и выпусти из клетки ласку!

институте нас не учили отделять суеверия от религии и строго следили, чтобы злоба к опиуму для народа и агрессивное неприятие Бога не ослабевали. "А замаливать грехи в церкви, - уверяли нас учителя, - ходят лишь нищие бездельники и смиренные старушки, про****овавшие свою комсомольскую юность в притонах".

 Легче было прочитать в "Роман-газете" "Один день Ивана Денисовича" и "Матренин двор", чем отыскать Библию во времена, когда самыми тиражируемыми в мире признавались работы В. И. Ульянова (Ленина).

 В учебнике по научному атеизму ни слова не было сказано о какой-то далекой звезде, но там говорилось о Ваньке-Окунателе, позже прозванным христианами Иоанном-Крестителем, и о троюродном брате его Иисусе Христе, которого, как доказывал научный атеизм, в природе не существовало, потому что так было угодно Богу. А, если бы не было угодно, то Бог не стал бы придумывать  Научный атеизм. Так что, в общем и целом Ринат был прав.

 Но попутчик из последних пьяных сил сопротивлялся. Отпихивая локтем Рината от своего бокового кармана пиджака, он успел поведать нам забавную историю о двух друзьях, встретивших незнакомца и уехавших с ним в чужой город, чтобы там, после испытаний, постараться забыть друг о друге.

 - Меня вы в расчет не берете? - откуда-то сбоку полюбопытствовал Ринат.

 - Вам не на что рассчитывать. Вы в моих расчетах не присутствуете, поскольку рассчитались со всем уже сполна.


 В Казань мы приехали финансово оздоровленными. Не столько мучила совесть, сколько похмелье.

 Ринат позвонил по телефону-автомату домой, сказал с придыханием в трубку три слова: "Любимая, я приехал", внимательно выслушал с усталым видом ласковый лепет жены, измученной терпеливым ожиданием, потом, не выходя из телефонной будки, перевел ее слова с татарского:

 - Жена говорит, что видеть и желать меня больше не хочет. Еще спрашивает, не потерял ли я пальто, которое она купила мне месяц назад?

 - Врет, - сказал я, - если спрашивает про пальто, значит чего-то еще хочет.

 Ринат, не утруждая себя переводом на татарский, с ленинской прямотой потребовал у телефонной трубки:

 - Врешь, любимая, глаз сердца моего! Скажи, чего ты еще хочешь? Молчишь?

 Фрейман немедленно поддержал:

 - Как в анекдоте: "Хочет и молчит".

 - Да, - подтвердил Ринат трубке, - хочешь и молчишь, молчишь и хочешь. Сейчас приеду и убью, чтоб больше не хотела и не молчала.

 Фреймана моментально отрезвил азарт:

 - Спорим, - предложил он мне, - если он убьет жену, то жена, как не захочет, но не молчать уже не сможет?

 - У тебя предложение построено на трех отрицаниях. А любое отрицание, отрицающее предыдущее отрицание, уже не является отрицанием. Например: "Срал, упал и жопу не замарал" и - для сравнения: "Не срал, не упал, жопу не замарал?" Знаешь, в чем отличие этих предложений?...  Вот и я не знаю, хотя ума в голове столько скопилось, что глупым мыслям приткнуться негде...

 - Спорить будешь, или опять не смог разглядеть очевидного?

 - Конечно, буду. Грешно - не спорить.

 - Чего тут спорить? - вмешался Ринат: - Сейчас зайдем в общежитие киношников, бросим там мои вещи и поедем в "Могильник" деньги тратить.



 Между прочим, богатенький попутчик, перед тем, как зачерпнуть в обе ладони из тарелки макароны с поджаркой и решительно уложить в них лицо, успел предупредить нас:

 - Если хочешь избавиться от вещих снов, постарайся хотя бы раз заснуть честным перед самим собой, - сказал он мне.

 Женьке Фрейману он тоже не стал разъяснять брошенную приговором фразу: - Что бы ты не делал, Америка тебе все простит и торжественно погребет.

 А Ринату предрек: - Близится развязка. Путь твой определен названиями.


