1. Утро
Поезд, набирая скорость под парами и вальсирующим звуком шпал, нёсся в сторону Бердичева. Три силуэта, как брошенная в обозе утварь беженцев, подвергшихся внезапной бомбардировке, возвышались над стогом сена, который мягким и ровным ковром покрывал досчатый пол вагона. В вагоне дуло, так как отверстия в стенах и потолке, пробитых автоматными очередями и шрамами недавних возгораний, гоняли по вогону весенний, промозглый воздух из стороны в сторону. Обитателями вагона была семья с маленьким ребёнком. Контуженный солдат с заросшим лицом и с полусогнатой изуродованной правой рукой, одетый в старую шинель c серым повязанным вокруг шеи шарфом, лежал на спине, переодически похрапывая и бормоча непонятные слова. Рядом с ним лежала его жена, изнемаждённая от голода и непосильного мужского труда. Она прижимала к груди трёхлетнего ребёнка, укутанного в тряпки, мало напоминающие детскую одежду. Ребёнок спал спокойно, он недавно поел, съев кусок ржаного хлеба, выпеченного вперемешку с толчёной древесиной, запив стаканом тёплой воды, с разведённым в ней молоке. Семья возвращалась из эвакуации, где в далёкой Сибири, она воссоединилась, по возвращении из госпиталя главы семьи, израненного, кантуженного, но живого. Внезапно, женщина повернулась на спину, на её изнемажжённом лице появилась испарина, голова вращалась со стороны в сторону, а губы шиптали “Сашенька, майн таер ингэлэ – мой дорогой мальчик не уходи, пожалуста, не умирай!” Прошло, уже три года с момента смерти старшего сына, но её маленький Шайке-Сашенька и умершая на год позже пятилетняя Ида приходили к ней почти-что каждую ночь. Она каждый раз снова и снова переживала мгновения их ухода, мольбы к Б-у и к окружающим о помощи, которые мучительной болью обжигали её измученную и опусташённую душу. Только маленький Миша, по случайности пережевший эпидемию тифа и голод, крепко вцепившись в неё, удерживал её в этом жестоком, холодном и агрессивном мире. Внезапно, проходящий встречный паровоз, сигнальным звуком разбудил мужчину и женьщину, маленький Миша издал плаксивые звуки и тут-же затих, возвращаясь в негу теплого и нежного сна. “Хайке, ты в порядке? ” - спросил глава семьи. Вместо ответа он услышал стон, прозвучавший при выдохе воздуха из груди. “ Вус от пафиерт – что случилось”? – спросил её муж. Вместо ответа он услышал скуляший, тихий вой Хайки. “Арон, зэй зэнэн гикимэн оф ци штарбн нох а мул - они приходили, чтобы снова умереть”- заливаясь слезами, вся дража, как в лихорадке, провыла Хайка. Арон достал из походного серого мешка солдатскую фляжку, металлическую чашку, бутылку с водой и кусочек хлеба. Он вылил немного содержимого фляжки в чашку, оторвал кусок хлеба и направился в сторону жены. Он встал на колени, обняв жену за шею правой израненной рукой, а левой влил содержимое чашки, сквозь дрожащие губы Хайки. Хайка закашлевшись, покраснев, вскочила на ноги. Через несколько мгновений откашлевшись, вытерев рукавом слёзы, она подошла к сыну, который проснулся из-за шума в вагоне и пробивающихся сквозь отверстия лучах солнечного света, напоменающих копья рыцарей. Поезд, замедлил скорость, Арон протянул кусочек хлеба Мишке, а сам сделал глоток с фляжки. Хайка повязала голову тёплым шерстяным платком, спрятав седеющую прядь, нечёсанных, волос. Они, молча собрали несколько вещевых мешков, готовясь выйти из вогона. Через полуоткрытую дверь были видны развалины, кучи не убранного мусора, заколоченные избы и стаи диких и голодных собак, охотившихся за съедобной добычей. Вдруг поезд дёрнулся и остановился. Арон открыл дверь, и, взяв мешки, прыгнул на землю. Хайка передола ему Мишу. Потом, обхватив жену за талию левой здоровой рукой, он опустил её на землю. Оглянувшись, они с первого