сближается со своим сверстником Набоковым. Чрезвычайно важен был А.Бергсон и для мировоззрения А.Платонова (К.А.Баршт. Исти-на в круглом и жидком виде/ Вопросы философии, 2007, № 4; «Песнь Аюны» из «Эфирного тракта» и многое, многое другое).
2 А. Белинков. Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша. М., РИК «Культура», 1997. С. 215.
3 Попранная истина мстит за себя косноязычным нагромождением дательных падежей: «К новому отношению к труду». Белинков неумолим: «В эпохи, обременённые ответственностью, перед людьми встают вопросы, на кото-рые необходимо отвечать чем-то большим, нежели хорошо натренированная трусливая болтовня».
4 Острее всего проявлена эта покинутость у Набокова. От трагедии русских религиозных расколов Набоковы устранялись в европейский рационализм, в скептицизм. В отличие от Набокова (а жил ведь: в одну сторону — со-всем рядом Исаакиевский собор, в другую — Никольский) Олеша и Платонов внимательно и прочувствованно вслушивались в молитвенный голос колоколов. Главное впечатление детства у Платонова — богомольцы, тянущиеся к Задонско-Богородицкому монастырю, не самой ли почитаемой в России обители…
5 Например, у Маяковского: «очень правильная эта наша советская власть!».
6 Что говорит Просперо в финале «Трёх толстяков» победившему народу? «Мы победили их. Теперь мы будем работать сами для себя, мы все будем равны. У нас не будет ни богачей, ни лентяев, ни обжор. Тогда нам будет хорошо, мы все будем сыты и богаты». В «Зависти» Олеша показывает этот обещанный мир (через десять лет по-сле революции) «без эксплуатации» (как же, как же!) и «без насилия» (уж это как водится…). «Обжора» — эвфе-мизм. Так Олеша условно называет эксплуататоров. Андрей Бабичев — обжора …
Кроме всего прочего, по случайному стечению обстоятельств, если бы «Три толстяка» были опубликованы в 1925 году, роман наполнился бы совершенно сокрушительным актуальным подтекстом: именно в 1925 году реальная власть в стране была сосредоточена в руках «трёх толстяков»: Зиновьева, Каменева, Сталина (перечисляю их по алфавиту). Возможно, цензоры разглядели бы это раньше автора.
7 А. Белинков великолепен в своих обличениях, в обобщающих формулах, но бывает небрежен в деталях. Описы-ваемые им шикарные подарочные издания, кажется, перекочевали сюда, к промотавшемуся акцизному чиновнику Олеше-старшему из квартиры И. В. Цветаева (М. И. Цветаева именно такие книги и вспоминает). Сам же Олеша («Ни дня без строчки») из раннего детства называет дешёвый размочаленный однотомник Пушкина, приложение к «Ниве» «XIX век», «Басне людове» (на польском — «народные сказания»), Крылова (издание «Золотая библио-тека»), действительно Данте, сказки Гауфа и братьев Гримм. В другом месте («Я смотрю в прошлое») он перечис-ляет, опять-таки в виде приложений к «Ниве», Тургенева, Достоевского, Гончарова (неприязнь к Гончарову — та же, что и у Набокова). Данилевский — был, Григорович — был, а Толстого — не было, Чехова — не было! Но ведь как-то сумел он выкарабкаться из-под Данилевского и Григоровича на широкий европейский простор…
8 А. Белинков (Ук. соч., с. 218) отмечает, что в обоих случаях — и Вертера и Кавалерова — губят не какие-то лич-ные неудачи, а социальные катастрофы эпохи.
9 Валя из «Зависти» (намеренно?) бледновата (бледнее и Суок из «Трёх толстяков» и Лотты из «Вертера»). В сущ-ности, это — повторение Суок (она снова стала бессловесной куклой), которой Олеша добавил здесь шершавые коленки Лолиты (Валя — «между» Лоттой и Лолитой). Тем важнее деталь из главы VII: «то, что туфли на плоской подошве, делает её стойку ещё твёрже и плотней, не женской, а мужской или детской». Совсем как у Радловой: «придете твёрдо вы…». Новое поколение пришло очень твёрдо. Сам Белинков всего лет на десять младше Вали, они почти одного поколения.
