним пану Канцлеру - такому маленькому, трогательному и одновременно такому мудрому и могущественному. Как быстро он разобрался в ситуации и понял, что Хватанюк невинен! И пан майор тоже - какой прекрасный человек! Какие у него ловкие, умелые руки!
 В это время устройство "ДВЕРЬ" вдруг раскрылось само собой и из него - прямо из стены - вышла изумительной красоты юная блондинка. Из одежды на ней было одно лишь бикини ярко-оранжевого цвета, не скрывавшее, а наоборот - подчеркивавшее ее совершенную наготу, а на ногах - такого же цвета туфельки на высочайших каблуках. Ноги у нее, казалось, росли из подмышек. В пупке ее великолепного, покрытого ласковым загаром живота сверкал средней величины бриллиант. Хватанюк поразился невинному выражению ее божественно прекрасного лица. "А які гарні цицьки! От би помацати!"* - промелькнула у него в голове неожиданно игривая, абсолютно неуместная в его обстоятельствах мысль.
 
 * А какие славные титьки! Вот бы пощупать! (Укр.)
 
 В руках девушка держала серебряный поднос, на котором стояли хрустальные бокалы с искрящейся пузырьками золотистой жидкостью. "Шампанське!" - сообразил Хватанюк.
 Ослепительно улыбаясь, блондинка подошла сначала к старичку-Канцлеру (тот взял с подноса бокал, который потерялся в его колоссальной ручище), затем к Хватанюку, сделав ему книксен, от которого у него зашлось сердце, а затем и к майору. После этого она подошла к столу, поставила на него поднос и взяла бокал себе. Затем она стала рядом с Канцлером, держа свой бокал в руке, а другою поглаживая старичка по его лысой голове. А тот, не вставая из-за стола, поднял бокал, сверкнул своим страшным взглядом, изобразил некое подобие улыбки и произнес:
 - Ну, милейшие друзья мои! Предлагаю тост за успешное окончание нашего сегодняшнего Испытания. Мы славно потрудились! Предлагаю также выпить за успех всего нашего Эксперимента и процветание любимой державы под мудрым водительством нашего Гаранта. Пусть же сгинут все москали! Ваше здоровье, пан Хватанюк! Будьмо!
 - Будьмо! - непроизвольно вырвалось из груди Маркияна Рахваиловича. Ликование охватило его душу и он вскочил со своего места. В это время он совсем не думал о том, что происходило здесь всего несколько минут тому назад и что он стоит мокрый и в луже собственной мочи. Это все прошло безвозвратно! Сам пан Канцлер удостоил его чести выпить с ним бокал шампанского! Он улыбнулся всем присутствующим, поднял бокал и начал глотать золотистую влагу. Но, пия её, он удивился тому странному вкусу и запаху, которыми обладала эта жидкость и, наконец, понял, что это газированная моча. Однако, пересилив рвотный рефлекс, он, давясь, все же допил до конца бокал и, бросив взгляд себе под ноги, увидел, что лужица его собственной мочи куда-то исчезла. Одновременно, посучив коленями и пошевелив пальцами ног, он почувствовал, что его мокрые штаны и ботинки стали сухими. Подняв глаза, он увидел, что пан Канцлер и блондинка смеются, переглядываясь и показывая на него пальцами. Оглянувшись назад, он увидел, что майор тоже смеется над ним. Не понимая, как ему реагировать, Хватанюк сел на табуретку и через силу засмеялся и сам. Все захохотали еще пуще. Наконец, старичок-Канцлер оборвал свой смех (все, кроме Хватанюка, сразу же прекратили смеяться) и прошипел:
 - Ну, повеселились - и будет! Пан Хватанюк, еще раз благодарю вас за сотрудничество. Ваш патриотизм, ваша искренность, ваша самоотверженность, поверьте, не останутся незамеченными Руководством. Обязан, однако, предупредить вас о вашей особой личной ответственности за сохранение в полной державной тайне того, что происходило здесь с вами. И вообще о самом факте вызова вас в Тайную Канцелярию Љ шесть с половиной дробь шесть с половиной. Забудьте об этом навсегда. Но о нас помните вечно! Вечно о нас помните! Помните вечно о нас!
