заглянуть, и поехал домой. На улице он замерз. Снег идти уже перестал, и даже кое-где проглядывали кусочки голубого неба. "Может быть, скоро все-таки весна наступит", - понадеялся Игорь. Он не стал спускаться в метро, как-то машинально сел в троллейбус и до дома добирался с пересадками.
По дороге Игорь дочитывал "Дневник войны со свиньями" Касареса, и эта книга соответствовала дню сегодняшнему настолько, что увлекла его, но скоро кончилась. Он уткнулся носом в мутное забрызганное стекло, смотрел на проспект и размышлял, что не зря позавчера решил перечитать аргентинца, прямо предвидение какое-то озарило, и что предстоит много хлопот по оформлению наследства, надо бы начать уже завтра.
Он подумал, что потом, может быть, продаст мамину квартиру, а пока будет ее сдавать: путь и однушка, пусть в старой пятиэтажке, но все же деньги. Это позволит, планировал Игорь, за несколько месяцев расплатиться с долгами и почувствовать себя независимым. А если он удачно совершит сделку, то выручит за квартиру достаточно, чтобы позволить себе попутешествовать, если к тому времени еще будут выпускать за границу.
Он шел от остановки домой и гордился своей волей и выдержкой. И когда он вошел в подъезд, он тоже гордился волей и выдержкой. В лифте выдержка начала ему изменять, и но он понадеялся, что одной воли хватит. Когда Игорь отпер дверь, он понял, что забыл купить еды и дома - пусто. Пройдя в комнату, он вспомнил, что Лена уже давно не живет здесь, и ему не стоит даже звонить и рассказывать о том, что случилось.
Письменный стол рассказал ему о том, что ему надо написать две статьи (мама, мама), которые ему заказали: одну про этот треклятый Донбасс (слушай, врежь там эти гадам киевским, что они вооружения не отводят и вообще мира не хотят), вторую - с обоснованием того, почему нельзя, особенно в наше время, ставить оскорбляющие чувство верующих театральные постановки (старик, напиши по-умному, а то наши долбоебы только и способны, что вопить про православие и высокую духовность).
Компьютер напомнил о файле с романом, который он стал писать после ухода с работы, сидя по вечерам в полутемном баре и попивая сидр. Это был бы хороший и правдивый роман, только Игорь намертво "застрял" на пятой странице и уже месяц мучился и не мог продолжать.
Тогда на него накатило, и он, прямо в куртке, скорчился у зеркала в прихожей и глухо завыл. Потом его вырвало прямо на пол.
Провожать мать пришли немногие: пара приятельниц и Илья Иванович со своей внучкой, дебелой девушкой лет тридцати. Ее планировалось привлечь к готовке и уборке.
За столом дочь Ильи Ивановича терлась об его ноги коленкой и хихикала. Оказалась, что она работает в какой-то добровольческой организации, собирает гуманитарную помощь для Донбасса, любит Игоря Ивановича Стрелкова, картошку с солеными огурчиками и большие букеты красных роз, а также считает обязательным для приличного человека хотя бы раз в год ездить за границу. О-бо-жаю Францию. Вы были в Париже, Игорь Константинович?
Игорь грустно усмехнулся. В Париже он не был. Они собирались во Францию год назад, с Леной. Париж, Реймс, Суассон, Компьень, Бове, Амьен. И, может быть, еще куда-нибудь, если успеют. Такие у них были планы.
Он уже договорился с руководством, что берет отпуск на май, уже были оформлены визы, взяты билеты, и по вечерам они сидели и мечтали на кухне, где сейчас гремели посудой какие-то полузнакомые мамины приятельницы (откуда они? С работы? Игорь не знал). Лена улыбалась, довольная, и спорили они тогда лишь насчет вещей, которые следует взять с собой - Игорь был сторонник минимализма в этом вопросе (солнышко, если что забудем, там купим), а Лена норовила набить три чемодана.
Они должны были улететь 5 мая, а второго грянули события в Одессе. Игорь дежурил и был потрясен. После работы он заехал к матери и спросил:
- Ну, и что ты теперь об этом думаешь?
