Маменькин сынок

Сталина или рассуждения об оружии?
Оксане, наверное, такие разговоры тоже быстро надоели, потому что она от него ушла. Правда, говорили, что что-то там произошло, и они подрались, Оксана расцарапала ему лицо, а он ей наставил на бока синяков. Не знаю, так ли это, но Оксана ушла, и Костя вернулся к прежнему образу жизни. Мне он уже не звонил, да и компания наша как-то распалась к этому времени. Я некоторое время о нем ничего не слышал.
Несколько раз я залезал в его «Живой журнал», но и там не находил ничего нового: Сталин, оружие, бабы; бабы, оружие, Сталин. Было видно, когда он пишет пьяным. Это случалось все чаще и чаще. Потом он перестал туда писать.
Летом 2014 года мне сказали, что он погиб в боях под Саур-Могилой. Говорили, что он месяц, как уехал сражаться в Донбасс. Некоторое время о нем вообще много говорили, и большинство стало превозносить Костю до небес, и с такими было опасно спорить: они сразу и очень легко приклеивали клеймо национал-предателя. Как раз в это время появился такой термин, и многие взяли его на вооружение.
- Тебе хорошо тут базарить, тут, в Москве! - кидались они в атаку. - Костя отдал жизнь за русскую идею, он погиб как герой! Он умер за русский мир, в борьбе с фашизмом!
- Какая прекрасная смерть, - добавляли особо одаренные.
И уже появлялись вдохновенные рассказы в Фейсбуке о том, как кто-то кому-то говорил, что Костя в одиночку принял неравный бой, когда полегли все его товарищи под натиском превосходящих сил противника, и не дрогнул, и погиб, когда к нему уже шло подкрепление.
Другие, числом поменьше, втихую вертели пальцем у виска и высказывали мнение, что воевать в Донбасс может поехать только полный дурак. Эта точка зрения была мне ближе. Впрочем, я не вступал в споры: мне просто было очень жаль, что эта нелепая жизнь так глупо оборвалась.
В конце августа, в один из последних летних дней, пыльных, душных и неприятных, мне довелось поговорить с одним из бойцов, недавно вернувшихся из зоны боевых действий. Этот человек шел на контакт очень неохотно, был угрюм и злобен, и очень ругал всех подряд — ополченцев, украинцев, Путина, Китай, Европу и Америку.  В особенности он хаял казаков, которые, по его словам, горазды были только на то, чтобы мародерствовать, а как доходило до серьезного дела, так в кусты.  Он рассказал, что Костя первый раз перешел границу еще в конце июня, но ему не поверили и выдворили назад  в Россию. С каким-то своим другом он сделал еще одну попытку, и она удалась — он попал в один из отрядов ополчения.
- Там были в основном бандиты, и немного гребаных романтиков, - говорил мой собеседник. - Они ни хрена не успели сделать. Твой Костя пробыл там всего-то три дня и даже ни разу не выстрелил. Они грабанули какой-то склад и упились до свинячих чертей, и когда их накрыли, половина давала храпака, а половина была в таком состоянии, что не то, что отбиваться, двигаться не могла.
- Кто накрыл-то? - спросил я.
- А кто его знает, - равнодушно сказал боец. - Может, хохлы подобрались, а может и наши. За склад. Кто его разберет. Некому там разбираться.
По его словам, это все случилось отнюдь не под Саур-Могилой, а совсем в другом месте. До Саур-Могилы там было, по выражению моего знакомого, как до вашингтонского обкома. Костя был так пьян, что, когда началась стрельба, сразу выскочил на открытое место, и его подстрелили одним из первых.
Я спросил, куда ему попали. Я думал, ему попали в грудь.
- Ему разворотило башку, - сказал собеседник. - Я сам его закапывал.
Он закурил и добавил:
- Вот такая, понимаешь, история, будь она проклята. Куда лезут?
Что мой знакомый делал там сам, он так и не рассказал, а я не спрашивал. Нельзя сейчас такое спрашивать. Невозможно. Действительно, куда лезут?
В сентябре полили дожди и по утрам стояли туманы, и все начало забываться. Ко всему привыкаешь, и к войне — тоже, такой вывод сделал я как-то по дороге на работу. Вечером того дня мы договорились с Оксаной посидеть где-нибудь.
Она была такой же красивой, и мне показалось забавным, что она и надо мной возвышается. Она была выше меня, ненамного, но выше. Наверное, мы тоже выглядели смешно вместе. Я спросил, не испытывает ли она тут проблем из-за своего украинского происхождения.
- Нет, - сказала она, - я об этом не треплюсь, а так и не догадываются. Разве что по акценту, а на это мало кто обращает внимание. Так что все нормально.
Конечно, мы заговорили про Костю.
- Знаешь, Женька, - сказала Оксана. - Он ведь на самом деле был совсем не такой, каким хотел казаться. Он был очень застенчивый, и все время всего стеснялся.
- Да? Вот уж не сказал бы.
- Да. Все эти его выкрутасы (Оксана употребила более грубое слово) — это от застенчивости. Уж больно ему хотелось показаться настоящим мужиком. Ему все время казалось, что он не дотягивает до настоящего мужика. Отсюда и его пьянство, и бравада, и Сталин. Все время старался выделиться.
- Знаешь, - продолжила она, - он же до 25 лет вообще из Москвы никуда не выезжал, только с родителями на дачу. Он с ними и жил. У него мамаша такая суровая, она ему ничего не разрешала. Держала в ежовых рукавицах. А он до этого времени был такой типичный маменькин сыночек, все за ее юбку держался. Он мне рассказывал, как впервые поехал с друзьями в Питер, и там первый раз напился. В 25 лет-то! Похмелье, говорил, наутро было лютое.... Он вообще долго спиртным давился, не мог пить. Не нравилось это ему. В институте он вообще не пил... Мамы боялся. А потом, когда стал жить отдельно, решил, что должен научиться, потому что настоящие мужчины все пьют. Потом привык...
- Подожди, - пораженно сказал я. - Он же мне рассказывал. Приднестровье, молодой парень, которого он застрелил....
Оксана хихикнула.
- Да не было никакого Приднестровья. Никуда он не ездил и никого не убивал. Он институт заканчивал в то время. Выдумал он все. Ну и начитался чего-то. Очень ему хотелось выглядеть таким, знаешь, все повидавшем. Он и стрелять-то не умел толком, я и то лучше него стреляю. Какое Приднестровье? Его бы мама не отпустила. Костя вообще иногда спьяна все путал и трепался, что воевал в Чечне.
Она сделала большой глоток пива и захрустела гренкой. Прожевав, она сказала:
- Знаешь, я бы от него, может, и не ушла, он хороший, вообще-то, был. Маме я больно пришлась не по душе, а он до конца под ее дудку плясал. Вот и выгнал меня.
Оксана допила пиво и заплакала.
- И зачем он поперся в Донецк, дурачок? Вот что он всем доказал?
Я молча ждал, пока она выплачется. Мне и самому было горько. Она вытерла слезы и добавила:
- Понимаешь, он же с юности так и не изменился. Сколько я его знала — он всегда был маменькиным сыночком.
Мы допили пиво и распрощались. Мне надо было еще зайти на работу.
С тех пор я ее не видел. Я с тех пор очень многих потерял из виду. Никак не складывается встретиться.