10 Если А. Белинков (Ук. соч., с. 157) прав, и фамилия Арнери образована из древнееврейских слов «гора» и «све-тильник», то фамилия героя «Мусорного ветра» Платонова Лихтенберг — перевод Арнери с древнееврейского на немецкий.
11 Ницше был популярен в России на рубеже веков как нигде и никогда (А. Эткинд. Эрос невозможного. История психоанализа в России. М., «Гнозис» – «Прогресс-Комплекс», 1994, с. 8).
Вот что записал М. Пришвин в своем дневнике 16 апреля 1909 года: «Вся беда России, говорил мне высокий чиновник, что нет средних людей. Средний человек — это существо, прежде всего удовлетворённое всей жиз-нью и там, где концы её с концами не сходятся вообще и для всех, готовое подчиниться Богу, начальству или закону. Но представьте себе страну, где каждый постиг, как мировую тайну, принцип всеобщего беззакония личного и в то же время высшее право личности, где каждый имеет психологию гения без гениального творче-ства, где и действительный гений не может быть законодателем, потому что тайну-то гения (личное беззаконие) все подглядели, тайна (личное беззаконие) стала всеобщим состоянием и всякого законодателя винят в двойной бухгалтерии.
12 А. Эткинд. Хлыст (секты, революция и литература). М., 1998, с. 393.
13 Может быть, это не случайно, что Андрей Бабичев говорит именно с немцем на его языке. Но в самих немцах намного больше реализма. Вся наша беда, что стараемся подражать немцам, не будучи ими (оставаясь не ими). Получается что-то похожее на телефонный аппарат, который сварганил старик Хоттабыч — по внешнему виду от настоящего не отличишь, а позвонить невозможно. Да и эксперименты с ёлками осуществлялись почему-то не в Германии, а под Петербургом.
14 Фамилия Кавалеров — значащая. Русское «кавалер» происходит от французского cavalier и итальянского cavalierre, что в средние века имело одно значение — рыцарь, член рыцарского ордена. Родственное слово «кава-лерия» (от того же латинского caballus — конь) в средние века так и воспринималось — кавалерия была именно рыцарской.
15 «Отжившее» слово «честь» упомянуто восемь раз. Вспомним Кармазина из «Бесов»: «Россия страна нищая, де-ревянная и… опасная. И честь для русского человека только лишнее бремя». Алексей Турбин в «Белой гвардии» вспомнит в бреду это умозаключение, присовокупив: «Голым профилем на ежа не сядешь». Всё это, включая со-ображения Ивана Бабичева, — отклик на пушкинское «береги честь смолоду», дважды повторенное в «Капитан-ской дочке». Чичиков высказывался о «чести» ещё хлеще Кармазина, а Н. Глазков в 1942 году припечатал: «сча-стье с честью не совместимо».…
16 Машинист паровоза в одновременном «Сокровенном человеке» Платонова так и адресуется к красному комис-сару, но, впрочем, — и к белоказачьему офицеру: «Фулюган, чёрт!».
Много десятилетий миновало. Столько всякого стряслось. Столько лозунгов отгремело. А проблема — толпа и этика — всё на том же месте, всё в том же первозданном состоянии (Н. Н. Скатов // Культурное наследие Рос-сийского государства. СПб. ИПК «Вести», 2003, вып. 4, с. 42).
17 Вот Ленин увещевает Горького: «Вынужденная условиями жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Всё будет понято, всё!» (Г. Лукач. Эммануил Левин // Лит. обозрение, 1937, № 19–20, с. 56).
18 К. Зелинский («Змея в букете или О сущности попутничества» // Критические письма. М,, 1932) задаёт даже риторический вопрос: может быть при социализме искусству вообще — каюк?
