пришедшую на ум глупость.
Цель была одна: унизив, заставить, наконец, эту девчонку подчиняться беспрекословно. Отныне только я должен принимать решения. Иначе мы не выживем. Не послушается - пусть валит на все четыре стороны.
Она пожала плечами, подобрала свои скомканные трусики, открыла дверцу и, прежде чем выйти из машины, на мгновение вопросительно глянула на меня. Я продолжал быть невменяемым и не остановил ее. Через мгновение Полина покинула салон автомобиля. Не обращая внимания на ошарашенных этой безумной выходкой немногочисленных прохожих, почесала пятерней попку и старательно начала протирать лобовое стекло.
Управившись со своей половиной, обошла «шестерку» со стороны капота, расправила трусики, сложила их чистой стороной наружу и принялась за мою часть стекла. Потом, по-прежнему не торопясь, вернулась в машину, захлопнула дверцу и выжидательно посмотрела на меня.
- Ты совсем сдурела?
Кивнув головой, она почему-то улыбнулась. Но в ее взгляде не было, несмотря на только что совершенную сумасшедшую выходку, ни тени озорства либо вызова. Ее глаза буквально излучали что-то неуловимое и вместе с тем легко читаемое, этакий коктейль из влюбленности и счастья.
- Кажется, я тоже.
Понимающе кивнув, эта невероятная девчонка прижалась и обняла меня за шею. Ничего не оставалось, как обнять ее тоже. Нет, я еще не простил. Но, по крайней мере, начал понимать. Просто она такая, какая есть. И ничего с этим поделать нельзя.
Сейчас самое главное - хладнокровно проанализировать ситуацию и решить, что делать дальше. Первое - несмотря ни на что не упустить автомобиль. Для этого необходимо найти другую удобную для наблюдения за трассой точку. Второе - не встретиться с той компанией.
Возможно, эти юнцы заявят в милицию. И тогда, останься мы в машине, со свободой можно будет попрощаться года на три - четыре. Но вероятнее, судя по их уголовным замашкам, они займутся нашим розыском сами. В этом случае время для наблюдения за шоссе у нас еще есть. При одном условии: мы найдем для этого достаточно укромное место.
Я подъехал к перекрестку и поставил машину за длинным трейлером так, что со стороны трассы ее совершенно не стало видно. Приказал Полине одеться и, забрав на всякий случай с собой ключ зажигания, направился к стоявшему на перекрестке газетному киоску.
Фургон появился через час с небольшим. Он встал на светофоре, поэтому я успел вернуться в "шестерку", вырулить на магистраль и, как только зажегся "зеленый", догнал его.
Он следовал тем же маршрутом, что и утром, только в обратном направлении. Свернув в уже знакомый нам переулок, автомобиль посигналил, ворота распахнулись и, впустив его, закрылись вновь. Через десять минут оттуда выехал белый "москвич". Следить дальше смысла не было. Груз наверняка остался здесь.
Очевидно, в этом месте находилась перевалочная база, а не производство: не сновали туда - сюда машины, не входили и не выходили люди. За час наблюдения ворота раскрылись только два раза, вначале впустив еще один фургон, а затем выпустив старенькую "копейку".
Дождавшись сумерек, я перелез через железобетонный забор. Охранник, судя по всему, уже спал в сторожке у ворот. Собственно, и охранять здесь было почти нечего, если не считать пустого открытого склада и трех фургонов во дворе.
И все-таки, когда отсюда забирают бутылки? Ночью? Однако любой грузовик в ночное время вызывает у дорожной инспекции повышенное внимание. Рано утром? Вероятнее. Но какой вообще смысл в этой перевалочной базе? Дополнительная страховка от возможной слежки? Предположим. Но транспорт, в который перегрузят содержимое этих фургонов, можно проследить и дальше.
Я больше склонялся ко второму, утреннему варианту. Кроме того, я был уверен: водители, доставлявшие сюда бутылки, не знали дальнейшую судьбу груза. Косвенно подтверждало это поведение там, в подмосковном городке, "нашего" водилы: будь он "в деле", а соответственно, имей хорошую долю, вряд ли бы стал "покупаться" на мои доллары или даже на прелести Полины.
Но все это - пока предположения. Истину еще предстояло выяснить. Для этого необходимо дежурить здесь ночью. Но не этой. У меня вновь подозрительно кружилась голова, тело охватывала липкая слабость, сосало под ложечкой. Сказывалось многочасовое сидение в раскаленной машине. Да и Полина не меньше меня нуждалась в пище и отдыхе. Этот ребенок уже откровенно начинал засыпать.
Я завел машину и поехал в сторону дома, мысленно удивляясь тому, что подумал о чужой квартире, в которой мы проводили этот сумасшедший медовый месяц, как о "нашей". «А белый лебедь на пруду гоняет павшую листву…»
Вернись ее тетя из отпуска, в котором находилась уже три недели, раньше времени, и обнаружь нас - девочку-подростка и сорокалетнего мужчину, спяшими голышом в обнимку - не уверен, что она тут же не постаралась бы сдать меня в милицию за растление малолетней.
Черт, слово-то какое омерзительное - растление. Вроде как рос себе цветочек, рос, а его вдруг взяли, раньше положенного времени грубо повредили, и стал он после этого загнивать и портиться. И сам в этом не виноват.
Не бывает так. Зачем она, скажем, потащилась на ту пьянку с подругами, которые вовсе не были ее ровесницами? Хотя, если искать виновных в том, что произошло с Полиной, можно совершенно запутаться и уйти в такие дебри... Запустившая ее непутевая мать? Да. Ненормальный характер? Тоже да. Стечение обстоятельств? Безусловно. В итоге же получается, что и то, и другое, и третье и... ни то, ни другое, ни третье.
