отвернувшись, пошла дальше.
И скрылась вскоре, пропала из виду.
- Беда с вами, - сказала мать. - Одни расстройства...
"Не хочу..."
Он не мог уже говорить. Нападавший отрезал ему язык. И изрядно своими лезвиями прошёлся по телу.
Выдранная длинными полосками кожа подрагивала на обжигающем обнажённое мясо ветру.
"Нет... Нет уж, я не буду с тобой гулять. Напрасно ты так добр ко мне".
Ему хотелось смеяться. Хохотать. Кататься по земле и хрипеть от душившего его смеха.
Но смеяться он тоже не мог. Рот заполнила тяжёлая, густая кровь. Он непрестанно плевался ею, но крови было много. Слишком много. Он текла, не переставая.
И без языка - не было звуков для смеха. И кататься было бы больно. Очень больно. На спине и боках кожи почти не осталось.
"Я тебя обманул! Я не пойду с тобой гулять, нет... Нет... А ты обманул меня! Ты забрал у меня язык..."
Женщина одну за другой подтаскивала сумки по тропинке. Смысла в этом занятии было немного. Едва ли так можно было добраться до ненавидимого ей уже дачного участка ("продадим, и всё тут!"). И едва ли так можно было догнать куда-то запропастившихся детей. И едва ли...
- Всё!..
Она остановилась, тяжело дыша. Отёрла пот со лба. Посмотрела на тропинку, оценивая расстояние, на которое удалось ей передвинуть сумки. И, подойдя к брошенному и откатившемуся край неглубокой канавы рюкзаку, в крайней досаде пнула его.
- Хватит. Я вам не лошадь ломовая - тяжести таскать!
"Буду ждать" окончательно решила она. "Они непременно за мной вернутся..."
Минуты через две она отдышалась. Стала прислушиваться (не мешал уже надсадный стук крови в висках).
И стояла, прислушиваясь, минут пять.
"Да что же это?!"
Ни звука, кроме шума деревьев (да и тот стал как будто глуше).
Ни голосов, ни шагов. Ничего.
Словно где-то там, совсем рядом, быть может - вот прямо за тем поворотом, притаилась какая-то невидимая, заросшая травой, бездонная яма, быстро и неслышно глотающая зазевавшихся путников.
"Что это? Где же они?"
Прежняя, теперь уже не тревожная, а откровенно пугающая тишина длилась и длилась, и никак не хотела прерываться.
Разве только солнце пробилось наконец сквозь облака и трава, прежде буро-зелёного, с сероватым, пыльным оттенком цвета, зазеленела вдруг по-весеннему радостно, изумрудно и беспечно.
Нет, ничего плохого не может быть. Просто не может быть. Ведь всё было так обычно, так просто и понятно: и пробуждение ранним утром, и торопливо выпитый на кухне обжигающий, крепкий чай, и сонные глаза детей, и недовольное ворчание мужа, спешно запихивавшего забытый было моток бечёвки (для точной разметки дачного участка) в распухший едва ли не до формы шара рюкзак, и полупустые вагоны едва начавшего работать метро, и шумный, суетливый, бессонный, вечно опаздывающий на отходящие электрички вокзал, и неровный, прерывистый сон, и долгий путь с мельтешением жёлто-зелёных пятен за вагонными окнами.
Всё так обычно. И как же может быть иначе?
И куда же пропало это "обычно"? Пропало с мужем и детьми...
И ещё...
"Я пройду вперёд. Всего шагов на пять. Или десять. И, должно быть, увижу их. Быть может, это просто глупая шутка. Или они решили поиграть в индейцев... Они притаились, спрятались... Вот там, сразу за кустами. Их просто не видно отсюда. Я пройду вперёд. Всего несколько шагов. И увижу... Обязательно их увижу!"
Она сделал три шага. И ещё два. Потом ещё несколько шагов (она сбилась со счёта).
Тропинка огибала кусты широким полукругом, проходя примерно в двух метрах от густо осыпанных алыми, будто от озноба подрагивающими листьями ветвей.
