Земскiй Учитель

Глава 1. Узник совести.
«Дорогие маменька и папенька! Пишу вам с последней станции, до коей мне довелось добраться железною дорогой.  Давеча отметился у местного оберполицмейстера, а завтра предстоит путь через грязь и топи на подводах в село Округа, где мне, вашему сыну, предстоит нести свет разума непросвещенным народным массам.
На здоровье не жалуюсь, теплого платья имею в довольствии. Единственно, чего хочу у вас попросить, - направить в Округу, местному почтмейстеру  денежный перевод. Те ассигнации, что вы мне перед дорогой отправляли, у меня закончились, - слишком дорог здесь провиант. Заранее прелюбезно благодарствую.
P.S. Не ведомо мне, дойдут ли до вас  слова сии, или снова жандармские кровопийцы наложат свои грязные лапы на написанное свободным человеком,  но до основания своего ощущаю, что не написать сих слов я не могу. Вы серчаете на меня, за то, что меня исключили, что состоял я в кружке «Черная сажень»,  что сослали меня в глухие края… Но  не ведомо пока вам, человечеству старой формации, что такие какие, как мы – суть ростки той новой свободной поросли, которая скоро взойдет над порабощенной землей и пробудит в оной те дремлющие силы народной массы, посредством которой будет выстроен новый свободный мир, без эксплуатации, попов и царизма. Чаю всем своим сердцем, что когда-нибудь вы меня поймете
                                      Avec l'amour,  vous Alexander, 15 апреля сего года.
Вот это незатейливое письмецо успел отправить своим родителям отчисленный  из  Санкт-Петербургскаго, Его Императорскаго Величества Университета  за революционную деятельность студент-романтик Александр Вавилевский.
       Так, днем ранее, распрощавшись с благами культурного быта, он угрюмо сидел на подводе, расположив на коленях свесившихся ног забрызганный грязью саквояж. Сквозь свои маленькие круглые очки лицезрел он грязные лесные гати, через кои он имел честь следовать к месту своего нового обитания. То и дело колеса тонули в грязи, так, что кобыле сил никаких не хватало, и грубый возница заставлял своего пассажира слезать и толкать телегу. Большего унижения Александр не мог себе вообразить. Конечно, очутиться в сей Тмутаракани после блистательного Петербурга! И вдобавок, - в кармане осталось всего три алтына. И голову терзали уже мысли совершенно иного плана: «Лишь бы ассигнаций отправить не забыли! А то ведь пропасть недалеко. Надеюсь, осознают когда-нибудь, какой же силушки недюжинной и великого терпения приходится приложить во имя свободы человечества! И ведь неведомо мне было, что та барышня на станции с меня так много возьмет. Видом – не более полтинника, а запросила – 10 рублей! Вот она истлевшая суть гнилого империализма! А что мне было делать? Ведь свободный человек, как в высшей степени развитое  материальное существо, должен в первую очередь отправлять свои самые низменные, животные, потребности, к коим относится и потребность половая. Ведь без полноценного отправления самых низменных потребностей, невозможно по своей сути отправление потребностей более высокого порядка,  на коих, в свою очередь, и зиждется Человек, как личность».
Почти под вечер удалось добраться до Округи. Это было достаточно крупное село по сравнению со многими в уезде. Улицы были наполнены местными деловитыми мужичками  и бабами. У шумного кабака мальчик-газетчик, перекрикивая пьяную ругань и чью-то лихую гармонь, выкрикивал: «Читайте «Ведомости»! Читайте «Ведомости»!  И чтобы совсем не отстать от жизни, Александр, протянув  мальчишке алтын, взял у него свежие, пахнувшие типографской краской листы. На первой полосе красовалась заметка: «Безстыдницы  из малороссийскаго суфражистскаго  кружка «ФЪменъ» осквернили своими  нагими натурами встречу Великаго князя в нашей древней столице.  Девицы, виновные в сем непотребстве, были схвачены жандармами и доставлены в Московское управление Третьего отделения Его Императорскаго Величества  тайной канцелярии». «Звери!  - подумал Александр, комкая газету в руках, - ничего, наступит наше время, вызволим из застенков всех борцов за свободу человеческую!»