 Уже в общежитии киношников я не сдержался и спросил  Рината, не очень ли  сложный путь он выбрал для развязки. Ринат ответил, что "Могильник" - это всего лишь название  самого престижного и дорогого в Казани ресторана, и умереть там - дело почетное и важное.

 - Я бы хотел перед почетным делом в Харьков слетать и увидеться с родителями, - попросил Фрейман отсрочки.

Я не помнил, чтобы с такой неуемной теплотой и грустью Фрейман вспоминал когда-нибудь своих родителей. Хотя, расшифровать его генетическую печаль, вклеенную в лицо еще при родах, было так же сложно, как понять, что антисемитизм придуман самими  евреями только ради того, чтобы человечество не забывало, кто подарил ему возможность существования.

Не знал я лучших рассказчиков еврейских анекдотов, чем евреи. Не видел я более злобных и презрительных выражений на лицах евреев, когда, пусть близкий друг, но другой национальности, пытался рассказать им еврейский анекдот.

 Ринат успокоил Женьку:

 - Мы пошлем твоим родителям телеграмму прямо из "Могильника", - сказал он, - там будет несколько слов: "Веру пропил с Мохаммедом тчк жду когда отвалятся рога и хвост тчк".

 Вот так, незатейливо, на зависть и растерянность всего Синая мусульманин вписал в свои ряды семита и доверил ему роль своего ординарца.

 - У меня есть знакомый татарин Рафа, по прозвищу Марафет, - успел я пересказать Ринату один случай,пока мы петляли по коридорам общежития и скакали по ступенькам черной лестницы - он тоже очень чутко относится к своим друзьям. Приехал к нему приятель, усидели они две бутылки, показалось мало. Дальше - от первого лица: "Послал я приятеля еще за одной, - говорит Марафет, - глянул в окно, а там, на улице, дождь, грязь, темень. Жаль стало приятеля, показалось, что обидел. Ринулся я следом за ним напрямки, через свежевырытую траншею, нога соскользнула с мостков, и я мордой - в канаву со всей дури.Приподнялся, очистил глаза от грязи, глянул: вдали только одиноко лампочка на проводах качается. И ни одного прохожего - некого ударить. Сел я опять в грязь и горько заплакал. Так было обидно, так муторно на душе".

 Общага киношников - не совсем точное определение. Там кинорежиссеры не жили. Общага была принадлежностью фабрики кинофотопленки "Тасма" (Татарские светочувствительные материалы), хотя попадались до рези в глазах известные личности, видимо, приехавшие в командировку за кинопленкой, но с годами так ужились в общаге, что давно забыли - откуда они и с какой целью погрузились здесь в беспробудное пьянство.

 - У фабрики 250 корпусов, - похвастался Ринат, заворачивая на очередной этаж и всасывая ноздрями воздух, пытаясь определить местонахождение.
 
 Женька Фрейман порывался все время  помочь Ринату. Он слюнявил палец и выбрасывал руку над головой, определяя направление ветра в закрытом помещении. Об этом методе поиска еще три с лишним столетия назад подробно рассказал полякам Иван Сусанин.

 - 250 корпусов я не осилю, лучше пристрели меня здесь, - попросил я Рината.

 - Сейчас дойдем и передохнем немного, - успокоил Ринат.

 - Передохнем - с ударением на предпоследнем слоге? - поинтересовался Фрейман: - это я говорю к тому, что у меня был знакомый по фамилии Забьюхер, так он просил не ставить ударение в его фамилии на предпоследнем слоге.

 - В прошлый раз ты говорил, что у знакомого была фамилия Воткнухер, - поправил я Фреймана, - или Всажухер...

 - Это три разновеликие личности. Каждому из них ничего не известно о существовании двух других.

 - Спорим, что известно?

 - Давай, лучше я тебя пристрелю, друг?

 Мы ввалились в просторную и почти круглую комнату с таким же круглым столом посередине, на котором, придавив металлической сферой круглую электроплиту, закипал чайник. За столом сидела супружеская пара и молча ожидала, когда чайник просвистит о готовности.

 - И так каждый раз, - пояснил Ринат, - нас здесь ненавидят, но ждут.

