Соседи, друзья, коллеги. Главы 1-4

стенной шкаф. Убедившись, что в нём нет ничего, кроме верхней одежды и ящиков с археологическим хламом, он вынес из кухни стул, взобрался на него и открыл дверцы антресолей. Но и там его поджидала неудача, потому что они были битком набиты ненавистными ящиками и пробраться через них вглубь не было никакой возможности.
- Подождём, - прошептал Валерий, утешая сам себя.
Он отнёс стул назад, проверил, не осталось ли следов от его поверхностного обыска и спокойно сел на диван, терпеливо дожидаясь, пока старики не устанут от бесплодных споров. Через два часа, убедившись, что тема о Святополке неисчерпаема, он прошёл в комнату.
- Извините, пожалуйста, - прервал он распалившихся историков. - Дядя Коля, уже пора. Времени много. Вам надо принимать лекарство и ложиться отдыхать.
Астафьев с досадой посмотрел на часы.
- Да, засиделись мы с тобой, Володя, - согласился он. - Пора мне домой. А жаль. Мне кажется, я бы тебя всё равно переубедил.
Полетаев хотел было возразить, но сдержался, пожалев немощного друга. Что изменится, если он настоит на своём? Пусть уж Коля думает, что прав.
- Возможно, - согласился он. - В твоих словах имеется что-то дельное. Наверное, мне придётся пересмотреть свои взгляды.
Астафьев самодовольно улыбнулся.
- Подожди, вот когда я закончу один труд… Ты тогда ахнешь!
Когда гости ушли, Полетаев покачал головой.
- Бедный Коля, - с горьким сожалением проговорил он. - Каково-то ему будет узнать, что он всё это время заблуждался!
Он спохватился, что ещё не выполнил намеченных на сегодня дел, перешёл на английский язык и на нём в течение пятнадцати минут громил смехотворную теорию своего друга. Со стороны, даже если бы слушателями были англоязычные представители человечества, этот монолог выглядел несколько странно и невразумительно, потому что в английскую речь он для пущей убедительности вклинивал фразы на древнерусском языке. Успокоив свою душу историка, он открыл учебник немецкого языка.
- Приступим к делу, - скомандовал он сам себе. - Впереди у нас ещё математика, физика и испанский.
Валерий довёл дядю до его дома, сам налил ему лекарство и проверил, не нужно ли старику купить что-нибудь из еды.
- Вроде, у вас всё есть, - с преувеличенным беспокойством сообщил он. - Но может, вы хотите что-нибудь особенное?
- Спасибо, Валерик, мне ничего не нужно, - отказался Астафьев.
- Тогда я пойду, потому что мне надо показать другу документы дяди Володи. Завтра я буду занят, но на пару минут к вам вечерком забегу. Что-нибудь принести вкусненького?
Одряхлевший старик уже не замечал, что с ним обращаются, как с ребёнком.
- Я уж и не знаю, - ответил он. - Может, яблочной пастилы?
- Договорились. Кстати, дядя Коля, а что это за Шишкин? У дяди Володи есть Шишкин?
Астафьев засмеялся.
- Конечно, есть. А почему бы ему не иметь Шишкина? Только давай об этом помалкивать, потому что Володька не обрадуется, если узнает, что я говорю с кем-то на эту тему.
Валерий покинул дядю и отправился к своему приятелю, специалисту по квартирам, заранее прикидывая, какую доплату можно назначить за обмен квартир старого простака и сколько денег может перепасть лично ему. Сейчас, узнав, что у Полетаева есть Шишкин и Поленов, а может, и кто-то ещё, он стал думать, что тот вёл себя странно. Он словно чего-то недоговаривал, когда рассуждал о том, что укладывается заранее, чтобы не затруднять Тольку Рыбакова.
«А вы, дядя Володя, оказывается, «богатенький Буратино», - подумал Валерий. – Не ожидал такого».