взгляда не узнали родного города. Красавица – старинное, каменное здание городского вокзала стояло в руинах после немецкой бомбардировки в январе 1944 году. Арон взял в руки мешки с нехитрыми пожитками и едой. Хайка несла на руках Мишу, который смотря по сторонам, показывал пальчиком на интересующие ребёнка детали окружающего, незнакомого мира. Выйдя на улицу Карла Либкнехта, семья остановилась, пытаясь остановить попутку или телегу, чтобы доехать до своего довоенного жилища. Привокзальные часы чудом сохранившиеся, на полусогнутом металлическом столбе, показывали 07:35. Улица была почти что пуста. Редкие прохожие, стуча каблуками и новыми костылями, быстро проходили, как правило, притупив свой взгляд куда-то в землю. Редкие попутки пролетали вдоль дороги, загруженные людьми или военными. Вдруг издали показалась повозка, нагруженная сеном и бидонами. Повозкой управлял мужик с седыми большими усами шапкой набекрень и коротком тулупе. Арон подбежал к повозке и спросил ездока: "Отец, до центра подкинешь?" Ездок внимательно изучил Арона с ног до головы и с ухмылкой ответил: "З яких це пір українець жиду батьком став?". “С 1917 года"- невозмутимо ответил Арон. “Гаразд, тільки чим платити будеш?" – спросил кучер. Арон достал 100 рублёвую бумажку. “Этого хватит!" – настойчиво сказал Арон. Семья взгромоздилась на повозку и старая, худая лошадь медленно поволокла её в сторону центра.
2. Внезапная встреча
С центра, в сторону Цветочной улици семья пошла пешком. Холодный мартовский воздух не мог загасить запахи гари, разложения и выхлопных газов пролетавших мимо машин. Серый и холодный, как перележавший труп в морге, встречал родной город своих возвращенцев. В этом городе они родились, выросли, встретили и полюбили друг друга. В этом городе родились трое их детей. В этом городе жили и мученически погибли их родители. На еврейском кладбище этого города лежали их предки. Сегодня, город стоял в руинах. Вот семья повернула за угол, где издали, возвышалось очаровательное светло-розовое здание костела св. Варвары. Внезапно, Арон и Хайка услышали до боли знакомый голос, который надрываясь, звал "Чимадон!". "Чимадон" была детская кличка Арона, которой его одарили одноклассники по хэдэру, в котором Арон проучился три года. "Кто же это может быть? "- подумал Арон. Четыре года войны странствий и горя, напрочь, выбили у него из головы память о друзьях детства и довоенных лет. Арон, держа в левой руке мешки, и Хайка с Мишей на руках, повернулись на зов. По тротуару с сильным грохотом неслась самодельная деревянная повозка. Вместо колёс на двух осях были установлены металлические подшипники, которые двигаясь по не ровной дороге, производили жуткий грохот. Безногий и одноглазый инвалид восседал на повозке, отчаянно отталкивался деревянными рукоятками от земли и приводил повозку в движение. На его изуродованной левой руке, как антенны рации, торчали два пальца: большой и мизинец. Два эти пальца с отчаянием сжимали левую рукоятку, ничем не уступая, по эффективности здоровой, правой руке. Из под приоткрытой шинели, виднелся орден красной звезды и орден солдатской славы."Фэрдэлэ, неужели это ты!?" - с ужасом и радостью одновременно, спросил Арон. "Привет Хайке!" – приветствовал Фэрдэлэ жену друга. "Скажи своему шлемазлу, чтобы он нагнулся для поцелуя, мне уже до него не дотянуться". Арон, бросив мешки, и встав на колени, со всей силой обнял друга. Фэрдэлэ, прослезившись, единственным глазом, и вытерев слёзы рукавом, спросил":А вы откуда" ? "От туда!" – ответил Арон. "Куда, я надеюсь, у нас обратной дороги нет" – добавил он. Фэрдэлэ хотел спросить: "Почему на руках у Хайки только один ребёнок? " Но что то подсказывала ему, что подобный вопрос лучше не задавать.