И чем ближе подходила она к изгибу тропинки, тем радостнее было у неё на душе, потому видно было (и издали, а уж близко-то - и подавно), что где-то там, за кустами прячется (а, может, и просто стоит) кто-то... Да не кто-то! Не просто кто-то, а именно пропавший было муж, гад такой, и стоит! Сквозь ветви в красном просвечивала контрастно зелёная, так хорошо ей знакомая мужнина куртка.
"А уж коли он там - там и дети там. За него, наверное, спрятались..."
И она, не медля уже и не сдерживая шаг, быстро пошла вперёд.
Она подходила всё ближе и ближе...
"Вот вы где! Разыграть решили маму?"
...и куртка всё ближе, так близко, что уже и блеск серебристых заклёпок...
"А с тобой, остолоп ты мой дорогой, я теперь до вечера не разговариваю!"
...виден так хорошо и ясно, жаль только, что лицо пока не разглядеть, будто специально...
"Как это, почему? Да нечего с шутками своими дурацкими..."
...встал, так, чтобы...
"Господи!"
Это не он! Это не муж, это вовсе не он! Это какой-то совсем, совсем незнакомый мужчина.
Она встала как вкопанная. Она застыла как Лотова жена, соляным столбом в двух шагах от гибнущего дома...
"Почему?"
- А вы...
Мужчине на вид было лет сорок пять. Быть может, немного больше. Волосы его были редкие (такие редкие, что явственно выделялись две широкие залысины по бокам круглой как шар головы), ещё ни разу в жизни не встречавшегося ей рыжевато-горчичного цвета, слегка тронутые пепельно-серой сединой, едва выделявшейся на блёклом фоне волос.
Кожа на лице была какой-то странной, тёмной (нет, не смуглой, не загорелой, не задубевшей от вольного сельского ветра, а именно тёмной, будто протравленной насквозь бальзамическими растворами), сухая и шелушащаяся, дрябло свисающая на щека, измятая глубокими, длинными складками.
Глаза его, светлые почти до белизны, смотрели куда-то вдаль. Вроде на неё - и мимо неё. И, казалось, ничего и не видели эти глаза, но поблёскивали такими резкими, яркими, разноцветными огоньками, что ясно было - отражается что-то в этих глазах. Но что? Что?
Брюки его, светло-коричневого, латаного и прошитого грубыми белыми нитками вельвета, небрежно, кое-как заправлены были в измазанные жёлтой глиной сапоги.
В руках у него была большая грибная корзина, плетённая из красной ивовой лозы.
И на нём была... На нём была зелёная куртка её мужа. Зелёная... с невесть откуда взявшимися бурыми пятнами на рукавах.
- А вы... кто? - спросила она.
Она и сама не могла понять, зачем она вообще о чём-то спрашивает странного этого человека. Где-то в глубине души она понимала, что надо бы просто бежать. Развернуться и бежать...
Отблески погасли в его глазах. Он повернул голову и внимательно, и даже с каким-то явственно промелькнувшим во взгляде участием посмотрел на женщину.
- Грибник.
Голос у него был тихий и ровный. Таким голосом можно было бы спеть колыбельную ребёнку и нисколько не напугать его. И, может быть, даже убаюкать.
- Грибник? - неуверенно переспросила она.
"Ну откуда, откуда он такую куртку взял?"
- Грибы собираете? Вы гуляете здесь?
- Я грибник, - повторил мужчина ровным и мягким голосом.
И улыбнулся.
- Я собираю здесь грибы. Это очень, очень хороший лес. Здесь много грибов. Есть белые, подосиновики, встречаются лисички. Но особенно много опят. Не здесь, а километрах в трёх отсюда, на Семёновской гари. Вы не были на Семёновской гари?
"О чём? О чём это он?"
- Нет, - ответила она и то ли от волнения и неожиданной этой встречи, то ли от усталости, то ли от чего другого, но почувствовала вдруг нахлынувшую слабость (так что колени, будто картонные, подогнулись, не выдержав тяжести тела), и нарастающий, оглушающий шум в ушах, и увидела белые, мутные круги, поплывшие в пряном, хвойном воздухе леса.
- Нет, не была...