А Полетаев, не подозревая, какие мысли одолевают племянника его старого друга, заглянул в конец задачника и удовлетворённо кивнул: всё было правильно.
- Я молодец! – похвалил он сам себя. – А ведь начинал со скрипом, думал, что мои старые мозги уже не осилят эту науку. Поди ж ты! Задача повышенной сложности, а я в ней разобрался, словно это пустячок.
Он убрал уже ненужные на сегодня книги и тетради, посмотрел на внушительную стопку оставшихся «уроков» и в который раз задался вопросом: зачем это ему? Но подумав, что с каждым днём ему всё легче решать задачи и примеры, всё проще запоминать новые иностранные слова, решил, что не прогадал с выбором занятий. Времени на это уходило непредвиденно много, но зато и ум его обретал почти юношескую гибкость.
И вдруг он ощутил очень неприятное чувство неуверенности. Он как-то так необдуманно согласился на обмен своих квартир, что теперь не мог понять, прав он был или нет. Если рассудить здраво, то Валерка говорил дело: из такой дали он уже не сможет свободно выбираться. Скорее всего, ему придётся отказаться от лекций, посещений музеев… Автобус, метро, пересадки, давка и духота, потом добираться до самого музея… Что он там сможет увидеть, измучившись за трудную дорогу? А ведь предстоит ещё путь назад. Это сейчас он ещё бодр и полон сил, а никто не знает, что его ждёт через полгода-год. И Толе до него добираться долго. Он может рассчитывать видеть его лишь раз в неделю, не больше, да и то, если его мальчика не задержит какая-то срочная работа. Он ведь не эгоист, хоть и считается, что старость эгоистична, и понимает, что Толе будет ещё труднее до него добраться из своей окраины, чем ему доехать до центра. Нет, пожалуй, Валера, предложил очень хороший выход из ситуации, казавшейся безвыходной. Только почему одновременно с чувством благодарности он, странный человек, продолжает испытывать к парню чувство отвращения? Ему вспомнилась вычитанная где-то фраза: «Собака сначала не любит кошку, а потом подыскивает аргументы». Где он это прочитал? Впрочем, неважно. Высказывание прекрасное. Сам он, как та собака. Он тоже сначала не любит Валерия, а потом подыскивает, но не может найти аргументы.
Глава 3
Потеря большая, но имеются смягчающие обстоятельства

Светлана привыкла вставать рано. Всё лето она просыпалась, бодрая и весёлая, в семь часов, а то и в половине шестого, даже будильник ей не требовался. В ясную ли погоду, в дождь ли, в жару или холод на душе был покой и умиротворение. Она гуляла с собакой или с собакой и котом, если Базиль тоже соизволял выйти, кормила животных, с аппетитом завтракала сама, а потом садилась за работу над романом. «Ни дня без строчки» было сказано не про неё. Она легко могла оторваться от литературной деятельности и, если говорить откровенно, с трудом заставляла себя садиться перед ноутбуком или раскладывать перед собой бумаги и ручки и приниматься за сочинительство. Гораздо больше ей нравилось проворачивать воображаемые сцены в уме, наполняя их большим содержанием, чем разумно было выразить в письменной форме, и порой переходя на откровенную нелепицу, а в своих книгах она чётко отсекала то, что не согласовывалось с сюжетом или характерами героев. Самым тяжёлым временем для работы было начало отпуска, потому что в учебном году она могла писать лишь урывками, настолько школа поглощала все силы, физические и душевные, а потому она теряла навык сочинительства и с превеликим трудом втягивалась в творчество. Но вот теперь она давно в него втянулась, так что писать бы и писать, а отпуск, как назло, подошёл к концу. И, словно символизируя окончание свободы, она проснулась только по звонку будильника, с плохим настроением и без привычной лёгкости. По известному закону подлости, она бы проспала привычное для подъёма время, если бы не этот противный звон.