 Он еще раз сверкнул на Хватанюка своим цепенящим взглядом и обратился к охраннику:
 - Майор! Прошу вас вернуть пана Хватанюка в Лоно Реципиентов.
 И своими огромными ручищами стал стаскивать трусики со стоящей рядом с ним и невинно улыбающейся девушки. Хватанюк только рот раскрыл, увидев, как пан Канцлер, обхвативши девушку своими колоссальными ладонями за ягодицы и как бы ввинчиваясь своею лысою головкой промеж ее стройных ног, приступил к выполнению кунилингус. Ошеломленному Маркияну Рахваиловичу на мгновение даже привиделось, что язык у него на самом деле оказался раздвоенным - как у змеи. В это время майор, встряхнув Маркияна за шиворот, поднял его с табуретки и со словами: "Не разевайте рот, пан Хватанюк, а то из вас вылетят совершенно секретные сведения!" развернул его на сто восемьдесят градусов и повел прямо на голую стену, которая при их приближении раскрылась дверью и впустила в камеру лифта, сразу же рванувшего куда-то - не то вверх, не то вниз, а может быть даже и куда-то вбок.
 От всего этого калейдоскопа событий, произошедших с Маркияном Рахваиловичем, в душе у него бушевал вихрь, а в голове творилась невообразимая каша и он уже не соображал, куда это его ведут сменяющие один другого Охранопитеки и очень удивился, когда, наконец, оказался в кругу своих нелюбимых, но все же сотоварищей. После всех происшествий он даже почувствовал к ним некую симпатию. Слава Богу, в гостиной все было так мирно, так привычно! Реципиенты рассказывали разные байки. Он как раз подоспел на обсуждение Сократовой истории о Феноменально-Гигиеническом Лидере и, не очень вдумываясь в ее содержание, выступил и со своими мыслями, не связанными, правда, с общим обсуждением, но зато представлявшими его взгляды на жизнь. Вследствие перенесенных переживаний Хватанюк ощущал острую потребность выговориться и после своего выступления в общем обсуждении, подсев к Вольдемару и сам себя не контролируя, взял да и проболтался ему о своем вызове в Тайную Канцелярию и произошедшем там допросе с пыткой под наркозом. Потом, несколько придя в себя, Маркиян Рахваилович душевно страдал и чуть ли волосы на себе не рвал из-за того, что ни с того, ни с сего выболтал то, что ему самим паном Канцлером велено было сохранять в строжайшей тайне.
 Особенно удручающе на него (как, впрочем, и на всех остальных Реципиентов) подействовал конец Пятого Дня, завершившийся расстрелом Человека Бегущего, и Хватанюк, в результате всех потрясений, провел почти бессонную ночь, задремал только под утро, проспал, снова не успел помолиться за то "щоб згынулы уси москали" и в гостиную притащился разбитый и, как выразился в одном эпизоде Сократ Фригодный, "со смешанным чувством собственного достоинства". А тут ему довелося выслушивать какие-то графоманские сочинения этого самого нахала Вольдемара про какого-то там непонятного Шекспира (в существование которого он не верил), да еще под руководством этой курвы-Светки, которая своею красотой, элегантностью и демонстративным непатриотизмом возмущала все Хватанюќково существо. На остальных, правда, тоже глаза б его не глядели. Вот таким вот было настроение Маркияна Рахваиловича в начале Шестого Дня Декады. А каким, спросим самих себя, оно вообще могло быть? - Вопрос риторический.
 Наконец нервы у Маркияна не выдержали - рассказ этого нахального Вольдемара об Артектуме окончательно вывел его из состояния и так неустойчивого равновесия. Ему даже почудилось в этом рассказе что-то вроде самовольного и несанкционированного раскрытия некоего державного секрета - то же самое, впрочем, что гораздо позже и уже официально установил шеф ЕНКОРЗЛОФЕПНЫ пан Мыкола Жопюк-Задрыстяный. Хватанюк громко прокашлялся, внушительно помахал в сторону Светланы указательным пальцем и неожиданно для общества произнес:
 - А не було ниякого Шейкспира!
 Все обернулись в его сторону.
 
 Мистерия