Путь, или история одной глупой жизни...

непременно зло, хотя и злиться-то особо не на кого, нет ведь кругом ни души. Впрочем, это, видимо, не столь уж и важно: порядок есть порядок.

3 Вот ведь что делает с людьми самоотверженный труд на благо прогрессивного общественного развития.
4 Младший лейтенант.


       Не будем гадать, кто у кого учился, но Собака виртуозно проделывал практически всё то же самое.
       Приближается бригада возвращающихся с работы усталых, заиндевело-промёрзлых или, наоборот, прожаренных на знойном солнце, или же промоченных нещадно насквозь затяжным осенним ливнем зэков. Бутуз наш в замечательно засаленном на изрядно выступающих частях тела – упругом, пока ещё, животике, справных ягодицах и коленках – мундире, бывшем некогда зелёным, нетерпеливо топчется на плацу в предвкушении захватывающей своей работы. Как только бригада достигает его «стартовой позиции», Собака неизменно усматривает причину, по поводу которой остервенело заходится в воспитательно-профилактическом лае.
       Бригада удаляется; короткая передышка; приближается следующая бригада…
       Бригад много. Работы хватает. (И в работе этой своей, отдадим ему должное, сумел бутуз добиться приличных результатов. То бишь лаял он на высоком профессиональном уровне, почти достигнув квалификации старшего и более опытного, поднаторевшего в этом ремесле, своего товарища – майора Сердуты.) Поработав таким образом на славу, усталый, но довольный, с чувством добросовестно исполненного долга Собака удаляется, гордо задрав голову и… чуть было не сказал – весело помахивая хвостом…

       Когда он в первый раз прибыл этапом в этот лагерь, одной из первых лагерных достопримечательностей, которые увидел он, был Собака, занятый выполнением своей работы. И хотя его несколько всколыхнула столь активная манера общения ( он не видел ещё майора Сердуту), он всё-таки не очень удивился, а только подумал: «Ну что ж, Собака как собака».
       И каково же было его удивление, когда вечером, пришед в карантин,5 начальником которого тот являлся, Собака открыл рот. Но, как выяснилось, не для лая и не для еды, а для разговора. Оказалось, что Собака вполне в состоянии был вести связный, осмысленный и даже разумный разговор. И самым удивительным было то, что делать это он, оказывается, умел спокойно и вполголоса.
       Воистину чудны дела твои, Господи!..
       Лет через пятнадцать он совершенно случайно увидел на улице в проезжавшей мимо милицейской машине Собаку, в милицейской же форме и в компании себе подобных. На плечах у Собаки красовались погоны уже не микро-, а полновесного майора.
       «Ну вот, долаялся-таки до вожделения своего», – мельком подумал он, вырванный внезапно на мгновение из мiра будничной суеты в мир прошлого. Тихий мир воспоминаний, в котором никогда уж более не восстанут утихшие навеки и покрытые сединой утекшего навсегда времени бури страстей и переживаний, грозы бед и страданий, боль утрат невосполнимых и безвозвратных потерь…

       Но и майор Сердута с микромайором Собакой, при всех своих особенностях изысканных, не были, как ни странно, самыми неприятными из «гражданинов начальников». Самыми гнусными «гражданинами» были лагерные «интеллигенты», в хорошо отутюженных брюках без разного рода пятен на них и столь же хорошо начищенных ваксой ботинках. Обладали те негромким, как правило, голосом и почти что светскими манерами. Но были при этом субъектами иезуитствующими и с садистскими наклонностями.
       Да ещё, пожалуй, принадлежали к не слишком приятной этой категории кум со своими подкумками – сотрудниками оперативной части. 6 Одного из них (того самого, кстати сказать, который рьяно рвался «накрутить» ему дополнительного сроку за драку с другим зэком за месяц до последнего освобождения) встретил он полтора десятка лет спустя на нефтебазе в качестве водителя бензовоза, совсем простенького и свойского. Куда только спесь вся вместе с надутыми пухло-румяными щеками подевалась?

5 Что-то вроде бригады, в которой вновь прибывшие зэки неделю – до прибытия следующего этапа – осваиваются в зоне, выполняя разного рода хозработы.
6 Ну, эти – по определению.


       К «интеллигентам» он мог бы отнести двух зрелых, солидных, но не пожилых ещё, что называется – в полном расцвете творческих сил, майоров (ох, уж, заметим, эти майоры). Ими были замполит Гладышин и один из ДПНК, фамилия которого в памяти его как-то не запечатлелась. ДПНК этот имел холеные руки с чистыми и аккуратно постриженными ногтями, и упитанную до гладкой маслянистой округлости наружность. Речь его тоже была какой-то маслянисто-тягучей, с некоторой картавинкой.
       Разговаривал тот с зэками, в отличие от множества других своих коллег, как правило, спокойно-вежливо, не повышая голоса, интеллигентно, в общем. Но всегда готов был при этом подкрепить вежливость свою интеллигентскую (и подкреплял её с заметным удовольствием неоднократно) соответствующим этой интеллигентскости средством – резиновой дубинкой-демократизатором. Тоже – в отличие. От не столь культурных и интеллигентных, как сам он, своих коллег. Ибо те, по большей части, ограничивались, по неинтеллигентной простоте своей, хотя и не очень культурными, а то и вовсе плебейски грубыми, но всё же – словами…
       В замполите действительно можно было заподозрить некоторую интеллигентность. Внешне – как личным обликом, так и одеждою своею – выглядел он, в отличие от множества своих коллег, весьма прилично, не без импозантности даже. Это был человек мыслящий, достаточно сдержанный в поведении, временами – вежливый, но высокомерный и презрительно-брезгливо холодный.
       И хотя по самому роду деятельности ему приходилось иметь множество политико-воспитательных контактов в подопечной среде, а также необходимо было иметь в среде этой своих людей (и он их имел), зэков он презирал и ненавидел. Даже тех, которые с ним сотрудничали и были для замполита «своими».