Мать лежала, но телевизор смотрела. В этот день она плохо себя чувствовала.
- Я думаю, что этот кошмар требует тщательного расследования, - слабо сказала она. - Только никто и никогда правды не скажет... Как всегда...
- Да что там расследовать! Там же все понятно! Это же были звери! Это не люди! - горячился Игорь. - Люди так не могут!
- Я тебе завидую, сын, - помолчав, произнесла мать. - Тебе уже все понятно... А я ничего не понимаю. Я только знаю, что это произошло после Крыма. И очень может быть, в прямой связи с этим безобразием...
- Елки.... Эх, мама, ну как ты можешь! У меня впечатление такое создается, что ты оправдываешь киевлян. Ты же всю жизнь сама кричала про ужасы фашизма!
- Я никого не оправдываю, - четко сказала мать. - Я просто не хочу слепо верить пропаганде. Я хочу знать правду. А виновные, кто бы они ни были, пусть сгорят в аду. Сделай мне чаю с сахаром. Сахар смягчает кашель...
Игорь сходил на кухню, налил чай в мамину любимую чашку - фарфоровую, тонкостенную, с головой лося на донышке, повозил в ней ложкой.
- Ну хорошо, - сказал он с тоской в голосе, присаживаясь рядом с кроватью, - а мной-то ты почему опять недовольна? Я сегодня, между прочим, отработал весь этот кошмар...
Рука матери, когда она потянулась к чашке, дрожала.
- Я хочу, чтобы ты думал сам, - жестко произнесла она. - Ты очень легко поддаешься внушению. Странно, откуда в тебе такая бесхребетность. Мы с отцом тебя воспитали не так... Видно, не получилось...
- Да думаю я сам, думаю, - ответил Игорь, матюгнувшись про себя.
- После приезда отвези меня к врачу, - распорядилась мать.
Надо было тогда ехать в Париж, подумал Игорь. Наплевать на все, на Одессу, Донецк, Харьков, что тебе, в конце концов, до Донецка? А ты решил тогда жить по совести: не позволила она тебе покинуть пост в такое время. Красиво как, а? Герой!
Твоя совесть - очень ветреная дама, сказал он себе, она тебя не раз и кидала, и бросала в самый ответственный момент. Совесть тренировать надо... Себя надо тренировать. О себе, обожаемом, больше думать. Мать-то точно подметила: я всегда был очень внушаем. Вот ее и наслушался тогда, и в Париж не поехал. Как же, в такой момент бросать коллег! Хотелось во Францию, конечно, но (спасибо, мама!) больше хотелось понять, что происходит. Лена без меня отправились, злая была, как три тысячи чертей с самим сатаной в придачу.
Это Ленка тогда в первый раз высказалась про работу, вспомнил Игорь, выбираясь из-за стола покурить, подальше от коленок дочки Ильи Ивановича и его нетрезвых всхлипываний.
Яростные глаза, перекошенный рот. "Это как понимать, Игорь? Какая работа? Какая Одесса? Ты с ума сошел?". Игорь ее такой и не видел никогда. И раньше, бывало, цапались, но из-за ерунды... Как это она высказалась? "Я не хочу жить со стойким оловянным солдатиком. Олово очень легко плавится". М-да.
"Одна любимая женщина считала, что я тряпка, должен мыслить сам. Другая - что я слишком упрям, причем не по делу. Впрочем, одно другому не мешает... Зато мама была довольна - хотя бы тем, что к врачу я ее свозил гораздо раньше, чем обещал", - думал Игорь, с досадой наблюдая, как дочка Ильи Ивановича выползает вслед за ним на кухню.
Еще он подумал, что люди - существа загадочные: уже давно ждать нечего, а надежда живет, ишь как встрепенулся. Вернется она, как же. Только затем, чтобы дать тебе по морде, увещевал он себя. Выкинь это все из головы. О чем ты думаешь? Нет, поразительно устроен человек все-таки: похоронил маму и тут же мечтает о бабе.