- Не были? - мужчина вздохнул и с жалостью посмотрел на неё. - Ну, это вы зря. Там места хорошие, грибные. Раньше это был Семёновский лес. Но он сгорел два года назад. Там что теперь там гарь. Трава, высокая, выше пояса трава. И много, много, много обгоревших пней. На них растут грибы. Хорошо растут... Вы любите собирать грибы?
Ей показалось вдруг, что волны этой слабости исходят от этого человека, от странного этого человека, от грибника... И, если только на шаг отойти назад...
- Да, как я вижу, вам плохо? - с беспокойством спросил мужчина.
И, шагнув, подошёл к ней. Этот шаг оказался таким неожиданным, стремительным, широким, что она даже не успела испугаться и отступить.
Он прикоснулся к её ладони...
"Боже мой, какая ледяная рука!"
Мягкая и ледяная. Будто бархатная подушечка, наполненная снегом.
Он слегка сжал её пальцы, и она вздрогнула от колкого холода. Будто кожу пронзили жадные ледяные иглы.
Она стояла неподвижно и с уходящим, стихающим, но всё ещё едва ощущаемым страхом осознавала, что теперь едва ли и самый малый жесть сможет сделать помимо воли странного этого грибника.
- Мне...
- Вам плохо, - повторил грибник.
И голос его показался ей не просто тихим и ровным, но преисполненным нежности, тревоги и самой искренней заботы.
- Вам было плохо.
- Было, - согласилась она.
- Почему?
Он, слегка, лишь кончиками пальцев касаясь кожи, погладил её ладонь.
- Мы... ехали, - запинаясь и с трудом подбирая слова, ответила она (и сама уже не понимая, зачем она всё это говорит, для чего... кому?). - Мы ехали... Долго. У нас дача... Нет, дачи нет пока. Пока только участок. Дачный участок. Мужу дали на работе участок. Мы выкупаем... в кредит. Мы ни разу ещё здесь не были. Мы в первый раз... и не знаем точно, как дойти... дороги пока не знаем. Мужу на работе объяснили... кто-то даже нарисовал ему схему, но он такой растяпа...
И вдруг она вскрикнула:
- На вас его куртка!
На миг в ней проснулось желание отдёрнуть руку, но рука заледенела и омертвела, словно до отказа накачанная новокаином.
Женщина задрожала, и слёзы тихими каплями потекли по её щекам.
Грибник опустил и замер, будто что-то вспоминая. Потом тряхнул головой и весело воскликнул:
- Ну да, конечно! Ваш муж! Он знаком мне.
- Вам? - прошептала она. - Вам? Как же...
- Мне, - подтвердил грибник. - Мы встретились с ним и я предложил ему немного пройтись по лесу. Ведь так иногда скучно гулять одному и так приятно встретить в заброшенном этом лесу хорошего, доброго человека. Я познакомился с ним и узнал о нём много интересного, хотя знакомство наше длилось едва ли более пяти минут. Но он успел так много поведать мне и о себе, и о замечательной своей семье. О вас, сударыня, и о чудесных ваших детях...
"Детях!"
Холод заполнял её, и сердце будто билось в снегу.
"Дети..."
- Как прекрасно, как чудесно... Милая, добрая, дружная семья. Заботливый отец, нежная мать. Такие красивые, любимые дети - дочка и сын. Я прав? Дочка и сын?
- Дочка и сын, - эхом повторила она.
- Хорошо... Очень хорошо...
Грибник отпустил её руку. Поставил корзинку на землю. Ласково погладил ладонями её лицо.
- Не надо, не надо плакать. Вам не о чем жалеть. Не о чем грустить. Сегодня у вас и вашей семьи очень хороший, счастливый день. И у меня тоже такой светлый и радостный день! Ведь я встретил вас, в вы встретили меня. Мы встретились, это самое главное. Остальное, поверьте мне, совсем не важно. Обо всём остальном можно просто забыть. Вы можете забыть?
- Не знаю, - прошептала она.
И, с трудом подбирая слова, добавила:
- Куртка... дети... где...
- Позаимствовал, - спокойно пояснил лесник и расстегнул нагрудный карман. - Куртку я позаимствовал. Ведь во время прогулки ваш муж мог её испачкать. И я попросил его снять куртку и отдать мне. А у меня, сдаётся мне, целее будет. К тому же...