Она лежала в постели, собираясь с духом, чтобы встать и приготовиться к первому дню в пока ещё пустой школе. Ещё полторы недели до начала учебного года, и это было единственным утешением. Можно будет брать с собой нетбук и потихоньку продолжать раскручивать сложный сюжет. Впрочем, Светлана каждый год на это рассчитывала, но неизменно что-то мешало ей осуществить своё намерение.
- Время просыпаться: семь сорок! - раздался противный голос.
На этот раз сработал будильник в мобильном телефоне. Вот теперь надо было вставать и поскорее отключить эту функцию, иначе фраза будет повторяться снова и снова. Да, пока что можно вставать в семь сорок, притом не торопясь, а когда начнутся занятия, то надо будет вскакивать с постели гораздо раньше, часов в шесть или в шесть с небольшим.
Света быстро встала. Потревоженный Базиль недовольно поднялся. Он имел обыкновение укладываться на ночь у неё в ногах, несмотря на то, что можно было выбрать десяток других, гораздо более удобных мест для ночлега, и каждый раз выражал своё неодобрение реакции хозяйки на будильник. Потом он сменил гнев на милость, спрыгнул на пол и потерся боком о ноги Светы, мурлыча при этом чрезвычайно громко. Он был необыкновенно длинным и из-за этого казался тощим, хотя имел отменный аппетит и утолял его без стеснения. На даче у него была привычка каждый день обходить расположенных к нему соседей и, демонстрируя поджарое тело, пользоваться их жалостливостью, получая куски, а иногда и порядочные порции. Потом он плотно перекусывал дома. В нём не было ничего особенного, кроме длины тела и ширины морды, которой он обычно придавал высокомерное и даже презрительное выражение, меняя его по обстоятельствам на любезное и жалобное, если ему хотелось что-то выпросить. И лишь когда на него никто не смотрел, он преображался, становясь энергичным и деятельным разбойником. Даже шерсть его подходила к его истинному характеру, потому что была короткой и имела редкую теперь расцветку: тёмно-полосатую, немного в зелень. Раньше такой окрас называли «помоечным», но теперь дворовые кошки утратили этот цвет, смешавшись с домашними.
Потом Базиль отправился к собаке и тщательно обтёр шерсть об её морду и бока. Выполнив утренний ритуал, он первым отправился на кухню, готовясь к получению завтрака.
Когда кот удалился, Дик, сидевший неподвижно и, затаив дыхание, наслаждавшийся явным признаком расположения к нему Базиля, которого уважал, получил возможность встать и поприветствовать хозяйку. Это был молоденький пёсик, ещё пятимесячным щенком увязавшийся за Светланой на улице. В отличие от кота он обладал выразительной внешностью, потому что был ярко-рыжим с белой грудкой и концами лап, а морда его была ровно пополам поделена на белую и рыже-чёрную части. Уши у него были густо опушены длинной шерстью, а кончики их очень симпатично свисали. Хвост он кольцом закидывал на спину, но в минуты потрясений или душевного уныния хвост моментально разворачивался и волочился за ним по земле, потому что шерсть на нём была непомерно длинной. Света полагала, что это помесь шпица с какой-то охотничьей породой.
- Всё, уважаемые, счастливой жизни пришёл конец, - объявила Светлана, обращаясь к животным. - Теперь вы весь день будете сидеть одни. Поняли?
Дик отчаянно завилял хвостом, а Базиль задумчиво посмотрел на хозяйку, потом перевёл жёлтые глаза на собаку и, обведя взглядом половину кухни, сосредоточил своё внимание на плите, где готовился завтрак. Света поняла намёк, но заняться распределением еды её заставил не кот, а необходимость идти в школу.
По последнему распоряжению администрации, поступившему до периода отпусков сотрудников, приход в школу должен был производиться строго по расписанию уроков, то есть все должны были находиться на своих местах в половине девятого утра, а войти в здание школы и отметиться в журнале ухода-прихода надо было не