Кажется, именно в те майские дни он сделал то, что от него так ждала мать: начал думать сам. Это занятие оказалось для него очень неприятным, больно ранившим самолюбие.
Игорь быстро понял, что всю жизнь, будучи твердо уверен в своей самостоятельности, исключительности, а иногда - и гениальности, он на самом деле слепо шел на поводу у других. Им, бывало, восхищались, аплодировали, говорили комплименты, отмечали его остроумие, общительность, доброту - и вертели им, как хотели, тихой сапой задавали нужное направление. И он шел, куда нужно, рассыпая шутки, радостно улыбаясь, раскланиваясь по дороге с теми, кто его так дурачит. Игорь писал правильные заметки, потому что ему доказывали, что так надо, общался с правильными людьми, которые убеждали его в своей незаменимости, и был горд всем этим. А когда близкие друзья ему намекали, что он - просто-напросто тюфяк, безвольная кукла в руках не очень умелых кукловодов, он злился, вспыхивал, грубил и бежал от таких разговоров.
Друзья потихоньку отошли куда-то на второй план, остались только те, кто роился вокруг, пел ему хвалу и нещадно использовал (Игорек? Да он все сделает, что я скажу, это же наш человек, гарантия!), и только мать все ждала, когда в нем проснется характер.
И она добилась своего. В Донбассе началась война, и стало невозможно бездумно исполнять просьбы, все более похожие на приказы. "Когда бомбят, поневоле начинаешь шевелить извилинами, и чем шустрее, тем лучше", - как-то сказал Игорь.
Он слушал, сопоставлял, размышлял до шума в ушах, до одури. "Легче, Игорек, легче, не забывай, что ты все-таки сотрудник российского СМИ", - предупреждал его начальник. "Гарик, ты что, укропом заделался?", - поинтересовался через пару месяцев знакомый, мечтавший отправиться воевать добровольцем к ополченцам.
Летом начали поговаривать, что Игорь сходит с ума. "Ну, это больше личное", - неуверенно мямлили приятели: с Леной стало неладно. Она вернулась из Франции, куда Игорь так и не попал, очень оживленная и трещала с приятельницами часами.
В отношениях, однако, появилась трещина. Лена не хотела слушать его рассуждения о происходящем. Она говорила про собор в Реймсе, а он думал про бои, которые в то время разворачивались под Мариновкой к югу от Саур-Могилы. Девушка видела, что он витает где-то далеко, обижалась, умолкала и уходила в другую комнату.
Он слушал, думал, читал "Фейсбук", смотрел телевизор, писал заметки и становился все более замкнутым и нелюдимым. Илья Иванович в августе, застав Игоря у матери, долго глядел на обоих и сказал:
- Игорь, а ты стал на мать похож. Вот теперь видно: одна кровь... Раньше-то все больше на Костю смахивал... Тот такой же был: его, бывает, зазовешь на рюмочку, а он нос воротит...
- Давай уедем, - как-то сказала ему Лена, когда он вечером сидел на кухне, измочаленный до такой степени, что не мог даже съесть ужин (в это время бои шли в Иловайске).
- Куда, малыш? - спросил он удивленно.
- Не знаю, Игорь, - ответила девушка печально. - Куда-нибудь далеко. Хочешь, давай переберемся в какую-нибудь глушь? Я даже на это готова. Будешь там писать о медведях...
Он попытался улыбнуться:
- О медведях? Я ничего не знаю о медведях.
- Узнаешь. Научишься, ты же талантливый. Я надеюсь, что медведи на тебя будут влиять лучше, чем люди...
- Лена, солнышко. Ты чего? - забеспокоился Игорь, оставив попытки разрезать кусок отбивной. - Я тебя чем-то обидел?
- Я просто хочу, чтобы ты стал прежним, - шмыгнула носом Лена, глаза у нее покраснели, и Игорь понял, что она сейчас заплачет. Но слез не было, Лена встала и ушла. А он подумал: "Неужели я так изменился за эти месяцы?".
Навещая мать, Игорь рассказывал ей новости, и старался излагать только факты, никак их не интерпретируя. "Основные бои - в Иловайске, споры - вокруг