       Вообще-то, ничего удивительного в этом нет. И он, сам будучи зэком, прекрасно это понимал. И более чем кто-либо. Ибо за долгие годы «кувыркания» в этом гнусном мiре – мiре уголовников – он получил прекрасную возможность испытать на собственной «шкуре» и в полной мере оценить всю иезуитскую подлость и злобность этого мiра. Весь его пещерный примитивизм. Всю лживость этой жизни «по понятиям». Со всеми её фальшивыми «нравственными» постулатами-штампами, типа «нет ничего святого» 7 (это когда речь идёт о ком-либо «нехорошем»).
       О чём-то там «святом» ничтоже сумняшеся «базарили», 8 поцвыркивая слюной сквозь зубы, законченные мерзавцы, на которых пробы ставить негде было. Те, кто всю жизнь свою прожили по «закону курятника», главный и единственный принцип которого гласит: клюнь ближнего, обгадь нижнего.
       Уже потом, по возвращении к жизни, прочтёт он «Колымские рассказы» Варлама Шаламова, одного из мучеников сталинских лагерей, финальным аккордом которых будут «Очерки преступного мира». В «Очерках…» этих тот ярко, в деталях, опишет этот мiр, совершенно точно обозначив его неожиданным словом «подземный». Финальным же аккордом самих «Очерков…» станет жизнеутверждающий тезис Шаламова «Преступный мир должен быть уничтожен!». Ну а сам этот тезис был не чем иным, как перефразированным знаменитым некогда лозунгом-рефреном римского консула Марка Порция Катона «Карфаген должен быть разрушен».
       И с этим тезисом-лозунгом он безусловно согласится и горячо его поддержит.

7 Вообще говоря, типичные представители этого мiра с постоянной в нём пропиской изъясняются, по большей части, затёртыми от непомерно частого употребления до дыр этакими словесными клише: «умными», на их взгляд, фразами-идиомами. Которые, однако, применительно к ситуации, практически всякий раз звучат одинаково тупо и пошло.
8 Говорили; «базар» – зэковский разговор, беседа; «базарить» – говорить, беседовать.


       Но, зная и понимая всё это, знал он также и то, что одной из насущнейших кратко сформулированных народных мудростей в его Отечестве во все времена была эта: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. А собственные его наблюдения за жизнью пенитенциарной системы в тюрьмах и лагерях, которые довелось ему пройти, только подтверждали справедливость мудрости его предков.
       В общем, безликом, если смотреть на него глазами статистики, контингенте зэков, наряду с отпетыми, профессиональными уголовниками, довольно значительное место занимали люди, в этом мiре случайные, для гражданского общества отнюдь не потерянные. То есть, если спуститься со статистических высот и взглянуть в лица, чем и должны были, по идее, заниматься исправители-практики, и в первую очередь – заместитель начальника колонии по ПВР (политико-воспитательной работе), а проще говоря – замполит, то это были не представители уголовного мiра, а просто люди. Обычные граждане своей страны, по причине разнообразнейших жизненных обстоятельств, в том числе, случалось, и курьёзных, оказавшиеся за решёткой. В обществе бандитов, убийц, воров и прочего уголовного отребья.
       Здесь, повторимся, речь идёт о ворах профессиональных. С которыми ошибочно было бы путать колхозника, притащившего своей корове с колхозной фермы пару мешков бесхозного и втаптываемого в навоз комбикорма. И получившего за это 3-4 годика: столько же, а то и больше, чем вор-карманник или домушник.
       К этим же несчастливцам смело можно добавить ещё весьма немалое количество людей, попросту безвинно осуждённых, или, по каким-либо причинам, злонамеренно упрятанных за решётку.

       Самого себя он к невиновным, каковых немало повидал на своём тюремно-лагерном пути, никак не относил. Напротив, всегда считал, что тянет лямку за дело: дело неугомонных своих рук. Которые, по причине неразумной и непутёвой головушки, а также вспыльчивой неуравновешенности характера, доставшегося ему в наследство от родителя, регулярно пускал в ход. Чем до предела упрощал сложные жизненные ситуации, кои в культурных слоях общества принято именовать коллизиями.
       И эта вот неугомонность рук, которые, почему-то, всегда оказывались проворнее мысли, даже самой простой, к двадцатилетию его приобрела характер совсем уж хронического недуга. При этом же, совершенно не был он человеком злонамеренным или злонравным. Благо, недуг сей не был каким-нибудь экзотическим, науке малоизвестным. Соответственно, и лекарство от него было простым и легко доступным. Вот, благодаря удачному сочетанию этих обстоятельств, народный суд, 9 взяв на себя благородную ношу врачевателя, и прописывал ему трижды курс лечения в местах не столь отдалённых.
       Проходя теперь последний из прописанных ему лечебных курсов, он всё-таки дерзал, а хорошо познав упомянутый выше подземный мiр, дерзал тем более, относить себя к просто людям. Поскольку полагал, что, хотя по формальным признакам его и можно было отнести к рецидивистам, и, более того, именно им он официально считается, ни разу не совершил он умышленного, злонамеренного правонарушения. Так всё как-то: по обстоятельствам, по неразумию, по несдержанности и всплеску глупых, незрелых чувств. Правда, всегда – по нетрезвости. Что было единственным серьёзным отягчающим