19 Эта тема пронизывает многие произведения Олеши 20-х годов: «… для руководства предлагается мне план, ко-торый разработан отцом моим на основе зависти, раздражения…». «Мы были маленькими гимназистами, у нас были отцы, дедушки, дяди, старшие братья. Это была галерея примеров. Нас вели по этому коридору, повёртывая наши головы то в одну, то в другую сторону и шёпотом произносили имена… великих родственников и великих знакомых. Над детством нашим стояли люди-образцы». «Мы оба в форме. Я и господин Ковалевский; мы — звенья одной цепи» («Человеческий материал»). «У нас были отцы, дедушки, дяди, старшие братья … Был образец человека. Это был отец кого-нибудь из нас, дядя, дедушка. Знакомый директор гимназии» («Мой знакомый»). Дру-гие примеры, а также и прямое повторение отдельных фрагментов можно найти в рассказах «Лиомпа», «Легенда», «Я смотрю в прошлое».
20 В «Трёх толстяках» прямо сказано: «Зависть — дурное чувство». В «Зависти» эта максима подкреплена убеди-тельным примером — рассказом о том, как двенадцатилетний Иван Бабичев расправился с королевой бала.
21 Об отражении популярной культуры (и цирка — в частности) в произведениях Набокова («Приглашение на казнь», «Другие берега» и др.) см. С. Сендерович, Е. Шварц. Вербная штучка. Набоков и популярная культура // Новое лит. обозрение, 1997, №№ 24, 26.
22 Семья Бабичевых удивительно напоминает семью Ульяновых: отец — учитель (там — математик, тут — лати-нист), старший сын казнён за участие в террористическом акте. Младший брат, идущий по стопам старшего — героя. Конечно, в 20–30-х годах это многие замечали, но кто бы посмел об этом заикнуться?
Каким образом люди приходят в революцию? Конечно, разоблачительная литература и (как в «Трёх толстя-ках») увлекающее слово агитатора … Но много пишут и о шальных путях в революцию. «Абабуренко в детстве обнаруживал лёгкие признаки кретинизма. В революцию комиссарил, брал города» (А. Платонов «Бучило»). Красочна анекдотическая история с пылесосом (Л. Фейхтвангер «Успех»), которая приводит на митинг к нацистам (перед самым путчем) и хозяйку, отказавшуюся от сделки, и агента, потерявшего на этом свои комиссионные. В основе такого поведения убеждение, что «хуже не будет» (уж это-то агитаторы гарантируют), что главное — разрушить всё к чёртовой матери, а на расчистившемся таким образом месте возникнет новый порядок, который исключит обиды и несправедливости (М. Бакунин: «Дух разрушающий есть дух созидающий»). Роман Бабичев бежит из дому, подобно Артуру из «Овода» Э. Войнич (всё равно куда, хотя бы и в революцию). Павел Власов пошёл в революцию, потому что душа водки не принимала. Революция, как смерч, втягивает в себя (тем себя многократно усиливая) явления и события, совсем не революционные, как выстрел Ларисы Гишар (Лары) на ёлке у Свенцицких. Её посчитали революционеркой, и потому многие ей сочувствовали.
23 В 1914 году (в год своей первой публикации) он зачислен в IV запасной бронедивизион в Петрограде. В 1917 году он, заметный эсер, участвовал в работе Петросовета, будучи помошником комиссара Временного правитель-ства на Юго-Западном фронте, руководил атакой одного из полков, был ранен, награждён Георгием IV степени. На рубеже 1917 – 1918 годов он так же в качестве помошника комиссара Отдельного Кавказского кавалерийского корпуса (фактически на роли комиссара самостоятельного фронта) руководил эвакуацией частей корпуса из Пер-сии. В начале 1918 года он снова в Петрограде, активно участвует в антибольшевистском эсеровском заговоре. После раскрытия заговора бежал, скрывался в психбольнице в Саратове, затем – на оккупированной Германией Украине. И здесь сотрудничал с эсерами, участвовал в неудачном заговоре против Скоропадского. В декабре 1918 года вывел из строя несколько броневиков гетманского автопанцирного дивизиона, в котором служил, чем ощутимо помог Петлюре (тоже – эсеру) овладеть Киевом (М.Чудакова показала, что Шполянский в «Белой гвардии» - это он). При возвращении в Москву Шкловский едва