"Фэрдэлэ" – это кличка, которую Мотэлэ Шварц получил за внешнее сходство с лошадью. В одиннадцать лет, после пережитого голода и внезапной смерти матери, он перестал рости. Четверо детей на руках отца парикмахера, вынудили Мотэлэ пойти учеником каменщика на стройку, где его ждал скудный, но стабильный паёк. Принимая душ после работы в общей душевой, в которой мылся и Арон, работая в бригаде печников, неожиданно окружающие обратили внимание, что размер мужского достоинства Мотэлэ приобретает всё более внушительные размеры. После празднования Мотэлэ бар мицвы, его чемпион стремительно преодолел линию колен, устремляясь всё ниже и ниже. Хаим Портной предложил наградить Мотэлэ кличкой "Дрейфус", от слов "Дрэй фис - три ноги". Но Арон настоял на имени "Фэрдэлэ", так как измученное лицо Мотэлэ, с выпуклыми тёмно-коричневыми глазами и огромной нижней челюстью напоминало морду лошади или осла. В придачу улыбаясь, Мотэлэ оголял дёсна, демонстрируя идеально белые и крупные зубы, а его оттопыренные уши, имеющие привычку спонтанно дёргаться, завершали его "принадлежность" к семейству лошадей. “Ты нашёл свою семью? “- осторожно поинтересовался Арон. “Да " – потупив взгляд, ответил Фэрдэлэ. Они вместе с вашими лежат в братской магиле у старой цитадели. Арон вытащил из мешка две металлических чашки и кусок хлеба. Он разлил спирт по чашкам и переломил хлеб передовая чашки и хлеб Фердэлэ и Хайке, оставив себе фляжку. “Да будет земля им пухом!”- произнёс Арон. “Да простят они нас, что поминаем их как гоим!” – тихо сказал Фэрдэлэ и они, отхлебнув содержимое, откусили по кусочку хлеба. “Так ты вернулся домой?" – спросил Арон. “Да какое там, сейчас в моём доме живёт украинская многодетная семья, а я занимаю в нём подвальное помещение. Так оно лучше, потому что вся обстановка в доме напоменает мне…….” У него на единственном левом глазу выступили слёзы и он замолчал. Чтобы хоть как-то смягчить обстановку, Арон, складывая чашки, спросил: “Скажи, а война пощадила, хотябы твоего красавца?” “О да!” – ответил он. Как сказал бы поэт: “Судьба снабдила меня хреном, мне не оставив ни хрена!”
3. Вселение
Подойдя к своему довоенному жилищу, Арон и Хайка, обратили внимание, что их дом обитаем. На крыльце постелена дорожка для вытирания ног, из трубы на крыше идёт дым, а на дворе между шестом и домом на верёвке аккуратно развешено бельё. "Инц от мэн ду ништ геварт - Нас здесь не ждали!" – задумчиво произнёс Арон." Послушай Хайке, нам не удастся сейчас войти в свой дом, занятый местным отрепьем, чтоб оно горело! Вначале, пойдём, найдём себе ночлег, надо покормить Мишку, а я попробую что-нибудь придумать". Арон с семьёй направились в сторону бывшего дома Фэрдэлэ, но видно сегодня был их день. Отойдя не далеко от своего дома, семья внезапно наткнулась на Ивана, служившего у них до войны воспитателем у детей. После пережитого им украинского голодомора, будучи ребёнком в восьмилетнем возрасте, Иван перестал умственно развиваться хотя внешне, он выглядел очень внушительно. Высокий, подтянутый красавец брюнет с чёрной бородой, играл с детьми в войну и строил песочные замки. Он обожал собак и кошек, которые отвечали ему тем же, собираясь в стаи и идя рядом с ним. У Ивана всегда находился для них лакомый кусочек. "Ваня!" – радостно вскрикнули Арон и Хайка. Ваня узнал их, улыбнулся щербатым ртом и раскрыл объятия. Они долго стояли обнявшись. Ваня был для них той невиданной ниточкой, которая соединяла их с довоенной жизнью, с их близкими, а главноё, с их детьми, которые,
