О жизни, смерти и безсмертной душе

                                                        О жизни, смерти и безсмертной душе.



                                                                                ( Элегия )


       Случалось ли вам, стоя во время службы в церкви, наблюдать горение свечей на подсвечнике? Мне – случалось. Завораживающее зрелище.
       Стоят они, подобно девицам русским, в застывшем хороводе, негромко при этом потрескивая. А над каждой – трепетное пламечко, огонёк махонький, мерцающий, словно косыночки тех девушек на ветру развеваются. Огонёк-то, хоть и махонький, а оплавляет и оплавляет каждую свечечку безжалостно. И стекает по ней воск, словно слеза по утраченному, по тому, что уже никак и никогда не вернуть. Но боль об утраченном утихает, и слеза застывает, образуя маленькую твёрдую капельку, этакий бугорок, хранящий в себе память о прошлом.
       А следом стекает другая слеза, несущая в себе свою боль. И её боль стихает, так же, как у слезы предыдущей. И достигнув своей предшественницы вполне уже умиротворённой, она сливается с нею, оставляя след своей памяти в пережитом ими обеими.
       И так вот, слеза за слезой, образуют они причудливый наплыв, который содержит в себе память обо всём недолгом веке нашей свечечки. А вместе с памятью несёт в себе он и опыт её жизни. Хоть и похожи наши девицы-свечки (сёстры, ведь, родные), а опыт жизненный имеют разный. Оттого и наплыв памяти у каждой из них свой, отличный от других. Один из них напоминает седую бороду, умудрённого жизнью старца. Второй – горб согбенной от неустанных трудов седовласой старушки. Третий… Впрочем, что нам до того? Это ведь их жизнь, их страдания, их боль. А мы только попытались, нескромно и невежливо, заглянуть в неё. Хотя…
       У иной, посмотришь, свечки слеза стекает быстро, без задержки, весело как-то даже. «Нет, знать, в ней боли», – подумаешь, глядя на неё. Стало быть, легко живётся ей, беззаботно, как бабочке, порхающей с цветка на цветок. Скоротечен её век, но не ведает она ни печали, ни скорби. А подойдёт он к концу – и нечего вспомнить: веселье и радость улетучились, а памяти нет. Осталась одна пустота…
       Так и стоят наши свечки, как мы заметили ранее, хороводом. Случается, что, по незримому воздуха движению, которая из них и погаснет. Одно движение – погасла свечка. Ещё какое – погасла другая. Так и соберётся по нескольку свечек погасших, пока какая-нибудь заботливая бабушка не подойдёт и не зажжёт их вновь. Посмотрим же на них, пока эта бабушка не успела ещё подойти.
       Вот стоят они без огонька, тихие, упокоенные. Не участвуют они в общем горении, в общем потрескивании. Остановилось для них что-то. А рядом, вокруг, продолжается жизни буйство: огоньки-косыночки трепещут, слезинки стекают. Только их это уже не касается. Стоят они, одинаковые в своей тихости, но сами-то, какие разные! Одна, едва только начав гореть, тут же и угасла. Другая догорела почти до конца, но и с ней лёгкий ветерок сделал то же, что и с первой. Третья угасла, догорев до середины. Иные угасают: какая ближе к началу, какая – ближе к концу. Так-то вот и собирает их, таких разных и непохожих, угасание воедино.
       Но есть в общем хороводе и такие свечи, которых, во всё время их горения, и дуновение ветерка не коснётся, и бабушка не доглядит вовремя вынуть, чтобы освободить место для другой. И поэтому – не угасают они, нетронутые внешними силами, а догорают дотла, растворившись полностью в своей собственной памяти. Но вот, впрочем, и бабушка уж приближается, прервав на мгновенье мои размышления.