Разумеется, я вовсе не считал, что случившееся между мной и Полиной было этим самым "растлением". И все же, по большому счету, во мне все эти дни жило глубоко запрятанное чувство вины. Даже не перед ней, а перед самим собой. И тем миром, в котором мы существовали.
После нашего конфликта там, в переулке, с Полиной что-то произошло. Она стала тиха, задумчива. Пока мы дежурили в машине у склада, эта девчонка вдруг несколько раз начинала целовать мои руки. Я вырывал их, но она возобновляла эти шокировавшие меня не меньше, чем тот первый наш секс в душе, ласки вновь и вновь, глядя в мои глаза снизу вверх так, что щемило сердце. Возможно, она начинала что-то понимать?
За ужином, который Полина приготовила, отказавшись от моей помощи, сама, она выпила всего стакан пива. На водку даже не посмотрела. Спать легла впервые за все эти дни в ночной рубашке. Это было нечто. Свернувшись калачиком, она почти сразу заснула. Я же долго ворочался с боку на бок, стоял на лоджии, пил на кухне водку, вновь возвращался в постель. Все было напрасно. Сон не приходил.
Судя по всему, в ближайшие сутки - двое я найду, наконец, то, что искал. Всего-то оставалось выяснить, куда груз переправляется со склада. И тогда мое пребывание в этой квартире не только потеряет всякий смысл, но и станет фактически предательством другого, еще более нуждавшегося в моей помощи родного существа. Значит, наши с Полиной отношения неизбежно должны будут закончиться. Неужели она чувствовала приближение этого?
Тогда легко объяснима резкая перемена в ее поведении: я в глубине души не верил, что тихий ангел снизошел на девчонку только потому, что она сделала выводы из случившегося сегодня.
Но как быть с обещанием, которое дал ей утром? В тот момент я действительно не лгал! Как я вообще смогу оставить ее после всего, что произошло между нами? Как буду жить без ее невероятных выходок, озорных глаз, сладких губ, без всех ее девичьих прелестей? Неужели то сладкое безумие, которое охватывало меня каждый раз, когда эта девчонка оказывалась в моих объятьях, не будет повторяться снова и снова?
На мгновение я даже пожалел, что вышел на перевалочную базу так быстро. Займи поиски времени больше, я бы мог оставаться здесь, с Полиной, еще не день-два, а, скажем, неделю...
Вернувшись в комнату, я обнаружил, что девчонка повернулась на другой бок, при этом ее ночная рубашка задралась почти до пояса, обнажив восхитительную, другого слова просто не подберешь, молочно- белую попку.
Приблизившись, я нагнулся и поцеловал ее в эту сводившую меня с ума очаровательную округлость, ощутив губами прохладу гладкой, будто отполированной нежной кожи. Потом целовал еще и еще, старясь не оставить ни одного нетронутого местечка. В конце концов Полина завозилась и, пробормотав что-то невнятное, оттолкнула меня и прикрылась.
Я, будучи уже порядком заведен, откинул полу ее ночной рубашки и стал вновь целовать спящее девчоночье тело. Тогда Полина, грубо произнеся: "Да пошел ты!", резко толкнула меня пяткой, попав в самое уязвимое мужское место, и прикрылась простыней. Вольно или невольно, пусть во сне, и тем даже обиднее, что и во сне, но эта девчонка опять фактически контролировала ситуацию!
Безусловно, я был не прав. Вымотавшийся за день ребенок просто спал, и неизвестно, что ему снилось. Но в тот момент эта грубость настолько задела меня, что я совершенно потерял над собой контроль. Два желания: по-настоящему наказать и вновь ощутить ее плоть в себе, - слились воедино.
Откинув простыню, я нашел пальцами нежную бархатистую плоть. То, что она была почти столь же мала, как и другая, более упругая, расположенная рядом - ее я невольно задел за мгновение до этого, - распалило меня еще больше.
Я повернул ее на живот, раздвинул ноги и резко, вполне сознавая, что девчонке наверняка будет больно, и сам испытывая боль, поскольку преодолевал сопротивление спящей закрытой плоти, вошел в нее. Полина болезненно вскрикнула и попыталась высвободиться, но я не позволил ей этого. Потом приподнялся и начал буквально пригвождать ее к постели, ежесекундно увеличивая темп и силу ударов. Звуки шлепков тела о тело заглушали болезненные стоны. Повернув голову, девчонка попыталась укусить меня за руку, за что я немедленно шлепнул ее.
Вскоре Полина перестала стонать и лишь тяжело, в такт моим движениям, дышала. Мало того, она начала помогать мне, приподнимая, насколько это было возможно, попку навстречу моим движениям. Вот этого мне вовсе не было нужно. Я не должен был передавать инициативу, пусть даже символически. Я не ласкал, а наказывал.
На время прекратив движения, но не выходя из ее тела, я поднял ее и, одновременно поднимаясь сам, заставил встать на четвереньки. Полина, упираясь локтями в постель, по-кошачьи прогнулась. И без того стройная талия стала еще тоньше, а бедра, наоборот, так соблазнительно округлились, словно принадлежали не тринадцатилетней девчонке, а вполне сформировавшейся девушке.
Теперь, держа их руками, я мог полностью контролировать все ее тело. Сознание этого доставляло мне удовлетворение, пожалуй, не меньшее, чем сам секс. Я то увеличивал, то снижал темп, менял глубину проникновения, то входя в нее настолько, насколько это было возможно, то едва не теряя контакт с ее плотью - сразу же, как только чувствовал, что она начинала подстраиваться под мои движения.
Сообразив, что я вытворяю все это умышленно, Полина попыталась вновь перехватить инициативу, неожиданно сжав мой член