А пока время еще не подошло, и впереди – долгий и напряжный путь. Александр был благодарен судьбе, что не был этапирован в Тобольск, как  того требовал закон, а посему не пускался в бега и не уходил в подполье. Ведь  до Округи он добирался даже без конвоя. Надо было лишь отмечаться в полиции. Конечно, это ведь только христианские святоши сами лезут на рожон, а подлинный разумный эгоист для достижения великих своих целей должен уметь и в поддавки играть, когда ситуация требует подобного.
Александр направлялся к дому урядника, чтобы отметиться о прибытии. Время было достаточно позднее, поэтому он, судорожно поглядывая  на свой «Breguet»,  семенил, сжимая тяжелый саквояж по улицам села.
Урядник Сковорода был мужчиною довольно преклонных лет, с достаточно обширной лысиной, седыми усами и бакенбардами. Одетый в поношенный форменный китель, он виделся более похожим, скажем, на столичнаго архивариуса  или библиотекаря, нежели на  служителя Фемиды. Но, ведомо, внешность далеко не всегда подлинно демонстрирует натуру.
Поблескивая пенсне  в свете керосиновой лампы, Сковорода вглядывался то в метрики Вавилевского, то его самого сверлил взглядом. Александр же пытался как можно настойчивее сохранять флегматично-презрительное выражение физиономии. Ведь революционер внутренне всегда свободен, даже, ежели он внешне и в кандалах.
- Шалим, так сказать…? – пробормотал урядник,  презрительно ухмыльнувшись.
После сей реплики Александр уже не в состоянии был внешне скрывать своей обиды.  Лицо его покраснело, глаза налились злобой. А урядник продолжал:
- Это ж, что же, так сказать получается? Папенька – статский советник, а сын, страшно сказать, в душепагубное чтение запрещенных книжек ударился?  Так, может, вы, это, тайком там не только читали, а…. так сказать чему другому предавались? Как там у вас говорится: сперва же надобно самую первую нужду справить?
Физиономия Александра совсем побагровела. А Сковорода сменил тон с издевательского на проповеднический:
- Это ведь же революционер, так сказать, только ведь с той поры – свободная личность, когда вдоволь покушает, подефецирует,  погадит, попросту (в прямом и переносном смыслах), плотским утехам предастся… А без этого ведь и книжки-то ваши читать непотребно, ибо вез вышеуказанного человек-то не свободен еще. Ну, вам повезло, что батюшка походатайствовал,  а не то, - гнили бы сейчас в остроге, а там, так сказать, с вами бы такую экзекуцию сотворили  (в этот момент урядник прищурился, разглядывая длинные волосы Вавилевского), что и страшно подумать! … Ну, ладно, здесь вы на ниве народного просвещения потрудитесь. А то, там, в Питере, у вас горе от ума, так сказать. Вот и пустите во благо. Министерство народного просвещения жалованье назначит, поселитесь у вдовы Агафьи Сидоровой, и раз в неделю ко мне отмечаться. И без всей этой вашей, так сказать, революционной пропаганды! А то, тракт на Сибирь, знаете, где проходит!
Привыкал Александр к новой жизни с трудом. Казалось бы, вот оно: в народе, на земле, на почве….. Ан нет! Все не так здесь как в Перербурге. Хозяйка Агафья, женщина сорока лет, рано овдовевшая, бездетная, была невероятно покладиста и сурова. Александру, конечно, полагались крынка козьего молока и ломоть хлеба (а то и пирога по воскресеньям), но могла легко отправить его вынести пойла свиньям. Сия обязанность самым отвратным образом действовала на самолюбие интеллигента.