 Хозяин даже не обернулся к гостям: ни звука, ни слова, ни здрасьте, ни насрать. Было видно, как, багровея, каменела от напряжения его шея.

 А хозяйка, наоборот, привстала, одернула халат, растерянно оглядела нас и, оседая на стул, обреченно произнесла:

 - Опять?

 - Не опять, а снова! - поправил ее Ринат и спросил нас: - Вам что налить - чая или чаю? От лица моей ненаглядной кысаньки могу еще предложить нам азербайджанский черный чай, байховый.

 Половину кипятка он вылил в заварочник, затем привычно захватил с полки пару огромных керамических бокалов, каждый размером с кувшин, слил в них оставшуюся воду и, взвесив в руке пустой чайник, вдруг резко размахнулся и ударил им по голове хозяина. Звук был глухим, но раскатистым, точно у шаманского бубна. Хозяин нерешительно качнулся, будто выгадывая, как бы поудобнее завалиться ему на пол, потом обмяк и рухнул со стула.

 - И чаю не попьем? - спросил Фрейман у хозяйки.

 Она пожала плечами:

 - Как хотите. Это ваш выбор.

 Казалось, ситуация для нее складывалась настолько ожидаемо, что по-другому быть и не могло.

 - Всё в порядке, парни. Отдыхайте, пейте чай и не обращайте внимания на наши, внутриполитические разборки. Этот труп утверждал, что кинопленка Шосткинского комбината "Свема" много качественнее нашей "Тасмы", - успокоил нас Ринат.

 - За такую гнусную ложь, - предложил Фрейман, хлебая горячий чай, - хотя я и не подстрекатель,но не стал бы предварительно выливать кипяток из чайника.

 - Предусмотрительно, - будто извиняясь, успела вставить слово хозяйка: - Ринат Булатович уже пробовал и - с кипятком. Потом месяц сам ошпаренный ходил и лечил от ожогов моего мужа.

 - Кого-о-о? - выкатив от возмущения глаза, распевно спросил Ринат.

 -Моего гражданского мужа, - гордо повторила хозяйка: - Пока тебя, Ринат Булатович, не было месяц в Казани, мы обзавелись общим хозяйством, - она махнула рукой в сторону нового углового дивана, заправленного шерстяным пледом: - Мы думали, что наш участковый врач навсегда сгинул.

 - Она - кто? - спросил я у Рината про хозяйку.

 - Теперь, значит, моя бывшая любовница, - не совсем уверенно произнес Ринат.

 - А он - кто? - показал я на недвижимость, разлегшуюся возле стола.

 - Чабан из Чечено-Ингушетии. Все-таки прорвался хмырь к комиссарскому телу, - с сожалением сказал Ринат, точно липкую гадость пытался стряхнуть с руки:

 - А ты кто?

 - А я участковый врач, я тот, кто знал о его подлых замыслах, оберегал эту ****ь, как мог, и - не уберег.

 - Знаем мы, как ты меня оберегал, - скромно призналась хозяйка: - Пришел на вызов с фонендоскопом, ощупал всю меня, посчитал на спине прыщи, положил голову между лопаток, сказал "дыши-не дыши" и на больничном листе написал, что больна каким-то люэсом, а на оборотной стороне дописал:"Всякая красивая женщина должна быть чуточку таинственной и обладать шанкром. Мне потом в аптеке объяснили, каким шанкром этот люэс обладает.

 

 - Может, он дагестанец? - предположил Фрейман, все также блаженно хлюпая чаем: - Я слышал, что дагестанцы особенно наглые и не чтут советских законов. У них даже на ж/д вокзале про поезд Махачкала - Москва диктор объявляет так:"Поезд Дагестан - СССР отправлен с третий путь". Хотя, большой разницы нет, все они на одной горе живут, только разными тропинками в долину спускаются.

 - Как во время Великой Отечественной их всех загрузили в столыпинки и развезли по необьятным просторам, так с тех пор бродят по стране обиженные, всё ждут, когда у них прощения попросит товарищ Сталин. И наших девок иначе, как овцами, не называют.