       «Боже ты мой!» – подумалось вдруг мне, когда бабушка отошла от подсвечника. Как же весь этот хоровод напоминает мне нашу жизнь. Ведь он – это все мы, люди. Подсвечник – арена нашей жизни, бренный наш мир. Каждая незажжённая и не поставленная на подсвечник свеча – это нерождённый ещё, но уже существующий человек. Иначе говоря, это душа человека, готовящаяся войти в этот мир, цельная, святая, не тронутая ещё тлением мира сего, не поражённая его грехами и соблазнами.
       Длина свечи есть длина жизненного пути, который человек должен был бы пройти при обстоятельствах, известных только Господу Богу. Обстоятельства сии в наших, человеческих, письменах не записаны и разумом человеческим, думается мне, постигнуты быть не могут, поскольку они и есть то самое, что называют Промыслом Божиим.
       Вот огонёк – трепетное пламечко, которое погаснуть может в любой момент. Именно он, огонёк этот слабенький, есть то единственное, что привязывает бессмертную душу человека к бренному сему миру. Проще говоря, огонёк – это наша жизнь. Жизнь как процесс, то есть жизнь протекающая. Или, иначе – это время. Время, которое мы ощущаем, которое течёт для нас, пока мы живём. Погас огонёк – кончилось наше время.
       А что та часть свечи, которой не стало после того, как погас огонёк, которая сгорела? Это тоже наша жизнь. Но в другом смысле: жизнь постфактум, жизнь уже завершившаяся, прожитая. Надо ли объяснять, что угасание пламечка есть наша смерть?
       Ну а что является причиной нашей смерти? Чтобы не соскользнуть на ложный путь, увлекшись перечислением конкретных причин конкретных смертей, от автокатастрофы до лейкемии, на что потребуются годы и тонны исписанной бумаги, обратимся вновь к церковной свече. А обратившись, сразу увидим простой и точный ответ.
       Единственной причиной угасания пламени является дуновение. И дуновение это есть воля Божия. Так же точно: причиной смерти любого человека, какой бы ни была сама эта смерть, является воля Божия, Его дуновение. И подобно тому, как пламя свечи может угаснуть в любой момент её горения, так и нас дуновение Божие, воля Его может настигнуть в любой момент нашей жизни. Мы все прекрасно это знаем из окружающего нас мира.
       После угасания свечи остаётся её огарок. Что же являет собой сей огарочек? (Здесь мне в моих аналогиях приходится быть особо осторожным.) Огарком этим, по моему убогому разумению, является, условно говоря, состояние души человека в момент смерти. Или, ещё более условно говоря, её «ценность» для Бога. Думаю, что не открою Америки и не погрешу против истины, если выскажу мысль, что для Господа ценна чистота души его чада – человека. Если душа неродившегося человека ещё не омрачена грехом, свята, то душа только что родившегося младенца уже несёт на себе печать первородного греха. И чем дольше живёт человек, тем более оскверняет он свою душу грехом, тем менее чиста его душа (тем короче свеча), тем меньше её «ценность» в глазах Господа. Разумеется, здесь нет и не может быть прямо-пропорциональной зависимости – люди-то живут по-разному – но в самых общих чертах, сдаётся мне, аналогия эта вполне уместна.

       Таким вот странным образом, преломившись в моём сознании, весь наш суетный мир уместился на церковном подсвечнике с горящими на нём маленькими свечками.
       Да! Чуть было не забыл.
       Кто из нас, наблюдая тоненькую, длительное время горящую свечу и, при этом, не сгорающую, не сказал бы, что это чудо?
       Таких чудес, возразят мне, не бывает.
       Таким чудом, возражу, в свою очередь, я, была жизнь множества святых людей, которые подвигом своим духовным сохранили души свои, доставшиеся им от Бога, в первозданной чистоте, прославив тем самым своё имя и пред людьми, и – главное – пред Господом.
       Именно поэтому их и называют святыми, что жизни свои они прожили во Славу Божию, а не в свою – бренную и тленную славу.

       Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе!




       Ноябрь 1999.                                                                    Владимир Путник.