С мужиками тоже  общения не получалось. Они никаких высоких материй и знать не хотели. Кажись, вон он – угнетаемый класс, так только сознания классового в нем почему-то не возникает. Да и, вообще, по мнению Александра, особым сознанием там и не пахло. А странно, ведь они ж, мужики, считай, почти готовой коммуной живут, прогрессивные должны быть. Видать, вот, что помещичий гнет с человеком труда творит! Отчуждение. А гнет сей в Округе сводился далеко не только к обычным барщине и оброку. Из обнесенной высоким кованым забором богатой  барской усадьбы по ночам, особенно в полнолуние, раздавался такой зычный рев, что у многих потом долго уши закладывало.  Бабы местные подумывали, что барин Никита Сергеевич Бефстроганов чуть ли не самому дьяволу душу продал. Но Александра Вавилевского такими сказками не купить. Он сразу предположил, что этот рев для того и существует, дабы крестьян в повиновение приводить, чтоб те бунт не подняли. А что? Легко может какая-нибудь французская или английская буржуазия  создать орудие для подавления психической активности пролетариата. Вот тебе и все вытекающие последствия… Александр чувствовал, что просто обязан, потом разобраться в этом. Пока же надо затаится на время от пристального взгляда урядников и жандармов и набраться терпения.
Как-то раз майским вечером, когда сей истошный и мерзкий крик из усадьбы снова  внезапно разрушил умиротворенную атмосферу села, заставив соловьев и кукушек замолчать, Александр решил пораспрашивать  Агафью, сидевшую за прялкой:
- А давно ли творится это все в Округе?
- А то, Александр Николаевич, с прошлой купальской ночи.  Недобрый барин Никита Сергеевич человек! С нечистым, кажись, на короткой ноге! Не может так человек кричать, бес только.
- Чушь! Нету бесов никаких.  А то, что барин – человек недобрый, в этом вы правы. Барин добрый не может быть.
- Да, как этоть не может!? Всякие они бывают тоже. Да вы и сам барин ведь.
- По роду - да.  Но сознание у меня самое прогрессивное. Поэтому не дойду я до того, чтоб самому трудом другого человека жить. Соки сосать!
Агафья удивленно посмотрела на Вавилевского.
- А, вообще, места здесь проклятые. Лежит под землей Атаман. Не то Стенька Разин, не то сам Кудеяр. Клад свой стережет. Каждый год на Ивана Купалу из земли выходит да по селу бегает. Кур да коров давит. Упаси Бог его увидеть! Нет у него глаз. Червяки могильные в пустых ямах шевелятся (Агафья перекрестилась). Вместо рук крючья железные.
- Опомнитесь! – настойчиво сказал Вавилевский. Как можно в наш просвещенный век в подобное веровать! Скоро человек научится чистый теплород синтезировать! А все сказки подобные для того и сочиняют, чтоб людей труда держать в повиновении. Не может быть такого! Не научно это!
Агафья ничего не ответила и повернулась к прялке.


Когда  совсем зазеленели луга, жить стало веселее. Во-первых, природа стала глаз радовать, во-вторых, Александр, как заправский естествоиспытатель, знал свойства разных трав. А поэтому – сегодня высушишь в книжке ради гербария, а завтра – раскуришь в трубке при чтении какой-нибудь «натурфилософии».
Тяжелее всего пришлось в школе. Крестьянские дети, воспитанные  реакционно-помещичьим режимом, перед началом каждого урока так и норовили пропеть «Отче наш». Александра это больше, чем просто злило. Он, внутри себя понимая, что не следует лезть на рожон и вести открытую пропаганду в школе, ведь революционер должен быть разумным эгоистом, но «Отче наш» производил на него эффект поболе, нежели  грядущий выстрел из пушки на Луну.
Вавилевский властно поглядывая в сторону бочки с розгами, сверкая своими маленькими очками, твердил:
- Отставить